Страница 8 из 15
Во время последнего года обучения Черчилль оказался в центре общественного скандала, что было вполне в его характере. Курсанты любили посещать театр «Империя» на площади Лестер-сквер в центре Лондона, причем главным образом для того, чтобы проводить время в его баре в компании девушек «с пониженной социальной ответственностью». Конец викторианской эпохи характеризовался существенным ростом религиозности и сопряженными с ним попытками реформ морали. Бар «Империи» в какой-то момент стал объектом внимания таких моральных реформаторов во главе с тогдашней знаменитостью Ормистон Чант. Она повела кампанию за то, чтобы изгнать проституток из бара театра. Администрация театра установила ширму, отделившую посетителей представлений от пришлых с улицы. Молодым и горячим головам среди кадетов Сандхерста это совершенно не понравилось. Черчилль подбил однокурсников на то, чтобы сорвать ширму, и произнес, пожалуй, первую из речей для широкой публики в защиту своих действий: «Дамы „Империи“, я отстаиваю свободу!»
Тем не менее такие выходки не помешали Уинстону на выпускных экзаменах в декабре 1894 года оказаться двадцатым из ста тридцати кадетов. Особенно отличился он на выпускных экзаменах по тактике, строевой подготовке, гимнастике и верховой езде. Он закалился физически, тогда как при поступлении в академию был слишком худосочным для армии. Его отец по-прежнему хотел, чтобы старший сын пошел в пехоту, и смог организовать ему место в Шестидесятом стрелковом полку. Но Уинстон все-таки предпочитал кавалерию и обратился за помощью к своей матери. У Дженни хватало знакомств в высших армейских кругах, и Уинстон был зачислен в Четвертый гусарский полк.
Однако лорд Рандольф не увидел своего сына в новой гусарской форме. На следующий месяц после выпускных экзаменов Уинстона, 24 января 1895 года, он умер в Лондоне – как раз когда старший сын начал вызывать у него уважение. Здоровье лорда Рандольфа катилось под откос последний десяток лет, с момента его отставки из правительства. Врач диагностировал его болезнь как сифилис с поражением центральной нервной системы. С этим диагнозом не все ясно: во-первых, он не сопровождался традиционным для того времени медикаментозным лечением; во-вторых, медицина конца ХІХ века ставила этот диагноз гораздо чаще, чем нужно, что неудивительно – возбудитель был открыт только в начале ХХ века. Сейчас более распространено мнение, что отец Уинстона Черчилля страдал от опухоли в левом полушарии мозга.
Во всяком случае, симптомы в последние годы жизни лорда Рандольфа показывали изменение личности, характерное для разрушительных процессов в мозгу. Он перестал выступать в парламенте, так как речь его стала бессвязной, заикался, терял нить рассуждений. Перестал уделять внимание своей внешности, стал слезлив. Дженни в последние месяцы его жизни верно ухаживала за мужем, даже поехала с ним в путешествие по Средиземному морю в надежде улучшить его здоровье – но тщетно. Смерть пришла как избавление, причем в возрасте всего сорока пяти лет. Поскольку дядя Уинстона, герцог Мальборо, тоже умер нестарым, Черчилль вбил себе в голову идею, что и ему суждено прожить недолго. А значит, следовало спешить, чтобы оставить после себя след в истории.
Гусар, журналист, знаменитость
Уинстон Черчилль получил свой офицерский патент в Четвертом (Собственном Королевы) гусарском полку 20 февраля 1895 года. Да, это были не конногвардейцы, но полк имел с 1685 года собственную и весьма славную боевую историю: в частности, за четыре десятка лет до того принимал участие в знаменитой «атаке легкой кавалерии» под Балаклавой. Молодому лейтенанту надо было выглядеть соответствующе – иметь несколько комплектов обмундирования, включая богато расшитый парадный мундир, несколько верховых лошадей, требующих постоянного ухода. Жалования в 120 фунтов в год было явно недостаточно, а отец Уинстона хотя и оставил после своей кончины 75 тысяч фунтов (около полутора миллионов современными деньгами), но оплата его долгов съела почти всю сумму. Собственных средств Дженни, и без того еле справляющейся с требованиями светской жизни аристократии, было недостаточно, чтобы покрывать новые расходы сына, но на первых порах помогли родственники. Уинстон быстро включился в жизнь полка и, как подобает настоящему кавалеристу, стал заядлым игроком в поло, а также участвовал в скачках.
Впрочем, беспокойной натуре новоиспеченного лейтенанта скоро наскучила армейская рутина. К тому же Уинстон смотрел на свою военную карьеру лишь как на первую ступеньку жизненного пути, который, как он был убежден, будет недолгим. Армия мирного времени не давала возможности как-то выделиться из общей массы, оказаться у всех на устах. Не имея ни существенных финансовых средств, ни – после фиаско отца – серьезных связей, Черчилль, грезивший о политической карьере и мечтавший продолжить дело лорда Рандольфа, мог рассчитывать только на то, что сможет прославиться на поле боя. Поэтому дальнейшие несколько лет главной его заботой стал поиск этого самого поля боя, где, как он не сомневался, ему удастся обрести героическую славу.
Четвертый гусарский полк вскоре после того, как Черчилль встал в его ряды, должен был отправиться в Индию на плановую ротацию, поскольку все армейские полки, кроме гвардии, были обязаны провести некоторое время в этой жемчужине Британской империи. Но в Индии тогда было тихо. Нужна была война прямо сейчас, и вариант на тот момент был один – Куба, где Испания, которая вот-вот потеряет остатки своей когда-то гигантской колониальной империи в войне с Соединенными Штатами, вела кампанию против сторонников независимости острова.
Связи Дженни помогли Уинстону получить отпуск из полка, а также контракт с лондонской газетой Daily Graphic на репортажи из зоны военных действий. Хотя его товарищи по полку отнеслись к его авантюре скептически, Уинстон их мнение проигнорировал. Знакомства его матери простирались достаточно широко, чтобы он смог получить рекомендательное письмо от британского посла в Испании, разрешение от командующего британской армией на временное прикомандирование к испанской армии генерала Арсенио Мартинеса де Кампоса на Кубе, а также задание по сбору информации о состоянии испанской армии и ситуации в зоне военных действий от шефа разведывательной службы.
Перед отъездом на Кубу вместе с другим молодым офицером в октябре 1895 года Уинстон устроил званый ужин для друзей в своей лондонской резиденции. Он провозгласил тост «за тех, кому еще нет двадцати одного года от роду, но кто через двадцать лет будет вершить судьбу Британской империи». Тост адресовался его друзьям, но можно не сомневаться, что Уинстон в первую очередь имел в виду самого себя.
По дороге на Кубу Черчилль сделал остановку в Нью-Йорке, впервые посетив родину своей матери. Америка его поразила и восхитила, и это отношение он сохранил в душе на всю жизнь. Но в том же ноябре 1895 года Уинстон присоединился к одной из испанских карательных колонн под командованием генерала Хуареса Вальдеса, ловившей в джунглях банды повстанцев. То, что первый военный опыт Черчилля оказался именно противопартизанским, сыграло заметную роль в его дальнейшей политической карьере. В своих репортажах (газета их оплачивала по 5 фунтов за штуку, то есть два репортажа приносили ему столько же денег, сколько месячное лейтенантское жалование) он отмечал, что повстанцы избегают открытых схваток с превосходящим противником («неважные бойцы, но непревзойденные бегуны», иронизировал он), но гораздо лучше испанцев ориентируются на местности и пользуются поддержкой населения. Впрочем, Черчилль отмечал, что если им и удастся одержать победу и провозгласить независимое государство, то его режим будет, скорее всего, гораздо более жестким по отношению к подданным, чем испанское колониальное правление: «Кубинское правительство было бы столь же продажным, более капризным и намного менее стабильным. При таком правительстве революции станут регулярными, собственность окажется в опасности, а равенство не будет распространено». История впоследствии вполне подтвердила его правоту – и не в последний раз.