Прощальный фокус

Может быть, порвать с семьей Парсифаля заставила обычная скука? Неужели эти люди и впрямь его семья? Все это не укладывалось в голове. Сабина видела рядом с собой руку Берти с крохотным бриллиантиком на безымянном пальце. Значит, помолвлена. А на Сабинином «кольце невесты» красовался бриллиант до смешного огромный, в четыре карата, чистейшей воды. Парсифаль ради инвестиции приобрел его в Африке десять лет назад, узнав от кого-то, что бриллианты растут в цене. Сабина все собиралась положить кольцо в банковскую ячейку. Бриллиант сиял на ее руке, как семафор.

– Вот уж не знала, что бывают такие длинные эскалаторы, – заметила, ни к кому особо не обращаясь, миссис Феттерс, когда они наконец спустились вниз. На ее лице выступила испарина. Мужчина в черном священническом облачении держал кружку с надписью «На приют для мальчиков», и Берти, остановившись, начала было рыться в сумочке, но Сабина, взяв ее под руку, повлекла прочь.

– Это не настоящий священник, – шепнула она.

Берти ужаснулась:

– Что?

Она шла и все оглядывалась. В Лос-Анджелесе законом не возбраняется выдавать себя за кого угодно. Стоявшие сзади них в очереди японцы – двадцать мужчин в темных костюмах – разглядывали и сравнивали свои багажные квитанции. Видимо, обнаружилась какая-то ошибка.

Ожидание возле багажного круга казалось бесконечным. Чемоданы один за другим выскакивали из металлического желоба и шлепались на ленту транспортера, и люди, толкаясь, устремлялись вперед – каждый надеялся оказаться следующим победителем. О чем говорить, пока они ожидали багажа, было неясно.

– Как вам полет? – осведомилась Сабина.

– Я даже и представить себе не могла такого – горы, пустыни и опять горы. И все безжизненное, точно летишь над поверхностью луны. А потом мы перелетели через последнюю гряду, а за ней – сплошная зелень и тысячи, миллионы крохотных домиков! Маленьких, аккуратненьких, как на картинке! – Миссис Феттерс виновато взглянула на Сабину – может, она не так ответила? – и начала заново: – У меня уши заложило, но стюардесса сказала, что это нормально. В общем, оказалось не так страшно, как я думала. А вы часто летаете?

– Бывает, – ответила Сабина.

Миссис Феттерс похлопала ее по плечу:

– Ну значит, вы знаете, каково это.

– Вот и наш, – сказала Берти, когда к ним поплыл красный жесткий чемодан «Самсонайт». Вместе они вышли из терминала в сумятицу огней и машин. Миссис Феттерс посмотрела из-под руки, словно в поисках еще кого-нибудь, кто их встречает.

– Как здесь тепло. – Свободной рукой Берти расстегнула молнию на куртке.

– Ужасно любезно с вашей стороны, что вы нас встретили, – сказала миссис Феттерс. – Теперь я вижу, что если бы мы добирались сами, то вконец растерялись бы. Вы тут всю жизнь живете?

Сабина ответила утвердительно. Какой смысл углубляться в ее семейную историю?

В аэропорт она поехала на машине Фана – та была самой большой. И самой красивой, поскольку была БМВ.

– «МЫШКА», – прочла миссис Феттерс буквы на номерном знаке. – Это что, прозвище такое?

Каждый вопрос, даже самый невинный, был для Сабины мучением. Разговаривать с миссис Феттерс было словно ехать по бесконечному, замысловато петляющему шоссе.

– Нет, эта Мышка жила у друга.

– Домашняя мышка?

– Да. – Сабина захлопнула багажник. Ей требовалось наметить хоть какие-то основные параметры общения. Ведь она понятия не имела о том, кто эти люди. И даже не знала, зачем вызвалась их встретить. В машине миссис Феттерс села спереди. – Так когда вы в последний раз виделись с Парсифалем? – спросила Сабина.

– С Гаем?

Сабина кивнула.

– Спустя два дня после его дня рождения, а значит, получается десятого февраля. – Взгляд миссис Феттерс был устремлен вперед, к выезду с крытой автостоянки. – В шестьдесят девятом.

Сабина мысленно произвела подсчет.

– То есть вы не виделись с ним с тех пор, как ему исполнилось семнадцать?

Она почему-то думала, что Парсифаль все-таки хотя бы разок, тайком, но домой съездил.

– Восемнадцать, – подала голос Берти с заднего сидения. – Ему тогда восемнадцать стукнуло.

– И еще я видела его по телевизору, – грустно добавила миссис Феттерс. Три женщины молча переваривали услышанное, пока автомобиль неспешно разворачивался.

– Мне хотелось бы сперва посетить кладбище. Если вы не против.

Сабина направила машину к выходу. Она отвезет их на кладбище. Довезет до отеля. А там пусть выметаются ко всем чертям из ее машины.

Добраться до Лос-Анджелесского аэропорта – целое путешествие, ехать туда дольше, чем лететь за границу. Они выбрались со стоянки и устремились по бульвару Сепульведа, мимо островков высушенной солнцем травы и ресторанчиков фастфуда, направляясь к 105-му шоссе. Будучи в машине втроем, они могли пренебречь светофором и выехать на полосу для автомобилей с пассажирами, минуя море машин, в нетерпении ожидающих выезда из города. Жители Лос-Анджелеса – водители-одиночки. Так здесь принято – иметь машину и ездить в ней одному. Они вывернули на северное направление Харбор-Фриуэй. Миновали стадион «Колизеум» («Ты только глянь», – сказала миссис Феттерс) и Университет Южной Калифорнии, проехали по центру, где пришлось вывернуть шеи, чтобы разглядеть здание суда. Держась левой полосы, Сабина миновала развилку и беспрепятственно взяла курс на Пасадену – через множество туннелей, расписанных муралами, прославляющими латиноамериканское наследие, афроамериканское наследие и одного поблекшего англосаксонского киноактера, сделавшегося боксером и подпирающего подбородок перебинтованными кулаками. Дальше все постепенно тонуло в изгибах граффити, диковинную азбуку которых разобрать могут лишь посвященные. Бессмысленные цепочки букв плясали и дыбились, переливались разными цветами. По Харбор они ехали до Пасадены, а затем, взяв на север, выехали на Голден-Стейт-фриуэй, что тянется до Сакраменто, хотя в такую даль уже никто и не ездит. Воздух на средней полосе дороги полнился тяжелым и густым запахом олеандровых кустов. Сабина двинулась по Глендейл-фриуэй и затем, спустившись на первом же съезде на Сан-Фернандо-роуд, добралась до Глендейл-авеню, которая и доставила их в конечном счете к величественным чугунным воротам Мемориального парка Форест-Лоун. «ПОХОРОННОЕ БЮРО, КЛАДБИЩЕ, КРЕМАТОРИЙ И ЦВЕТОЧНЫЙ МАГАЗИН. ОДИН ЗВОНОК РАЗРЕШИТ ВСЕ ПРОБЛЕМЫ», – гласила вывеска.

– О-о, – прошептала Берти.

В фонтане бронзовые лягушки прыскали водой на ноги бронзовым журавлям, а те направляли свои струи прямо в небо. В бассейне безмятежно плескались живые утки и один немолодой лебедь – создавали атмосферу. Форест-Лоун был меккой для знаменитых, богатых и влиятельных мертвецов. Они покоились под плотным слоем дерна и густой травы или в изящных гробницах. Джордж Бернс занял здесь свое законное место рядом с любимой женой в урне запечатанного мавзолея. Все надгробья в Форест-Лоун устанавливали горизонтально, объясняя это желанием не нарушать красоту пейзажа, хотя на самом деле так было просто удобнее косить траву. Туристы располагались на траве с корзинками для пикника, целовались влюбленные парочки. Богомольцы преклоняли колена в часовне Уи-Керк-о-зе-Хетер. Участки различались по престижности, учитывалось местоположение – в тени деревьев или у воды. Дешевые места находились на солнцепеке или слишком близко к дороге. Фан и Парсифаль порешили взять лучший участок – на центральной площадке, за восьмифутовой кирпичной стеной с бронзовыми воротами на запоре, что делало могилы недоступными для досужих любопытных взглядов. Сабине они сообщили об этом чуть ли не с восторгом – какая удача! Два свободных участка рядом! Кто бы мог подумать, что найдутся такие! Они кружили в обнимку по комнате и смеялись от радости.

– Форест-Лоун? – переспросила она.

– Там так красиво, – сказал Фан. Двадцать лет, проведенных в этой стране, не смогли превратить его в циника.

– Дичь какая-то, – пробормотала Сабина.

– Это Глендейл-Форест-Лоун, – возразил Парсифаль, – самое старое из пяти кладбищ. Оно намно-о-ого красивее, чем Голливуд-Хиллз. Такое тенистое… Просто потрясающе!