Страница 7 из 11
И приходили к божьим дочерям демонические и титанические мужчины, и те рождали им детей. И божественные кроткие мужчины брали в жены красивых демонических женщин и были от них дети. Так смешалось в потомках Творцов – Основателей звериное с божественным, ненависть с любовью, грубое с тончайшим, дикость с кротостью, разрушительное с созидательным, смерть с рождением.
Потомки Отцов – Основателей – наследники их свойств, заселили Землю и живут, как могут, но больше чувствами, своими родовыми инстинктами, чем Разумом, и как результат их разной природы и непонимания, до сих пор на Земле не прекращаются войны…
Все народы смешаны, в каждом есть свойства Отцов – Основателей, в одном немного больше, в другом немного меньше. В каждом народе есть люди, в которых одни свойства преобладают над другими; таких людей легко поднять как на вражду, на войну, на превосходство, так и на труд, миролюбие и милосердие.
Я встала и потянулась. Только сейчас я почувствовала, как устала, все тело вдруг стало вялым, бесформенным, тяжелым, мысли пропали, вероятно улетели спать, взамен их появилось желание – спуститься вниз, в спальню, лечь в широкую постель и укрыться с головой тонким одеялом. Иной раз надо что-то сделать и для себя! И я отправилась спать.
Мой дом
Мы, будущие покойники, живем ли мы?
Когда я проснулась, солнечные лучи играли на стенах спальни, отражались в стеклянной вазе на комоде, лежали на деревянном полу, сочились сквозь неплотные жалюзи. Мне сразу стало весело и легко на душе. Люблю я свет! Обожаю солнце!
Я вспомнила сон. Мне снились родители. Они мне часто снятся, я скучаю по ним. Мама, доктор психологии, была моей лучшей подругой, она не только разговаривала со мной на любые темы, но и руководила так тонко, что я ничего не замечала, будучи еще неопытной и доверчивой. Но мама делала на меня свою ставку; известно, что не смог сделать из себя, хочется сделать из других. Но что она желала для любимой Яночки? Кем хотела видеть ее в будущем? Это было удивительно, но она не видела во мне ни учительницу, ни врача, ни геолога, – все самые престижные профессии ее собственной молодости, нет, она взращивала во мне "внутренний мир", в первую очередь, заботясь о том, чтобы в него не попала всякая фальшь, дешевка, мелочь, подделка. В беспощадном разоблачении и высмеивании всего фальшивого, мелкого состояла ее борьба за мой "внутренний мир". Она, таким образом, одевала мою душу в броню. Это было особенно важно, так как я росла доброй, любознательной, доверчивой и пылкой, – легкая добыча для проходимцев и собственных иллюзий.
«Люди в массе своей – ходячие кирпичи, в них все давно сформировалось, схватилось, застыло; потому они непробиваемы, необучаемы, неуправляемы, неизменяемы. Глиной они были только в детстве, когда из ребенка можно изваять любую фигурку. Но ты должна остаться глиной», – говорила мама, усмехаясь тонкими губами и прищурив умные глаза; хотя в комнате было тепло, она невольно куталась в широкую пуховую шаль; мерно тикали большие напольные часы, за окном стояла холодная, снежная зима; было грустно. «И только тогда ты, моя девочка, можешь меняться, принимать любую форму, превращаться в любую фигуру и потом снова обращаться в глину для новых превращений!»
Я это запомнила.
Мой папа, доктор химических наук, профессор в университете, страстный любитель путешествий на поезде, брал меня с собой в свой отпуск, и мы ехали в какой-нибудь отдаленный город, и половина страны пролетала у нас перед завороженными глазами за окном поезда; мы выходили на 2-3 дня, осматривали город, будь то Иркутск, Екатеринбург, Севастополь, Курск, Чита, Казань, Санкт-Петербург, и брали билет в другой город, и снова мчались по бескрайней, удивительной стране.
Я полюбила свою страну.
Я наскоро оделась, спустилась по лестнице вниз, на кухню, пообедать. Открыв холодильник, я к моему удивлению обнаружила, что он пустой; я настолько отвлеклась на великие дела, что совсем выпустила из виду дела маленькие, бытовые, мешающие жить, отвлекающие от высокого. Стояла только баночка йогурта, а на столе лежала почти сухая корочка хлеба. Я размочила ее в йогурте и задумчиво съела. Я жевала и чувствовала себя похожей на Буратино, как он радовался, когда нашел сухую мушиную ножку и долго ее обсасывал. Покончив с обедом, я через кухню вышла в сад. Солнце стояло уже высоко, от ночного дождя не осталось и следа, все высохло, асфальтовая дорожка блестела, деревья стояли как новенькие, свежие, омытые. Все вокруг, мой сад, горячий воздух, высокое солнце, чистое голубое небо дышало цветением и радостью…
Солнце действует на меня, как женщина на мужчину, – она его заряжает энергией; я почувствовала неукротимое желание работать, попрощалась с садом, с сиренью и магнолией, закрыла дверь и поднялась по лестнице на чердак, распахнула узкое окно и высунулась наружу.
Мой дом состоит из двух этажей и чердака: окна первого этажа, там, где кухня, гостиная и терраса, выходят как бы в настоящее: одни на улицу и текущие события, другие в сад; окна второго этажа, где располагается спальня, выходят словно в прошлое, – видения и картины былого текут у меня перед глазами, когда я гляжу в окно или закрываю глаза, прежде чем уснуть; раньше здесь жили родители, это была их комната; а два окна чердака на третьем этаже, где расположена сейчас моя рабочая комната, и где прошло мое детство, глядят как бы в будущее, – люблю я сидеть у этих окон и устремляться зачарованными глазами в даль. Иногда мне удается заглянуть далеко в будущее…Хотя, что такое будущее? Чаще всего это кладезь еще не совершенных ошибок…Но там же находятся все цели, все планы и ожидания…
Со двора, со стороны сада, к дому вплотную примыкает небольшая кирпичная пристройка с двумя маленькими узкими оконцами по обе стороны двора. В этой пристройке находится моя лаборатория. В нее можно попасть из дома, через дверцу на кухне, и со стороны сада. Обычно дверца прикрыта кухонным шкафом на колесиках и легко сдвигается в сторону, если надо пойти в лабораторию. Дверь же со стороны сада почти не видна из-за мощно разросшегося плюща. Есть и третий выход из тайной лаборатории на случай взрыва или блокировки дверей, но говорить о нем здесь неуместно.
Лаборатория досталась мне по наследству от отца, академика АН Российска. Тут он до самой смерти экспериментировал с напитками для родственников. Теперь я здесь экспериментирую; здесь я думаю и создаю мои теории и пытаюсь их проверить в опытах. Лаборатория нужна. Она такой же необходимый объект в доме образованного, интеллигентного человека, как корова во дворе у крестьянина.
Я заварила чай и задумалась, мысли вернулись и уставились на меня. Что прикажу? Какую великую задачу решить? Я махнула рукой и они ушли. Я пила чай и почему-то стало грустно, я вспомнила, как мы пили чай дома, когда живы были родители, было дружно и весело, я чувствовала, что меня любят, я чувствовала тепло их взглядов и забот. Мне прочили большое будущее. Но родители рано ушли их жизни; им не довелось увидеть, кем я стала…
Я живу одна, но от одиночества не страдаю. Мне интересно самой с собой, я не нуждаюсь ни в общении, ни в советах, которые обычно щедро раздают подруги. И к мужчинам я избирательна и щепетильна, скорее к ним холодна, чем падка на них. Поэтому у меня нет ни подруг, ни друзей, ни мужчин, – все на уровне знакомых, коллег, сотрудников, соратников, единомышленников, врагов, клиентов. Этим кругом довольствуюсь, в этом кругу вращаюсь. Одеваюсь сама, думаю сама, решаю сама, одариваю себя сама, раздеваюсь сама…
Мое становление
Никто меня при сотворении не спрашивал, какой мне хочется быть! Что бог дал, как он меня проиллюстрировал в книге жизни, то я имею, с тем и живу, тем и довольствуюсь. Как я могу упрекнуть Творца, что он отнесся к своей работе спустя рукава, не убрал лишнее, не добавил необходимого?! Но что такое лишнее? Или несовершенное? Или неудачное? Я вся, какая есть, сложена, как бесконечная матрешка, из моих предков; на мне кругом – печати, подписи, заветы, пределы, афоризмы, достижения моих дедов и прадедов, их неудачи и ошибки, их болезни и стремления, их характеры и нравы. Она сделали что могли. Это был их вклад в мою натуру. Теперь была моя очередь улучшить наш род!