Страница 38 из 39
Такой весьма осторожный подход к политическим переменам объясняет позицию Чичерина в отношении к землевладельцам. По его мнению, дворянство было в русском обществе сословием с очень давней традицией независимости от государства, единственным сословием, имеющим свои собственные выборные учреждения и определенное осознание собственных прав[364]. Именно поэтому Чичерин не разделял широко распространенного мнения, присущего в том числе И. С. Аксакову и М. Н. Каткову, что корпоративная организация дворянства должна быть упразднена вместе с отменой крепостного права. Напротив, он полагал, что отсутствие сильной и организованной российской буржуазии создавало вакуум, который мог бы быть заполнен либо дворянством, то есть независимой общественной силой, либо бюрократией, которая укрепит государственный контроль над обществом, создавая таким образом дополнительное препятствие процессу обретения независимости русским народом. Статьи Чичерина в защиту дворянства вызвали нападки с разных сторон, даже некоторые представители аристократии возмущались ими[365]. Но следует помнить, что Чичерин видел в дворянстве авангард независимых сил общества, что его целью было не сохранение, но всемерное распространение привилегий и тем самым преобразование их в права. Сам он говорил по этому поводу: “Привилегии должны уступить место общему праву. Все значение привилегий заключается в том, что через них вырабатываются права, и если бы высшие сословия сошли с своего высокого места, не приобретши ничего для всех, они не исполнили бы своего исторического призвания”[366].
Чичерин, конечно, вполне сознавал, что сохранение некоторых остатков сословных привилегий дворянства может быть только временной мерой. Он видел великую миссию абсолютной монархии в преобразовании феодального общества в “общегражданский строй”, основанный на равенстве перед законом, и таким образом – в подготовке перехода к конституционному правлению[367]. Великие реформы Александра II почти полностью выполнили эту задачу, но основы самодержавия остались нетронутыми. Однако при абсолютизме единственным пристанищем свободы, единственным средством ограничения бюрократической власти были, по мнению Чичерина, особые права привилегированных классов[368]. Без них абсолютизм превратился бы в “демократический цезаризм”, в систему, сочетающую в себе худшие черты как абсолютной монархии, так и демократии[369]. В такой системе не было бы места праву и свободе, потому что все в ней было бы подчинено произвольным приказам ничем не ограниченной централизованной власти, оправдывающей себя – более или менее искренне – заботой о благосостоянии необразованных народных масс. Чтобы избежать этого, дворянство – самая независимая и лучше других организованная сила России – должно временно сохранять свою исключительность. Оно должно исчезнуть лишь с кончиной самодержавия, но никак не ранее.
Эти размышления объясняют политическую стратегию Чичерина. С самого начала для него было ясно, что российское самодержавие должно быть преобразовано в конституционную монархию, и поэтому его в основном интересовал вопрос о подходящем для этого события времени. В 60-е годы он активно поддерживал правительство реформ. После убийства Александра II он предложил умеренный шаг в направлении политической свободы – объединение избранных представителей общества (от земства и дворянства) в Государственный Совет. Чичерин, конечно, понимал, что это всего лишь временная мера, так как сам он выступал за такой консультативный орган только в качестве паллиатива, не способного удовлетворить ни одной реальной потребности и полезного только как переходный этап к более развитым формам политического участия[370]. В последующие годы реакционная политика правительства, особенно ряд “контрреформ”, означавших ограничение перемен, начатых великими реформами 60-х годов, привела его к выводу о том, что абсолютная монархия стала несовместимой с дальнейшим прогрессом. Вместе с тем успехи капиталистической модернизации России, особенно заметные в 90-е годы, укрепили его веру в зрелость российского общества и в его способность обойтись без контроля власти[371]. Поэтому накануне XX в. он решил заявить, что пришло наконец время ограничения самодержавия, его преобразования в конституционную монархию[372].
В своих американских лекциях “Россия и ее кризис” П. Н. Милюков привел соответствующие слова из книги Чичерина “Россия накануне двадцатого столетия” и назвал их “программой-минимумом современного [российского] либерализма”[373]. Однако в действительности сама партия кадетов никогда не следовала такой программе, – она была слишком умеренна для ее идей. Чичерин имел в виду конституционализм, но еще не политическую свободу, ограниченное, но все же не представительное парламентское правление. Он не сомневался, что политическая свобода – это высшая форма правовой свободы, он недвусмысленно заявлял, что чем сильнее и выше развита политическая система, тем она может и должна быть свободнее[374]. Но он не считал, что для такой страны, как Россия, непосредственный переход к полной политической свободе мог бы быть желателен. При конституционном порядке без представительного правления люди будут привыкать к защите своих гражданских свобод, а местное самоуправление будет расцветать. Правопорядок будет иметь шанс укорениться в традициях, обычае и характере народа. Вопреки очевидности, при представительном правлении этого не произошло бы: правовые соображения были бы менее важны, чем борьба за участие в политической власти, стремление к различным целям возобладало бы над ценностями правового принципа, а развитие правосознания – необходимое условие подлинной свободы – было бы затруднено и извращено.
Трудно отрицать, что России пришлось пережить в целом именно то, чего Чичерин так хотел избежать[375]. Была ли его собственная программа достаточно реалистичной, то есть существовала ли в России возможность спокойного перехода через фазу ограниченного правительства к фазе полной политической свободы – это, конечно, совсем другой вопрос.
В вышеизложенном представлении воззрений Чичерина на прошлое России и ее будущее мы преднамеренно оставили одну важную проблему для специального рассмотрения: это проблема сельской общины. Здесь Чичерин стал действительно исключительно важной фигурой в истории русской общественной мысли XIX в. Он один из крупных мыслителей своего времени относился к столь идеализированной и левыми, и правыми идеологами сельской общине неизменно отрицательно и видел в ней учреждение, тормозящее экономическое развитие и, что еще более важно, совершенно несовместимое с правовым порядком “гражданского общества”.
Прежде всего, исторические труды Чичерина по-новому осветили вопрос о происхождении общины. Работая над своей магистерской диссертацией, он был поражен количеством документов, доказывающих, что древнерусские крестьяне имели землю в индивидуальном владении и могли ею свободно распоряжаться – продавать землю, завещать ее, например, монастырям и т. д. Дальнейшая работа над этой проблемой привела Чичерина к интересным выводам. Сельская община, заявлял он, не существовала в России до закрепощения всех социальных классов московским самодержавием, она вовсе не была продуктом естественного развития, рудиментом древней общинности, а была специально создана властями для облегчения сбора податей, с целью навязать крестьянам коллективную ответственность (“круговую поруку”)[376] за финансовые обязанности. Подобно крепостному праву, она должна была привязать крестьян к земле и тем самым отучить их от кочевых привычек, заставить служить своим хозяевам, которые, в свою очередь, были обязаны служить властям. Следовательно, сельская община стала частью своеобразной российской модели крепостничества, особой в том смысле, что она была преднамеренно создана властью и тем самым, в отличие от средневекового Запада, где крепостное право подлежало области частного права, подпала под право публичное[377]. Она была так удобна государству, что принудительное навязывание ее крестьянству продолжалось вплоть до последних десятилетий XVIII в.
364
Чичерин. Несколько современных вопросов. С. 89–132. Однако автор чувствовал, что даже среди российского дворянства правосознание было развито недостаточно, особенно по сравнению с западной аристократией (ср.: Чичерин. Курс государственной науки. Т. 2. С. 209).
365
Так, например, граф П. П. Шувалов, предводитель дворянства, которому Чичерин был представлен и рекомендован как “un des rares defenseurs de la noblesse” (“один из немногих защитников дворянства”), ответил на эту рекомендацию: “Je trouve, que monsieur nous defend trop” (“Я нахожу, что он нас даже слишком усердно защищает”). См.: Чичерин. Воспоминания, 3. С. 70–71.
366
Чичерин. Воспоминания, 4. С 39.
367
См.: Чичерин. О народном представительстве. С. 426. Ср.: Зорькин. Из истории. С. 106–109.
368
Ср.: Чичерин. Курс государственной науки. Т. 2. С. 204–205.
369
Чичерин. Собственность и государство. Т. 2. М., 1883. С. 350–351. Та же идея развивалась Чичериным в его нелегально опубликованной брошюре “Конституционный вопрос в России” (1878) (см.: Зорькин. Из истории. С. 160). В ней делается вывод, что постепенный переход к конституционализму составляет единственную альтернативу “демократическому цезаризму”.
370
См.: Чичерин. О народном представительстве. С. 106.
371
См.: Чичерин. Воспоминания, 4. С. 260. Согласно Зорькину, эта часть мемуаров была написана им в 1894 г.
372
См. выше, прим. 46.
373
Милюков П. Россия и ее кризис. Нью-Йорк, 1962. С. 242.
374
Чичерин. Курс государственной науки. Т. 1. Общее государственное право (1894). С. 214.
375
Ср.: Treadgold D. W. Lenin and his Rivals: the Struggle for Russia’s Future, 1898–1906. L., 1955. P. 55–72.
376
Чичерин. Воспоминания, 1. С. 262–263.
377
Ср.: Зорькин. Из истории. С. 102–104. Взгляды Чичерина полностью разделял В. Леонтович (см.: Леонтович. История российского либерализма).