Страница 25 из 39
“У нас гражданская свобода может водвориться самая полная, полнее, чем где-либо в мире, в Европе или даже в Северной Америке, и именно на этом же адамантовом основании она и созиждется. Не письменным листом утвердится, а созиждется лишь на детской любви народа к царю, как к отцу, ибо детям можно многое такое позволить, что и немыслимо у других, у договорных народов, детям можно столь многое доверить и столь многое разрешить, как нигде еще не бывало видно, ибо не изменят дети отцу своему и, как дети, с любовию примут от него всякую поправку всякой ошибки и всякого заблуждения их”[207].
Учреждение судебной системы реформой 1864 г. было для Достоевского хорошей иллюстрацией того, как может процветать свобода в условиях самодержавия. Он подчеркивал, что его критика новых судов не была направлена против судов присяжных: “Не нападаю я на институт и в уме не имею нападать на него, он хорош, он бесконечно лучше того суда, в котором не участвовала общественная совесть”[208]. Его острую критику пореформенных судов следует рассматривать скорее как критику адвокатов, чем присяжных, как критику либерально настроенных юристов, пытавшихся использовать институт присяжных для своих целей. Но прежде всего это было попыткой такого понимания суда присяжных, которое препятствовало бы его развитию по пути западного идеала “верховенства закона”.
Подобно Достоевскому, Толстой осуждал идею о том, “что личность имеет неотъемлемые права”; он считал ее совершенно чуждой простым людям, изобретенной “развитыми, изнеженными, праздными людьми”, которые извратили свой ум мыслями “не только о ничтожных, пустячных предметах, но и о таких предметах, о которых несвойственно думать человеку”[209]. Однако во всех других отношениях он отличался от Достоевского коренным образом. В то время как Достоевский превозносил воинскую славу, “национальную силу” и экспансионистскую правительственную политику, Толстой, радикальный христианин-анархист, утверждал, что государство – это просто система организованного насилия, что понятие “христианского государства” внутренне противоречиво, что “христианин… не может быть военным, т. е. принадлежать к сословию людей, предназначенных только для убийства себе подобных”[210], и что все формы патриотизма, включая патриотизм порабощенных наций, являются средствами угнетения, приводящими к отказу от человеческого достоинства, разума и совести. В то время как Достоевский выступал в защиту суровых наказаний, Толстой был убежден, что преступник должен отвечать лишь перед собственной совестью и что само существование судов противоречит Евангелию, говорящему: “Не судите, да и не судимы будете” (Матф.7:1). Судья, приговаривающий людей к смерти, был в его глазах еще хуже палача. Палач, пояснял он, – ненавистная фигура, он сам знает об этом и в глубине души чувствует свою вину, в то время как судья, ответственный за казни, чувствует себя невиновным и претендует на общественное уважение[211]. То же можно сказать о хороших и плохих судах: а на самом деле первые хуже, поскольку они могут претендовать на уважение к себе и, как правило, преуспевают в этом[212].
Столь же радикальными были взгляды Толстого на право. В отличие от Достоевского, он не считал, что идея отмены права недостижима на земле, он считал ее частью учения Христа в Нагорной проповеди и думал, что в действительности это учение очень практично и легковыполнимо. По его мнению, закон человеческий (в отличие от закона Христа) является насильственным орудием принуждения со стороны государства[213]. Его основное назначение состоит лишь в том, чтобы дать грубое оправдание всем тем актам жестокого насилия, посредством которых одни люди управляют другими и эксплуатируют их. Даже если бы право было воистину беспристрастным и преданным общему благу (чего на практике никогда не бывает), оно все равно было бы чрезвычайно вредно и разрушительно для нравственности. Причина этого, утверждал Толстой, очень проста: даже самые идеалистические, самые благородные толкования сущности права не свободны от смертельного греха законнического мышления – убеждения в том, “что есть положения, в которых можно обращаться с человеком без любви”. Однако для христианина “таких положений нет”[214].
Лучше всего свои взгляды на право Толстой изложил в своем “Письме студенту о праве” (1909). Оно было написано в ответ на письмо одного из студентов Петражицкого, И. Крутика, находившегося под глубоким впечатлением как философии права Петражицкого, так и толстовского отрицания права. С сомнениями и колебаниями он написал Толстому, излагая теорию права Петражицкого и спрашивая мнение Толстого о ней. Толстой воспользовался этим случаем, чтобы изложить свои взгляды на право и убедить молодого человека в том, что так называемая наука права есть не что иное, как умственный вздор, служащий конкретным и грязным интересам. Решающая часть рассуждений Толстого заслуживает того, чтобы привести ее здесь полностью:
“Право? Право естественное, право государственное, гражданское, уголовное право, церковное, право войны, право международное, das Recht, le Droit, право. Что же такое то, что называется этим странным словом? Если рассуждать не по ‘науке’, т. е. не по атрибутивно-императивным переживаниям [теории Петражицкого. – А. В.], а по общему всем людям здравому смыслу определить то, что в действительности подразумевается под словом ‘право’, то ответ на вопрос о том, что такое право, будет очень простой и ясный: правом в действительности называется для людей, имеющих власть, разрешение, даваемое ими самим себе, заставлять людей, над которыми они имеют власть, делать то, что им – властвующим, выгодно, для подвластных же правом называется разрешение делать все то, что им не запрещено. Право государственное есть право отбирать у людей произведение их труда, посылать их на убийства, называемые войнами, а для тех, у кого отбирают произведение их труда и которых посылают на войны, право пользоваться теми произведениями своего труда, которые еще не отобраны от них, и не идти на войны до тех пор, пока их не посылают. Право гражданское есть право одних людей на собственность земли, на тысячи, десятки тысяч десятин и на владение орудиями труда, и право тех, у кого нет земли и нет орудий труда, продавать свои труды и свои жизни, умирая от нужды и голода, тем, которые владеют землею и капиталами. Уголовное право есть право одних людей ссылать, заточать, вешать всех тех людей, которые они считают нужным ссылать, заточать, вешать; для людей же ссылаемых, заточаемых и вешаемых есть право не быть изгнанными, заключенными, повешенными до тех пор, пока это тем, кто имеет возможность это делать, не покажется нужным. То же самое и по международному праву: это право Польши, Индии, Боснии и Герцеговины жить независимо от чужих властей, но только до тех пор, пока люди, распоряжающиеся большими количествами войска, не решат иначе. Так это ясно для всякого человека, думающего не по атрибутивно-императивным переживаниям, а по общему всем людям здравому смыслу. Для такого человека ясно, что то, что скрывается под словом ‘право’, есть не что иное, как только самое грубое оправдание тех насилий, которые совершаются одними людьми над другими.
Но права эти определяются законами, говорят на это ‘ученые’. Законами? да, но законы-то эти придумываются теми самыми людьми, будь они императоры, короли, советники императоров и королей или члены парламентов, которые живут насилиями и потому ограждают эти насилия устанавливаемыми ими законами. Они же, те же люди, и приводят эти законы в исполнение, приводят же их в исполнение до тех пор, пока законы эти для них выгодны, когда же законы эти становятся невыгодны им, они придумывают новые, такие, какие им нужно.
207
Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1881 г. // Там же. С. 492.
208
Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1877 г. // Там же. С. 374.
209
Толстой Л. Н. О жизни // Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 т. Т. 17. М., 1984. С. 70. Сравнительный анализ взглядов на право Достоевского и Толстого см.: Sapir B. Dostoewsky und Tolstoy über Probleme des Rechts. Tübingen, 1932. Обсуждение метафизического имперсонализма как основы взглядов Толстого на неотъемлемые права личности см.: Walicki. History of Russian Thought. P. 332–335.
210
Толстой Л. Н. Приближение конца // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90 т., академическое юбилейное издание. Т. 31. М., 1954. С. 80.
211
См.: Гольденвейзер А. А. Толстой и наказание // Гольденвейзер А. А. В защиту права. С. 45.
212
Там же. С. 44.
213
См.: Толстой Л. Н. В чем моя вера? (1884) // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 23. М., 1957. С. 328–334.
214
Толстой Л. Н. Воскресение // Там же. Т. 32. М.—Л., 1933. С. 352.