Страница 21 из 39
Петр Лавров, которого Ткачев сурово критиковал за отсутствие подлинного революционного духа, принадлежал к тем народникам, которые оставались в оппозиции к революционной тирании и пытались найти альтернативный путь. Но в типичном для традиционного народничества духе недоверия к праву он пытался любым способом избежать конституционных гарантий свободы. Вместо этого он предложил довериться моральной чистоте членов революционного правительства, с одной стороны, и на “прямое и скорое народное правосудие”, с другой, и даже предлагал, чтобы это “прямое скорое правосудие” было построено по образцу судов Линча американского дикого Запада. Суд Линча, убеждал он, который противоречит капиталистическому обществу, в условиях социализма будет выполнять другие функции, получая тем самым полное моральное оправдание[157].
На таком фоне становится понятно, что конституционная тенденция в “Народной воле”, представленная Желябовым, была многообещающим новым явлением. Но совершенно глупо было полагать, что путь России к конституционному строю лежит через убийство царя. Убийство Александра II бомбой, брошенной членом “Народной воли”, привело к укреплению самодержавия и значительному усилению реакционных сил. Исполнительный комитет организации или, скорее, те его члены, которые смогли избежать ареста, послали новому царю письмо, в котором призывали его созвать представителей всего русского народа, чтобы перестроить существующую политическую систему и тем самым избежать кровавой революции в будущем. В этом письме они торжественно объявляли, что революционная партия безоговорочно подчинится решениям свободно избранного народного собрания. Но вряд ли можно было реально предполагать, что Александр III примет условия убийц своего отца.
Несмотря на многие препятствия, вдохновленное народничеством революционное движение постепенно преодолевало свои антиправовые предрассудки. Символично, что Виктор Чернов, главный теоретик неонароднического движения и один из лидеров партии социалистов-революционеров, начал свою революционную карьеру в партии “Народное право”, организованной в 1893 г. теми, кто хотел продолжать традицию “Народной воли” с упором на “революционный конституционализм”[158]. Столь же значителен и тот факт, что он стал председателем Учредительного собрания, заседавшего в Петрограде в январе 1918 г. и разогнанного большевиками за непреклонную защиту конституционных принципов.
Такое развитие было невозможным для другого течения социалистической мысли России в девятнадцатом веке – революционного анархизма. Для народников главным врагом был капитализм; они нападали на существующее государство за его поддержку русского капитализма, но понимали также, что государственная власть может быть использована для обеспечения некапиталистического пути развития. (Это можно было отнести не только к будущему революционному государству, но и к царскому правительству тоже[159].) Для анархистов главным врагом было государство; капитализм в их глазах был побочным продуктом государственности, а не наоборот. Их непримиримая враждебность по отношению к государству была связана с такой же сильной ненавистью к праву. Они противопоставляли “органическое”, общинное свойство народа организованному государству”[160]; право, по их мнению, было феноменом, неотделимым от государства и служащим лишь инструментом государства. Многие народники разделяли эти взгляды, но при этом можно было быть народником без особой приверженности свободной общинности. В действительности все большее количество мыслителей-народников – и революционеров, и сторонников реформ – провозглашали значительное расширение государственного вмешательства в социально-экономическую сферу с полным осознанием того, что это приведет к заметному расширению правового регулирования человеческих отношений. Такое развитие было, конечно, совершенно неприемлемо для русских анархистов.
Следует подчеркнуть, что враждебность по отношению к праву не присуща самому понятию анархизма. Анархия – это отрицание власти человека над человеком, но необязательно отрицание права. “Не следует удивляться при обнаружении интересного мотива анархистской теории, лучше всего, вероятно, представленного Прудоном (и предшествовавшими ему утопистами-социалистами) и подтверждающего аристотелевскую модель политической ассоциации” – ассоциации, основанной на глубочайшем уважении к праву[161]. Действительно, у Прудона мы читаем, что анархия – это “отсутствие хозяина, господина”, но не отсутствие закона[162]. Напротив, Прудон прекрасно понимал ценность закона для человеческой свободы. “Закон, – писал он, – выведенный из знакомства с фактами и, следовательно, опирающийся на необходимость, никогда не вредит независимости… Свобода есть бесконечное разнообразие, ибо она, в пределах закона, уважает всякую волю”[163].
Такой взгляд на право вступал в противоречие с правовым позитивизмом, который выводил все законы из воли суверена. Различие между русскими анархистами и Прудоном может быть объяснено, хотя бы частично, тем, что в России девятнадцатого века правовой позитивизм был господствующей правовой теорией, в то время как во Франции понятие закона совсем не обязательно ассоциировалось с действующими законами, установленными государством. Это отражало различие между страной, свыкшейся с неограниченным самодержавием, и страной, в которой воля суверена могла быть оспорена от имени закона, в которой понятие закона было все еще тесно связано с традицией естественного права – и в ее католическом варианте, и в форме современной теории “естественных прав”.
Социальная теория величайшего мыслителя русского анархизма Михаила Бакунина вращается вокруг двух пар противоположностей: общества и государства, с одной стороны, и естественного права и права, сотворенного человеком – с другой. Он утверждал: “Общество – это естественный способ существования совокупности людей независимо от всякого договора. Оно управляется нравами и традиционными обычаями, но никогда не руководствуется законами… Существуют, правда, законы, управляющие обществом без его ведома, но это законы естественные, свойственные социальному телу, как физические законы присущи материальным телам… Отсюда следует, что их не надо смешивать с политическими и юридическими законами, провозглашенными какой-либо законодательной властью, которые в разбираемой нами системе считаются логическими выводами из первого договора, сознательно заключенного людьми”[164].
Эта теория основывалась на философской концепции свободы – концепции, которая подчеркнуто отрицала понятие свободной воли, liberum arbitrium, акцентируя то, что свобода противоположна внешнему принуждению, а не внутренней необходимости. Человек, рассуждал Бакунин, – это продукт природы и общества, естественно-исторические законы, которым он должен подчиняться, – это, следовательно, законы его собственного существования, против которых абсурдно восставать. Свободу следует противопоставлять не детерминизму, а насилию и различным формам отчуждения – таким как религия и государство. Нет ничего унизительного в зависимости от законов природы (или от социальных законов как особой разновидности законов природы), это нельзя назвать рабством, поскольку “…рабство предполагает наличность некоторого господина над нами, законодателя, стоящего вне того, кем он управляет”[165]. Но глубоко унизительно зависеть от власти – человеческой или Божественной. Поэтому церковь и государство – это величайшие враги свободы. Каждая религия, и особенно христианство, подразумевает “принижение, порабощение и уничтожение человечества в пользу божественности”[166]. То же справедливо и по отношению к государству, которое является не чем иным, как организованным насилием. Нет никакого реального различия между абсолютистской и либеральной концепциями государства: первая утверждает, что государство – это Божественное творение, вторая считает, что оно создано свободной и сознательной волей человека, но в обоих случаях государство “стоит над обществом и стремится его полностью поглотить”[167]
157
См.: Szamuely. The Russian Tradition. P. 310–312.
158
См.: Егоров А. (Мартов). Зарождение политических партий и их деятельность // Общественное движение в России в начале XX века / Мартов Л., Маслов П., Потресов А. (ред.) СПб., 1909. Т. 1. C. 372–375; Дан Ф. Происхождение большевизма. Нью-Йорк, 1946. C. 298–300.
159
См. обзор взглядов так называемых легальных народников в: Walicki. Controversy Over Capitalism. P. 107–131.
160
Lampert E. Studies in Rebelion. L., 1957. P. 142.
161
Newton, Lisa. The Profoundest Respect for Law: Mazor’s Anarchy and the Political Association // Anarchism / J. Roland Pe
162
Proudhon P. J. “Ou’est-ce que la Propriété? Цит. по: Woodcock G. The Anarchist Reader. Glasgow, 1980. P. 67. [См.: Прудон П.-Ж. Что такое собственность. М.: Республика, 2008.]
163
Ibid. P. 68. Другим замечательным теоретиком анархизма, который придерживался таких же взглядов, был Рид. “Анархизм, – поясняет он, – буквально означает общество без архоса. То есть без правителя. Он не означает общества без закона, и поэтому он не означает общества без порядка. Анархист принимает общественный договор, но он интерпретирует этот договор особым образом, который, как он убежден, наиболее разумен” (Read H. A Coat of Many Colours. 1947. P. 59–60).
164
Бакунин М. А. Федерализм, социализм и антитеологизм // Бакунин М. А. Философия. Социология. Политика. М., 1989. С. 87.
165
Бакунин М. Избр. соч. Пг.—М., 1919–1922. Т. 2. С. 164.
166
Там же. С. 159.
167
Бакунин М. А. Федерализм, социализм и антитеологизм. С. 88.