Табу и невинность

Решительно антиреволюционная позиция умеренных вытекала из убеждения, что революция, как техника общественных перемен, несет с собой исключительно деструкцию, расколы, ненависть, а значит, как следствие, угрожает свободе и демократии. В беседе с Вацлавом Гавелом Адам Михник с беспокойством отреагировал на слова тогдашнего президента Чехословакии о «неоконченной революции». «Революция всегда означает дискриминацию – либо политических врагов, либо людей прежнего режима», – говорил главный редактор «Газеты выборчей». В период распада старого строя можно понять опасения перед запуском разрушительного механизма ненависти и насилия. Но история не ограничивается тоталитарными опытами XX века – революции 1688, 1776, 1789, 1848 годов были поворотными пунктами в борьбе за права, за равенство, свободу и независимость. Да и венгерская революция 1956 года достойна того, чтобы в этом контексте вспомнить и ее.

В течение того короткого периода, когда Польшей руководило правительство радикалов, многие из политиков и публицистов, связанных с лагерем умеренных, обращались к опыту якобинского или большевистского террора, чтобы отчетливее и драматичнее представить угрозы, с которыми предстояло столкнуться нашей стране. Поэтому говорилось про «ольшевиков», про угрозу «коммунизма без коммунистов». Рисовались удручающие картины массовых преследований. Убежденно рассуждали об угрозе государственного переворота.

Антиреволюционность умеренных вытекает также из того, каким образом они оценивают процесс перехода к демократии. Коммунисты отдали власть в результате договоренности. В таком случае можно ли ее нарушать, превращая клятвопреступление в фундамент новой демократии? И предлагать народу революционный спектакль, тогда как в действительности свобода была нам дана мирным путем, без нарушения непрерывности политического процесса?

Умеренные предостерегают от опасного революционного разрыва с прошлым, раскола и антагонизации общества. Похоже, они придают меньше значимости издержкам терпимого отношения к остаткам старого строя. Редким исключением выглядят здесь рассуждения Бронислава Геремека, содержащиеся в его лекции в «Коллеж де Франс»: «Убежденность, что на пути процесса перемен удастся шаг за шагом получить все необходимое, заключала в себе определенную политическую калькуляцию. Утопии не всегда располагают возможностью контролировать коллективные формы поведения, политические калькуляции не обладают такой возможностью никогда. Переход без разрыва, без травм и оскорблений ослабляет ангажированность и подавляет устремленность к возрождению и обновлению… Отсутствие революционного очищения ведет к коллективному разочарованию»[46].

Умеренные самым решительным образом обращены к будущему, к проектам цивилизационного и культурного прогресса. Значительно меньше их интересует проблема памяти, сознания, идентичности сообщества. Они особенно чувствительны ко всяким крайностям этноцентризма и к проявлениям ксенофобии. Мелочное копание в проблемах прошлого затрудняет в их глазах интеграцию и сплочение общества вокруг великих вызовов: демократии, рыночной экономики, «возвращения в Европу». Только будущее может обеспечить устранение наследия, доставшегося от диктатуры. Выдвигаемое радикалами требование о декоммунизации может реализоваться лишь в ходе позитивного процесса построения демократии, правового государства, цивилизованных межчеловеческих отношений и экономики свободных людей.

Сохранение «контрактного» сейма[47] и терпимое отношение к генералу Ярузельскому в роли президента суверенной Польши – причем в тот момент, когда разреза́лись мотки колючей проволоки, огораживавшей лагерь социализма, – были выражением прагматизма, заботы о легализме и спокойствии во время проведения по-настоящему революционных перемен. Они, однако, доказывали также недооценку морального и символического измерения перемен. Насколько же слабым аргументом был выдаваемый за образец «испанский путь»! Ведь существенным составным элементом этого, в общем-то, великолепного урока мирного перехода к демократии было следующее обстоятельство: в первые годы демократических перемен там преобладали силы, которые были родом из франкизма. Круглый стол – и это понятно в тогдашней польской ситуации – пролагал в качестве перспективы именно такой путь. И поэтому теперь, в новых условиях, его установления должны были оказаться подорванными.

Тадеуш Мазовецкий, характеризуя политику своего правительства, воспользовался метафорой «жирной черты, которая должна отсечь прошлое». Провозглашалось намерение оценивать правительство и граждан лишь за то, каким образом они будут действовать в новой Польше. Фраза о «жирной черте» стала – благодаря не только пропаганде противников, но и практике лагеря умеренных – символом отказа поднимать проблему ответственности и вины. Уже после ухода с премьерского поста Мазовецкий говорил о драматизме дилемм, перед которыми он оказался: «В вопросе об отношении к прошлому произошло… определенное нарушение чувства справедливости… Однако надо также принять к сведению, что другого выхода тогда не было и что выхода нет и сейчас. Существуют такие ситуации, где подобные противоречия (между разными ценностями. – А. С.) будут непременно возникать, и в них надо принимать решения».

Демократию – по мнению умеренных – можно строить только демократическими методами; рынок – считаясь с рыночными правилами игры и уважая их; правовое государство – строжайшим образом соблюдая все требования права и конкретных законов. Умеренные являются решительными врагами всяких чрезвычайных мер и средств, а значит, и любых чисток тоже. Персональные изменения должны совершаться путем демократических выборов, индивидуальных решений, по соображениям профессиональной компетентности и – в редких случаях – на основании политических или моральных критериев. Такая позиция обосновывалась отказом от принципа коллективной ответственности и ретроактивности (обратного действия) права. Существенными были также прагматические соображения: новая власть не располагала своими специалистами и чиновниками. Тем самым в такой ситуации единственным разумным выходом выглядело сохранение на месте старых элит и их постепенная замена новыми, хорошо образованными специалистами.

Особенно щекотливой представлялась проблема декоммунизации и люстрации. Не было создано законодательно санкционированного правового механизма элиминирования из публичной жизни людей, скомпрометированных в прошлом. Речь здесь идет главным образом о двух категориях лиц: «номенклатуре» – тех, кто занимал высокие посты в широко понимаемом аппарате власти, а также о «людях тени» – сотрудниках и агентах политической полиции.

В этом вопросе польские умеренные по сравнению с их венгерскими или чешскими коллегами были «экстремистами умеренности». На протяжении нескольких лет любая процедура по контролированию биографии тех лиц, которые претендовали на самые высокие должности в государстве, считалась противоречащей праву. Тем самым было признано нормальным, что граждане лишены возможности полностью оценить политические и моральные качества тех, кто хочет их представлять. Иными словами, ради защиты прав человека мирились с нарушением прав гражданина!

Эта политика приняла воистину гротескные формы, когда государственные власти начали публично просить у политиков извинения за размещение их фамилий в так называемом списке Мацеревича[48]. Не потому, однако, что они сочли, будто игра идет вокруг глубоко несправедливых оговоров и ложных обвинений. Вместо того чтобы предоставить пострадавшим возможность доступа к их собственным папкам и делам [в архивах тайной полиции], власти предпочитали заранее попросить прощения за отсутствие доказательств. Тем самым вину уравняли с невиновностью, делая невиновных виноватыми, а виновных – невинными. Болезненную и общественно важную проблему ответственности и правды о прошлом низвели до уровня бульварной комедии.

46

Здесь и далее все иноязычные тексты, цитируемые в польском оригинале по-польски, даются (если не оговорено иное) в переводе не с этого «иного» языка (в данном случае с французского), а с текста, приведенного в польском оригинале.

47

Контрактный сейм – ходовое название сейма ПНР X созыва, избранного 4 и 18 июня 1989 г. Срок его полномочий пришелся на конец существования ПНР и начало демократической III Речи Посполитой. Он был результатом заключенного 5 апреля 1989 г. соглашения, завершающего заседания Круглого стола. Своим названием тогдашний парламент Польши обязан своеобразному контракту: если выборы в сенат предполагались полностью свободными и демократическими, то в сейме путем свободных выборов заполнялось лишь 35 % мест (161 мандат), остальные (в том числе 35 мест из общенационального списка – он должен был обеспечить места в сейме всему руководству ПНР), а также пост президента ПНР гарантировались для ПОРП и союзных с нею партий (в том числе трех «католических»). «Солидарность» одержала на тех выборах сокрушительную победу; в частности, в сенате она получила 99 мест из 100.

48

В рамках реализации постановления сейма о люстрации от 28 мая 1992 г. Антони Мацеревич, состоявший на тот момент министром внутренних дел, через несколько дней вручил старейшинам сейма РП список 64 членов правительства (в их число входили глава советников премьер-министра, два министра, а также шесть заместителей министров), депутатов и сенаторов почти из всех фракций сейма, которые – судя по сохранившимся архивным записям времен ПНР – были зарегистрированы службами безопасности в качестве своих секретных сотрудников. Кроме того, президенту, премьер-министру, маршалам сейма и сената, председателям Верховного суда и Конституционного трибунала он переслал дополнительный список из двух лиц, имевших особое значение для безопасности государства, – тогдашних президента Леха Валенсы и маршала сейма. Фамилии политиков из обоих списков в течение нескольких часов попали к журналистам, но опубликовали их лишь немногочисленные газеты.