Страница 21 из 27
Индивидуализм: истинный и ложный
Наиболее очевидная черта сходства между классическим либерализмом и коммунитаристской мыслью явствует из хайековской концепции «истинного индивидуализма» (Hayek, 1948b; Хайек, 2011). Эта идея очевидным образом присутствует в признании того, что люди представляют собой “я”, обусловленные обстоятельствами» [situated selves], приобретающие свои предпочтения, ценности и практики из социального окружения, что коренным образом отличается от «ложного индивидуализма», который мыслит общество как рациональное творение изолированных индивидов, стремящихся сконструировать «оптимальные» или «эффективные» институты (Hayek, 1948b: 6; Хайек, 2011: 7–8). Неоклассическая экономическая теория и существующие в политической теории подходы, основанные на понятии общественного договора, подобные применяемому Ролзом, отражают именно вторую из этих двух традиций.
Согласно Хайеку, определяющим свойством индивида как «общественного существа» является то, что ввиду структурных ограничений человеческого интеллекта он или она способны постичь умом лишь ничтожно малый фрагмент своего окружения. Поэтому признание того, что люди являются продуктами своего общества, не означает, что само социальное окружение создано целенаправленными действиями поддающейся выявлению группы людей. Напротив, социокультурное окружение часто возникает в результате процессов возникновения «стихийного порядка», которые являются «результатом человеческих действий, но не результатом человеческого замысла». Такие институты, как язык, уважение к собственности и другие привычки и традиции, составляющие индивидуальную идентичность, не являются «естественными» процессами, но они не возникают и в результате сознательного и целенаправленного «изобретения». Такие практики могут быть впоследствии кодифицированы (как, например, при составлении словаря) или поддерживаться принудительной санкцией со стороны некоей организации, такой как государство, как это имеет место в случае имущественного права, но сами по себе правила и практики обычно не являются продуктом целенаправленного акта создания со стороны того или иного конкретного актора или организации (Hayek, 1960: Part 1; Hayek, 1982: Part 1; Хайек, 2006, Книга I).
Акцентирование важности «стихийного порядка» проистекает из представления, что в мире, который слишком сложен, чтобы его можно было непосредственно постичь, индивиды неизбежно вынуждены «добровольно» принимать некоторые культурно передаваемые правила, такие как правила языка, без осознанного размышления о них. Эти правила сами по себе являются частью эволюционного процесса, не являющегося результатом сознательного рассуждения, но тем не менее создающего условия для разумной деятельности. Стихийные порядки развиваются в результате сложного процесса обучения через имитацию. Например, хотя язык и развивается из человеческой способности к общению, он возникает как непреднамеренный побочный продукт множества коммуникативных актов, которые не направлены к какой-либо конкретной общей цели. В то время как новые слова и их сочетания распространяются посредством процесса имитации и адаптации, у тех людей, которые их первоначально применяют, нет осознанного представления о том, каким образом эти практики будут применены и адаптированы другими. Аналогичным образом люди, которые в настоящий момент говорят, обычно не осведомлены о бесчисленных узловых точках, в которых возникли ныне повсеместные способы употребления слов и выражений, как и о «причинах», по которым эти символы были приняты к использованию (Hayek, 1960: Part 1; Hayek, 1982: Part 1; Хайек, 2006, Книга I). Как это формулирует Хайек: «Сознание укоренено в традиционной безличной структуре заученных правил, а способность сознания упорядочивать опыт есть благоприобретенная копия культурных моделей, которые каждое индивидуальное сознание получает готовыми… Иначе говоря, сознание может существовать только как часть другой, независимо существующей структуры или порядка, хотя сам этот порядок продолжает существовать и развиваться, лишь поскольку миллионы сознаний постоянно усваивают и модифицируют его по частям» (Hayek, 1982: 157; Хайек, 2006; 479).
В соответствии с такой интерпретацией «общность» включает отношения общей идентификации, моральные принципы, а также убеждения, связанные с соблюдением стихийно развивающихся культурных правил, включая язык и социальные обычаи (такие как уважение к собственности). Таким образом, как и в коммунитаристских описаниях, моральное чувство выходит за пределы индивидуального актора и не отождествляется с личными предпочтениями (Hayek, 1960, 1967b). И все же, хотя индивиды идентифицируют себя посредством социальных практик, в которые они погружены, они следуют своим отдельным целям, а не занимаются сознательным преследованием некоей «общинной цели». Более того, «общность», понимаемая как стихийный порядок или каталлаксия, не может рассматриваться как нечто, имеющее собственные цели. Говорить об «общинной цели» – значит требовать, чтобы общество действовало как некая продуцирующая организация, как своего рода «сверхличность», которая определяет цели своих граждан. Но в «открытом обществе» люди разделяют общинную приверженность общим культурным правилам, упорядочивающим их поведение, таким как правила языка, и в то же время они пользуются свободой экспериментирования в том, что касается стремления к широчайшему набору разнообразных целей.
Общность, сложность и стихийный порядок
Хотя истолкованный в таких терминах классический либерализм и признает культурно обусловленную природу индивида, его интерпретация следствий из такого представления отличается от той, которую дают коммунитаристы вроде Макинтайра. В то время как последний считает «общество чуждых друг другу людей», удерживаемых вместе безличными отношениями и непреднамеренными социальными последствиями, признаком морального упадка, с точки зрения классического либерализма развитая и сложная форма общности может быть достигнута только тогда, когда она не основывается на сознательном преследовании «социальной цели». Тот тип общности, за который выступает Макинтайр, годится только для общества племенного типа, достаточно малого по численности и простого по своим внутренним взаимоотношениям, чтобы его члены могли постичь его своим сознанием. Но если речь идет о том, чтобы поддерживать более сложную и развитую форму общности, то для членов такого общества невозможно быть осознанно осведомленными о многочисленных и разнообразных факторах, вносящих вклад в эволюцию разнообразных целей и средств.
Хайековская концепция общества как динамичного стихийного порядка поразительно похожа на концепцию, развиваемую таким представителями «критической теории», как Янг, которые тщательно стараются избегать вывода, что содержание общности является «фиксированным» и может быть проинтерпретировано в терминах единой и неизменной концепции «общего блага» (Tebble, 2002). С точки зрения Янг, подобно тому, как содержание индивидуальных предпочтений не следует рассматривать как отражающее некую глубинную и неизменную «сущность», так идентичность социальных групп, составляющих общность, не должна рассматриваться как отражающая некую поддающуюся идентификации «групповую сущность» (Young, 1990: 246–247). Напротив, в контексте современных развитых обществ, в рамках которых существует множество различных общинных идентификаций, границы этих идентификаций могут смещаться, и люди могут обнаруживать, что они идентифицируют себя с широким набором разнообразных групп с зачастую перекрывающимся и пересекающимся членством. Следовательно, люди могут иметь общую идентификацию по одним признакам и разные по множеству других. Поэтому личная идентичность никогда не определяется полностью принадлежностью индивида к той или иной социальной группе или общности, и ее скорее следует мыслить как частичную идентификацию, которая сама по себе подвержена процессу постоянной эволюции (подробнее об этом см. Tebble, 2002).