Страница 20 из 27
В то время как рынки и принцип «ухода» не способны предоставить подобающие условия, в которых могут быть артикулированы составляющие общего блага, процесс совещательной демократии, как утверждается, наилучшим образом приспособлен для того, чтобы восполнить эту нехватку. Классическая либеральная критика централизованного планирования социалистического типа рассматривается как устаревшая, поскольку она игнорирует возможность более децентрализованной альтернативы бюрократическим иерархиям, построенной на расширенном понятии демократического участия. Для представителей «критической теории» системы централизованного планирования не меньше, чем рынки, повинны в культивировании исключительно инструментальной формы разума (см., например, Dryzek, 1990, 2001). В то время как рынки наделяют привилегированной ролью индивидуальных потребителей, которые предположительно «знают, как лучше», иерархии централизованного планирования отводят привилегированную роль «экспертам», якобы обладающим совершенным знанием общественных нужд и ценностей. Следовательно, альтернативой и рынкам, и централизованному планированию является система диалогического социального планирования, когда решения подчиняются процессу коллективной коммуникативной деятельности, в рамках которой все граждане обладают полномочиями участвовать в процессе, ориентированном на творчество и на процедуру открытия общественных целей (Adaman and Devine, 1997).
Для того чтобы демократический процесс культивировал такой диалог, полагает Хабермас, необходимо, чтобы он принял форму свободного и открытого аргументирования, когда никто в принципе не может быть исключен из обсуждения и когда все те, кого могут затронуть принятые в итоге решения, обладают равными шансами на то, чтобы вступить в дискуссию и участвовать в ней (Habermas, 1996; 305–306). Кроме того, демократические процессы должны быть свободны от сил внутреннего «доминирования», могущих помешать равному участию всех граждан. Это условие требует приверженности большему равенству в обладании материальными ресурсами, а следовательно, и заблаговременной – то есть осуществляемой до принятия публичных решений, касающихся распределения, – ликвидации многих видов неравенства в богатстве и статусе, являющихся результатом действия рыночной экономики (Young, 1990: 184–185; Habermas, 1996: 306; Young, 2000: 229–235; Brighouse, 2002: 55). Наконец, коллективные обсуждения должны заканчиваться процессом принятия решения большинством голосов. Мнение большинства, которое может быть ошибочным, считается разумным основанием для принятия решений, пока те, кто придерживается позиции меньшинства, не смогут переубедить большинство. При идеальной форме совещательной демократии этот процесс правления большинства должен не только отражать то, какие именно предпочтения имеют наибольшую поддержку в количественном выражении, но и должен детерминироваться предложениями, которые, по мнению общественности, были поддержаны «не опирающейся на принуждение силой лучшей аргументации» (Habermas, 1996: 305–306)[12].
Признавая, что такие условия являются чрезвычайно ограничительными, сторонники совещательной демократии утверждают, что «идеальная речевая ситуация» представляет собой ключевой эталон или регулятивный идеал, на основе которого следует судить о сравнительных результатах применения различных институтов и практик. Этот идеал может быть недостижим на практике, однако везде, где только возможно, следует стремиться к реформам, приближающим к нему реальность. В пользу совещательного идеала выдвигаются три набора аргументов. Первый представляет собой эпистемическую претензию на то, что совещательная демократия приводит к лучшим и более рациональным решениям, чем несовещательные альтернативы, такие как рынки. Утверждается, что демократическое обсуждение открывает перспективу для более холистического процесса принятия решений, в ходе которого граждане, а не «анархия» рыночной конкуренции, коллективно анализируют то, каким образом их решения влияют на жизнь других. Кроме того, посредством процесса интерсубъективного обучения, привлекающего внимание людей к новым исследованиям и решению социальных проблем, которые могли бы в противном случае остаться незамеченными, публичное обсуждение позволяет акторам расширять свои горизонты (Barber, 1984; Smith and Wales, 2000).
Второй набор аргументов фокусируется на механизмах, необходимых для того, чтобы не допускать злоупотребления властью и поощрять бо́льшую прозрачность при принятии решений. Хотя сторонники совещательной демократии сосредоточивают свое внимание на стимулах иным образом, нежели это принято в традиции рационального/общественного выбора, тем не менее и они стремятся ограничить проявления коррупции и создаваемые особыми интересами искажения процесса принятия решений в сфере публичной политики. С позиций совещательной демократии требование, чтобы индивиды и организации обосновывали свои полномочия по принятию решений на публичном форуме, сделает неоправданные взаимоотношения по поводу власти предметом общественного внимания и тем самым породит запрос на их коррекцию. Напротив, процессы, основанные на уходе и торге, как утверждается, воспроизводят сложившуюся структуру власти и неравенства.
Третий набор аргументов является развитием этического или морального тезиса, что решения, выработанные посредством демократического обсуждения, лучше отражают фундаментальные нормы справедливости, чем те, которые являются результатом действий разрозненных индивидов и организаций, преследующих свои собственные цели. Например, Янг (Young, 1990, 2000) аргументирует против «агрегирующих» институтов, таких как рынки, на том основании, что они не способны в должной мере побудить людей учитывать нужды «находящихся в иной ситуации других людей» и не отражают в должной степени понятие «равного уважения». Утверждается, что, в противоположность этому, концепция совещательной демократии предоставляет публичную площадку для дискуссии, на которой люди выслушивают мнения других для того, чтобы предоставить членам «исключенных» групп, таких как этнические и культурные меньшинства, равное право высказывания в ходе процесса принятия публичных решений.
Вопрос о том, насколько именно должна быть расширена сфера совещательных демократических процедур, остается в определенной степени предметом дискуссии. В более радикальных версиях, выдвигаемых такими авторами, как Адаман и Дивайн (Adaman and Devine, 1997), отстаивается некая форма «социализма участия» [participatory socialism] и «демократизации экономической жизни», когда контроль над предприятиями передан в руки советов рабочих и граждан. Аналогично, согласно таким теоретикам, как Янг (Young, 1990: 250–251; также Young, 2000), совещательность должна выступать в качестве всеобъемлющего принципа, требующего, чтобы каждый, кого затрагивает то или иное социально-экономическое решение, имел право участвовать в принятии соответствующего решения. С этой точки зрения все решения, влияющие на производство и распределение благ, включая такое благо, как социальный статус, должны получать публичное одобрение на демократическом форуме. Хабермас (Habermas, 1992) придерживается более умеренного подхода, доказывая, что социально-демократические процедуры должны ограничиваться центральными «направляющими механизмами» политико-экономической системы, которые задают рамки повседневных действий частных лиц, принимающих решения, но не определяют конкретное содержание самих решений. Тем не менее общим для всех этих теоретиков является представление, что существующие либеральные демократии сильно недотягивают до совещательного идеала и что соответственно должны приветствоваться любые шаги, направленные на расширение сферы публичной совещательности, основанной на высказывании.
Классический либерализм, стихийный порядок и коммуникативная рациональность
Для тех, кто защищает классические либеральные институты в терминах модели, основанной на представлении, что люди рациональны, мотивированы собственными интересами, а ценности, к которым они стремятся, неизменны, коммунитаристская критика является серьезным вызовом. Однако следует подчеркнуть, что эта критика моделей рационального выбора в равной степени относится и к теориям «провалов рынка», таким как теория Стиглица, которые приводят доводы в пользу государственного вмешательства исходя из тех же самых посылок. В той мере, в какой защита рынков (или каких-либо других институтов) осуществляется исключительно в этих терминах, выдвигаемая коммунитаристами критика является обоснованной. Но приводимые в предыдущей главе экономические доводы в пользу классического либерализма не основываются на представлении о рациональном выборе. Вместо того чтобы рассматривать рыночную экономику как среду, в которой люди максимизируют заданные интересы, классический либерализм мыслит рынки и другие «стихийные порядки» как сложные коммуникативные сети, способствующие обмену знаниями, идеями и ожиданиями (см., например, Wholgemuth, 2005). Такая концепция подчеркивает важность эволюционных процессов, допускающих обучение на нескольких разных уровнях. Ниже перечисляются черты сходства и различия между этими эволюционистскими аргументами в пользу «принципа ухода» и представлениями коммунитаристов. В последующих разделах это описание используется для того, чтобы поставить под сомнение робастность совещательной демократии, основанной на высказывании [voice-based deliberative democracy].
12
Доводы Хабермаса стали пользоваться большим влиянием. Хотя в разных работах присутствуют незначительные различия по поводу того, каковы должны быть условия для эффективного демократического обсуждения, те или иные вариации на тему совещательной демократии присутствуют у широкого круга авторов. К числу этих работ относятся, например, Benhabib (1996), Bohman (1996), Cohen and Arato (1992), Fraser (1993), Laclau and Mouffe (1985), Mouffe (1993). Хотя многие теоретики совещательной демократии могут быть вполне обоснованно названы «коммунитаристами», некоторое число тех, на кого оказал влияние Хабермас, относят себя к либеральной эгалитаристской традиции – см., например, Guttman and Thompson (2004).