Страница 16 из 27
Классический либерализм против ошибки Панглосса
Безусловно, самым важным обвинением, выдвигаемым против эволюционных аргументов, и в частности против аргументов в защиту рынков, является то, что они тяготеют к ошибке Пан-глосса. Последняя состоит в утверждении, что все, что есть, получилось в результате эволюции, а все, что получилось в результате эволюции, с необходимостью представляет собой наиболее желательное или наиболее эффективное положение дел.
Критики утверждают, что эволюционные аргументы сжимаются до чисто дескриптивного описания, которое низводит анализ политики к пассивному наблюдению. Согласно этому представлению, если силы эволюции гарантируют наиболее желательные и эффективные результаты, то на долю тех, кто бросает вызов сложившемуся положению дел, не остается никакой или почти никакой роли. Но затем критики отмечают, что процессы, основанные на конкурентном отборе, не обязательно приводят к оптимальным или эффективным результатам. Наоборот, эволюционные процессы подвержены действию случайных факторов и из-за эффекта зависимости от прошлой траектории могут оказаться «захваченными» неоптимальной траекторией. Кроме того, считать ли, что эволюция приводит к желательным результатам, или не считать, зависит от рассматриваемого критерия отбора. Выражения вроде «выживание наиболее приспособленных» тут мало чем могут помочь, если отсутствуют нормативные основания для предпочтения конкретного критерия, определяющего значение слов «наиболее приспособленный». Например, институты, в рамках которых «наиболее приспособленными» являются те, кто имеет относительные преимущества в применении насилия, могут и не считаться предпочтительными. Другой, но связанный с этим аргумент утверждает, что те, кто, подобно Хайеку, интерпретирует социальные и экономические институты в терминах эволюции, впадают в «натуралистическую ошибку», которая состоит в утверждении, что процессы, имитирующие естественную эволюцию в природе, являются «благом» именно потому, что они «естественны».
Аргументы такого рода часто выдвигаются против применения понятия эволюции в социальной теории. В частном случае экономического анализа Стиглиц осведомлен о том, что эволюционные аргументы в защиту нерегулируемых рынков представляют собой подход, альтернативный неоклассическому мейнстриму, однако он утверждает, что такие построения претендуют слишком на многое: «Как бы ни были важны эти аргументы, они не основываются на ясно сформулированной динамической теории, и нет никакого четко артикулированного нормативного базиса для широко распространенной убежденности в желательности сил эволюции – как и для часто делаемого политического вывода, что государственное вмешательство в эволюционный процесс будет бесплодным или, что еще хуже, будет представлять собой шаг назад. Что означает слово «естественный»? Откуда мы можем знать, является или не является тот или иной возмущающий фактор, который мы могли бы предложить – такой как увеличение или уменьшение роли государства, – частью «естественного» процесса эволюции?» (Stiglitz, 1994:275).
Хотя критика такого рода выдвигается довольно часто, она представляет в искаженном виде использование эволюционных принципов классическим либерализмом и их нормативное значение при выработке государственной политики. Первое, что следует здесь подчеркнуть – что претензии классического либерализма на самом деле очень скромны. Считается, что в сложной среде, где пределы человеческого познания крайне ограниченны, процессы, способствующие варьированию и конкурентному отбору, увеличивают шансы на то, что будут открыты новые решения человеческих проблем, по сравнению с институтами, сокращающими возможности «ухода» для производителей и потребителей. Этот аргумент не подразумевает, что процессы конкуренции всегда приводят к наиболее эффективным или наиболее желательным результатам. Можно соглашаться с тем, что рынки обременены теми проявлениями «неэффективности», которые заботят экономистов неоклассического направления, и при этом утверждать, что эти процессы могут быть лучше приспособлены к тому, чтобы находить способы исправления собственных дефектов, чем альтернативы, сокращающие пространство для конкурентного экспериментирования. Последнее включает не только конкуренцию в предложении различных благ и услуг, но и конкуренцию между подходами к решению проблем, связанных с отношениями «принципал-агент», асимметрией информации, отрицательным отбором и другими «провалами рынка». Рынок «терпит провалы» потому, что его участники не обладают всеведением, но предполагать, что плановики и политики способны преодолеть эти же самые ограничения без помощи аналогичного процесса открытия путем проб и ошибок, значит наделять их способностью к «божественному ви́дению».
Классический либерализм не только не подразумевает некритического одобрения статус-кво, но и обращается к эволюционным принципам как к ключевой точке обзора, с которой может быть поставлена под вопрос робастность существующих институтов и практик. Как отмечает Хайек (Hayek, 1988: 25; Хайек, 1992: 46), эволюционные процессы в мире человека не являются «естественными» и имеют не дарвиновскую форму, а имитируют ламаркизм. В то время как дарвиновский процесс исключает наследование приобретенных признаков, социально-экономическая конкуренция зависит от распространения практик, которые не являются врожденными, а могут быть усвоены от бесчисленного множества социальных акторов. Именно по этой причине в отсутствие ограничений на конкуренцию социально-экономическая эволюция происходит с гораздо более высокой скоростью, чем естественная или биологическая эволюция.
С точки зрения классического либерализма многие существующие практики должны быть оспорены именно потому, что они не возникли посредством конкурентного процесса проб и ошибок, а были навязаны методами, ограничивающими сферу децентрализованного обучения. Например, в сфере денег и финансов институт центральных банков и государственные монополии на денежную эмиссию часто навязывались по политическим причинам, в частности из-за желания правительств пополнять бюджет, не прибегая к непосредственному налогообложению. Как указывает Хайек (Hayek, 1988: 103; Хайек, 1992: 179–180), «правительства бесстыдно злоупотребляли [деньгами] чуть ли не с момента их появления, так что они стали основной причиной расстройства процессов самоорганизации». Ввиду этого ключом к повышению финансовой стабильности в рыночной системе может быть не нахождение новых методов, которыми правительства смогут регулировать денежную массу, а подчинение конструирования регуляторных механизмов процессу конкуренции, в ходе которого институты, сознательно снижающие ценность своей валюты, будут вытесняться из бизнеса теми, которые демонстрируют лучшую финансовую дисциплину.
Разумеется, идея, что общества могут функционировать на принципах свободного обмена и конкуренции, выражаемых метафорой «невидимой руки», сама по себе является вкладом в «генофонд» идей. Социальная эволюция определяется битвой конкурирующих идей и может быть остановлена и даже повернута вспять из-за человеческих ошибок. Поэтому здесь никоим образом не подразумевается, что «все сущее с необходимостью эффективно». На протяжении большей части человеческой истории господствующей посылкой было то, что социальный порядок может поддерживаться только путем применения произвольной власти. Вклад классической либеральной традиции заключался в доказательстве того, что это не так. По-видимому, рыночные практики первоначально возникли благодаря исторической случайности, но именно признание впоследствии их преимуществ привело классических либералов, таких как Смит, Юм и Хайек, к аргументации в пользу целенаправленного установления системы, которая ликвидирует препятствия к будущему росту. Тот факт, что зачастую трудно определить, какие именно институты были навязаны сверху, а не развились снизу, не уменьшает ценности такого подхода. Поиск путей к тому, чтобы подвергнуть институты конкурентному процессу проб и ошибок, может представлять собой более робастный метод, чем применение неоклассической модели, которая в своих исходных посылках исключает проблему знания и несовершенной мотивации.