Страница 13 из 27
Аналогичные аргументы применимы в контексте кейнсианских макроэкономических приложений тезиса о зависимости от прошлой траектории. Хотя рыночные акторы часто бывают иррациональны и их поведение может порождать спекулятивные пузыри и крахи, из этого не следует, что действия государства могут исправить эти «несовершенства». Напротив, есть серьезные основания считать, что люди, определяющие политику, точно так же могут быть подверженными дефициту информации и могут впадать в иррациональный энтузиазм или пессимизм[4]. Более того, они могут даже с большей вероятностью демонстрировать такое поведение благодаря мажоритарной природе процесса формирования государственной политики. Хотя «стадный инстинкт» может быть очень сильным, рынки – именно потому, что они не основаны на коллективных действиях и правиле принятия решений большинством, – могут оказаться в гораздо меньшей степени подвержены процессам, порождающим зависимость от прошлой траектории. Наиболее успешные рыночные трейдеры – это те, кто «обыгрывает рынок», продавая, когда все покупают, и наоборот, причем именно решения, принимаемые этими немногочисленными предпринимателями вопреки рыночному тренду, со временем могут приводить к процессу корректировки, который сближает ожидания с фундаментальными экономическими реалиями. Напротив, в контексте публичной политики те, кто хотел бы следовать траектории, предпочитаемой меньшинством, не имеют такой возможности, потому что, прежде чем будет осуществлена смена направления, требуется поддержка большинства. В такой ситуации если большинство (будь то большинство избирателей или большинство «экспертов» по политическим мерам) следует иррациональному» курсу, у инакомыслящих имеется сравнительно меньше возможностей для таких действий, которые могли бы подтолкнуть к последующей коррекции. Нельзя исключить возможность «системного» провала рынка, когда все важнейшие игроки – такие как банки и институциональные инвесторы – делают одни и те же ошибки, но возможность такого провала может быть увеличена, если преобладающее мнение большинства подкреплено силой закона (Friedman, 2009).
Благодаря неопределенности и неполной информации макроэкономические колебания могут быть неустранимой характеристикой рыночной экономики, но с хайекианской точки зрения эти колебания лишь усиливаются централизованными действиями государства. Хотя участники рынка, стремясь справиться с неопределенностью, могут следовать «стадным» конвенциям, в условиях «свободного рынка» эти конвенции возникают через децентрализованный процесс проб и ошибок, в котором те акторы, которые нарушают эти конвенции и изменяют деловые практики в соответствующем направлении, могут получить прибыль. Напротив, хотя лица, определяющие политику, такие как министры финансов и руководители центральных банков, в состоянии воздействовать на работу рынков – путем контроля над денежной массой, установления процентных ставок, регулирования финансовых продуктов и раздувания государственных расходов, – эти централизованные действия не подвержены одновременной конкуренции со стороны соперничающих агентов, и их успех либо провал в том, что касается соответствия субъективных интерпретаций фундаментальным условиям, не может быть оценен на основе подсчета прибылей и убытков (Butos and Koppl, 1997; Butos, 2003; O’Driscoll and Hoskins, 2006). В этой связи очень важно, что многие серьезные ситуации финансовой нестабильности совпадают во времени не с периодами laissez faire, а с периодами усиливающегося движения к централизации регулирования сферы финансов и денег. Например, Федеральная резервная система США была создана для преодоления предполагаемых «недостатков» децентрализованной системы частных «клиринговых» ассоциаций, существовавшей в XIX веке. Однако, оказавшись неспособной выполнить свою ключевую задачу предоставления ликвидности во время банковских «кризисов», она была вынуждена «дирижировать» самой тяжелой депрессией в истории страны (Butos and Koppl, 1997; Butos, 2003; O’Driscoll and Hoskins, 2006).
Недавние события также могут служить подтверждением правильности приведенного анализа. Мировой финансовый кризис 2008 г., как может быть доказано, стал следствием серии предшествующих интервенций со стороны государства, которые увеличивали потенциал системного краха финансовых рынков (Friedman, 2009). К их числу относятся: решение монопольных центральных банков поддерживать процентные ставки на уровне гораздо более низком, чем было оправдано действительным уровнем частных сбережений, причем на протяжении длительного времени (Gjerstad and Smith, 2009); регуляторное и фискальное стимулирование поддерживаемых государством ипотечных компаний к смягчению условий выдачи кредита на покупку жилья семьям с низкими доходами (Wallison, 2009); нормы регулирования капитала, исполнение которых обеспечивалось на международном уровне, побуждавшие банки секьюритизировать рискованные закладные (Jablecki and Machaj, 2009); и создание защищенных законом монополий в бизнесе, связанном с оценкой кредитных рейтингов, так что финансовый успех и репутация рейтинговых агентств определялись не качеством оценки ими рисков, а фактически полной защищенностью от конкуренции (White, 2009). В каждом из этих случаев гомогенизирующий эффект централизованно принимаемых мер мог привести к повышению системных рисков. Сам смысл таких мер состоит в том, чтобы уменьшить гетерогенность поведения, которую в противном случае демонстрировали бы рассредоточенные центры полномочий по принятию решений, совокупность которых и составляет рыночную экономику[5]. Данный аргумент не подразумевает, что системный «провал рынка» не сыграл никакой роли в кризисе, но такой провал мог быть в значительной степени усилен системными провалами в структуре централизованно определяемой денежной и регуляторной политики[6].
Непонимание роли цен
Неспособность понять значение «проблемы знания», о чем свидетельствуют взгляды Стиглица на конкуренцию и сети, отражается также и на его анализе системы цен. Предположение, что рынки ведут к недопроизводству информации, поскольку цены позволяют акторам бесплатно пользоваться данными, получение которых требует издержек, исходит из неверного понимания природы «проблемы знания». Гроссман и Стиглиц (Grossman and Stiglitz, 1980) мыслят прибыль как вознаграждение за сопряженное с издержками нахождение информации, а проблему «неполной» информации связывают с отсутствием стимулов к добыванию дополнительного знания, про которое, тем не менее, «известно», что оно в принципе доступно. В модели «рациональных ожиданий» исключена возможность ошибки в чистом виде. Предполагается, что все возможные ошибки уже предвиделись, но было сочтено, что издержки на то, чтобы их избежать, не окупятся. Этот подход отражает более общую тенденцию неоклассических теорий моделировать проблемы неопределенности и неполной информации в терминах теории вероятностей. Ввиду этого акторы оказываются способны при принятии тех или иных своих решений приписывать вероятности набору возможных рыночных исходов. Однако для Хайека главная функция сигналов в виде прибыли и убытка заключается в том, чтобы оповещать участников рынка о непредвиденных возможностях и обстоятельствах – это проблема «радикального незнания», которая не может быть описана моделью рационального «поиска» (Lavoie, 1985; Kirzner, 1992; Thomsen, 1992; Boettke, 1997). Набор вариантов, которые может выявить рыночный процесс, и адаптационных действий, которых эти варианты могут потребовать, не может быть проанализирован с помощью вероятностей. Дело не только в том, что акторы не знают, какая из «данного» множества возможностей реализуется в будущем, а еще и в том, что само множество неограниченно и потому не может быть известно (O’Driscoll and Rizzo, 1996: 4).
В рамках этого контекста знание того типа, который интересует Хайека, состоит из неявных «суждений» и субъективных «догадок», имеющихся у акторов в отношении потенциальных возможностей и возникающих на основе «опыта» работы в конкретном бизнесе или профессии. Хайековская «проблема знания» относится также к предпринимательскому воображению, когда, столкнувшись с одним и тем же набором данных, одни акторы видят открывающиеся возможности, а другие не видят ничего. Именно неспособность «собрать» и централизовать информацию такой природы, независимо от того, какие при этом есть стимулы, поощряющие «поиск», может объяснять относительную неудачу социалистических экономических систем. Знание такого рода находится в умах индивидов, воплощено в культурных практиках и процедурах различных организаций и в их приемах работы. Это знание не сталкивается с проблемой «безбилетника», поскольку оно в любом случае является «бесплатным» для тех, кто им обладает.
4
По-видимому, в период 2008–2010 годов правительства всех крупнейших демократических стран втянулись именно в такие панические меры в ответ на финансовый кризис, последовавший за так называемым пузырем «субстандартных» ипотечных кредитов – пузырем, в отношении которого есть основания считать, что он был вызван десятилетним периодом исключительно мягкой денежной политики, проводившейся центральными банками. С другой стороны, делавшиеся министерством финансов США апокалиптические заявления по поводу необходимости «беспрецедентного вмешательства» в рынок закладных, похоже, еще больше усиливали общую финансовую панику. А с третьей стороны, после того как критическая масса лиц, определяющих политику, публично поддержала это вмешательство, многие другие последовали этому примеру, вероятно, опасаясь, что их станут изображать как сторонников «ничегонеделания». Здесь нет возможности давать дальнейшие комментарии по поводу вероятных последствий этих мер, но, по крайней мере, то, как политики отреагировали на эти события, по-видимому, хорошо иллюстрирует тезис, что проявления «стадного инстинкта» вовсе не ограничиваются рынками.
5
Это не значит, что государственное регулирование устраняет всякую гетерогенность. Например, в случае банковской отрасли существуют доказательства того, что значительное число организаций старались избегать безответственных практик в кредитовании, предпочитая более консервативный подход (Friedman, 2009: 153–154). Главная мысль здесь состоит в том, что государственное регулирование сокращает диапазон этого разнообразия. Гомогенизирующее воздействие особенно сильно проявляется в тех случаях, когда регуляторное предписание требует на законных основаниях выполнения конкретного вида действия, но оно существенно и тогда, когда регуляторная норма хотя и не предписывает определенного поведения, но поощряет акторов к «стадным реакциям». Явления последнего рода, по-видимому, особенно заметны в сфере бизнеса по составлению кредитных рейтингов, где наделение финансовыми регуляторами малого числа рейтинговых агентств привилегированным статусом побудило большое количество финансовых институтов исходить из предположения, что кредитные рейтинги, назначаемые этими организациями, не должны вызывать никаких сомнений (Friedman, 2009; White, 2009).
6
Критикуемую здесь позицию не спасает аргумент, подобный приводимому Стиглицем (Stiglitz, 2009), что финансовому кризису способствовало господство «консервативной идеологии», поощряющей образ мышления в духе laissez faire среди регуляторов, и «вседозволенность» на финансовых рынках. С одной стороны, утверждение, что финансовые рынки были «нерегулируемыми», не соответствует действительности. Скорее можно утверждать, что финансовый кризис был следствием «зарегулированности» в одних сферах, вроде законодательной защиты от конкуренции, предоставленной рейтинговым агентствам, и «недорегулирования» в других сферах, например, ослабления ограничений на кредитование домохозяйств с низкими доходами. С другой стороны, представим себе, что идеология обладает таким большим влиянием, как утверждает Стиглиц. Нет никаких оснований для веры в то, что если бы регуляторы находились под влиянием интервенционистской или «социал-демократической» идеологии, то вероятность «системного провала» была бы меньше. Фундаментальная проблема, с которой сталкиваются такого рода регуляторы, состоит в том, чтобы в условиях неопределенности и неполного знания принять решение о том, какое именно регуляторное вмешательство будет наиболее эффективным. В отсутствие конкурентного процесса, который дал бы возможность сравнительной проверки на практике соперничающих моделей регулирования, введение силой закона одного конкретного набора регулирующих норм увеличивает шансы системного провала в случае, если внедрена неверная модель. Довод в пользу «свободных рынков» состоит не в том, что не должно быть никакого регулирования и акты обмена должны происходить в институциональном вакууме, а в том, что должна существовать конкуренция между разными стандартами регулирования. Монопольный контроль над моделью регулирования не исключает возникновения в будущем системных провалов, он увеличивает вероятность такого провала.