Страница 11 из 23
Слово «колготки» и обозначаемый им предмет туалета появились в начале 1960-х годов. До того все особы женского пола мучились с поясами, резинками и чулками. Вся эта сбруя почему-то всегда съезжала на одну сторону и при этом безбожно натирала ноги. Во время и сразу после войны чулки были простые в резинку, фильдекосовые и фильдеперсовые. Фильдеперсовые чулки считались самыми престижными. Их делали из тех же хлопковых нитей, но более высокого качества, отчего чулки получались шелковистыми. О настоящих шелковых чулках никто, по-моему, и не помышлял. Только в пятидесятые появились нейлоновые чулки, которые сразу обрели статус атрибута «шикарной» жизни. Особенно модными были чулки со швом и черной пяткой. Достать такие чулки было нелегко, а достигнуть такого совершенства, чтобы шов проходил точно по середине ноги, никуда не закручиваясь, удавалось только особо одаренным дамам. Женщины попроще удовлетворялись иногда тем, что рисовали шов и пятку черными чернилами прямо на ногах, а поверх надевали самые обыкновенные чулки. Колготки явно изменили жизнь женской половины общества к лучшему. Беда была только в том, что их было тоже не достать. Шерстяные колготки можно было связать на появившихся тогда вязальных машинах, а с тонкими колготками не оставалось другого выхода, как поднимать спущенные петли. Это можно было сделать в мастерских или самостоятельно с помощью особых крючков. Был еще один хитрый способ преобразовать детские х/б колготки во взрослые. Для этого через одну спускали петли по всей длине колготок, и они превращались в ажурные, налезавшие даже на довольно объемных дам.
Кроме проблем с одеждой существовала не менее серьезная проблема пуговиц. Подобрать подходящие пуговицы было практически невозможно. Имелись в основном тускло-серые пуговицы для пальто, белые бельевые и так называемые брючки для ширинки на брюках. Покупка остального являлась вопросом случая. Народ по-разному выходил из этой ситуации. Например, делали деревянные пуговицы. Именно так уже в начале девяностых в пору полного дефицита были сделаны пуговицы к только что купленному плащу, буквально усеянному яркими золотыми пуговицами с изображением Георгия Победоносца. Такое количество золотых «Георгиев» показалось мне совершенно невыносимым. Поэтому старшему научному сотруднику нашего Гиредмета, известному как виртуозный токарь, было заказано выточить двадцать деревянных пуговиц, которые затем были раскрашены подходящей по цвету акварелью и покрыты лаком.
Когда-то мне пришлось встретиться еще с одним примером того, что голь на выдумки хитра. Мне была передана на реставрацию бисерная сумочка. С первого взгляда она представляла собой какой-то бесформенный комок из-за многочисленных кое-как заштопанных дыр. По бисеру было видно, что сумочка довольно поздняя, но техника оставалась совершенно неясной. Вместе с опытным реставратором мы выпороли подкладку, ожидая, что по изнанке сразу все определим. Однако и изнанка представляла собой какую-то загадочную сетку, не похожую ни на один вид бисерного рукоделия. Только по швам на донышке мы наконец догадались, что перед нами вышивка по самой обыкновенной марле, выкрашенной в черный цвет. Повидимому, в 1920–1930-х годах какая-то дама, зная, что на Западе вошли в моду бисерные сумочки, решила самостоятельно сделать себе такую же. У нее был дореволюционный бисер и старый рисунок, но не было подходящей ткани. Тогда, судя по всему, и была использована марля. Но марля – материал по определению нестойкий, и до нашего времени сумочка дошла в плачевном состоянии. Пришлось ее практически вышить заново, что и было сделано в знак уважения и сочувствия к ее создательнице.
От моих самодельных туалетов у нас почти ничего не осталось: все они перекочевали в коллекцию известного историка моды А. А. Васильева. Не знаю, насколько они оказались для него полезными, но деревянные бусы, которые я когда-то расписала «под Гжель» для своей мамы, даже фигурировали на одной из его выставок.
В дальнейшем сражение за более или менее приличный вид продолжалось вплоть до середины 1990-х годов, когда появилось огромное количество всякого китайского барахла в турецком вкусе, а достойные вещи оказались совершенно недоступными по цене. Что делать, борьбу пришлось продолжить в новых условиях.
Изложенное выше неизбежно приводит к выводу, что женская часть научных работников того времени ничем другим, кроме погони за модными тряпками, не занималась. Как ни странно, это было совсем не так: мы на самом деле были очень увлечены своей работой, чувствуя себя на передовом фронте современной науки. В связи с этим мне вспомнился забавный эпизод. Однажды мы ехали с мужем на работу и, стоя в автобусе, с жаром обсуждали проблемы рекомбинации на глубоких уровнях в арсениде галлия. Женщина, сидевшая рядом с нами, вскоре возмутилась и воскликнула: «Ну сколько можно разговаривать!» Я удивилась и спросила: «А что, мы очень громко говорим?» – «Да нет, – сказала она с досадой. – Но о чем!!!»
Очень хорошо помню и счастливый период моей жизни, когда я начала на старости лет (мне было больше сорока) осваивать основы программирования и составила собственную программу обработки результатов измерений эффекта Холла. К сожалению, эта сторона нашей жизни не имеет прямого отношения к заявленной теме моих записок. А единственным материальным сувениром того времени остались два осколка пластины монокристаллического кремния, хранящиеся в шкатулке на моем письменном столе.
1961 год
Этот год ознаменовался для меня рядом важных событий: я окончила Московский энергетический институт и вышла замуж за Володю Васильева, с которым мы учились в одной группе последние три года.
Володя родился в городе Аткарске Саратовской области, где до войны жили его родители, Семен Игнатьевич и Елена Николаевна (урожденная Молчанова) Васильевы. Отец был сразу мобилизован и зимой 1941 года принял участие в битве под Москвой. Там обморозил ноги, был комиссован и остался работать на военном складе в Москве. Был награжден медалью «За доблестный труд» и орденом Красной Звезды. Когда капитан Васильев обосновался в Москве, к нему переехала семья: жена и двое старших детей, а младший Вова был оставлен в деревне под Аткарском на попечении бабушки и дедушки. Он хорошо запомнил лица молодых солдат, проходивших по их деревне по дороге на фронт; самолеты, летящие на Сталинград; вкус маленьких красных яблок, которые бабушка изредка приносила с базара, – по тем временам это был изысканный деликатес. Такое яблоко нельзя было просто съесть, его надо было сначала размять, не снимая кожицы, а потом смаковать каждый кусочек.
В 1946 году родители забрали его в Москву. Ни о каком дошкольном образовании тогда и не слыхивали, поэтому Володя Васильев отправился в первый класс, зная два слога – «МА» и «ПА». Но несмотря на это учился он хорошо и после окончания школы поехал в Киев, чтобы поступить в военное училище. Там его забраковали по зрению, и он вернулся в Москву. Случайно проезжая мимо нашего МЭИ, он обратил внимание на импозантное здание главного корпуса, которое ему чрезвычайно понравилось, и решил поступить именно туда. Успешно сдал все шесть вступительных экзаменов и тем самым осуществил мечту родителей, которые были твердо намерены дать всем детям высшее образование. Кроме стремления к учебе им были на всю жизнь внушены незыблемые представления о порядочности, ответственности и чувстве долга. А отношения Семена Игнатьевича и Елены Николаевны служили наглядным примером того, как должна выглядеть образцовая семья: уютный гостеприимный дом, незлобивая, заботливая Елена Николаевна и суровый, довольно жесткий Семен Игнатьевич, который с неизменным обожанием смотрел на свою «хорошенькую». Надо сказать, что моя свекровь даже в пожилом возрасте вполне соответствовала этому определению.
Володя Васильев, 1960
После окончания института мы начали свою трудовую деятельность: я в Гиредмете (Государственном научно-исследовательском и проектном институте редких металлов) в физическом отделе, а Володя в закрытом авиационном институте. Он присоединился ко мне двумя годами позже, поступив в очную аспирантуру Гиредмета в отдел автоматики.