Всё нормально

В 1939 году согласно пакту Молотова – Риббентропа Сталин забрал Эстонию вкупе с Латвией, Литвой и Восточной Польшей. Вскоре, в лучших советских традициях, всех граждан, которые хоть каким-то образом были вовлечены в политическую или культурную жизнь, объявили врагами новой власти и депортировали в Сибирь и Казахстан. В результате, когда немецкие войска вошли в Эстонию летом 1941 года, часть местных жителей поначалу приветствовала их как освободителей. Затем нацисты истребили неугодных, включая всех евреев. Таким образом, по трагической иронии судьбы, выжили только те эстонские евреи, которых советская власть годом ранее отправила в сибирские лагеря. После освобождения от фашистов Эстония оставалась в медвежьих объятиях СССР до 1991 года.

Хотя Пярну и Ленинград были советскими городами на расстоянии четырёхсот километров друг от друга, бытовые и культурные различия поражали. Собственно, все три прибалтийские республики очень отличались от остального Союза. На тот момент они успели пробыть частью СССР менее сорока лет, и советская уравниловка ещё не вытравила из них всё европейское.

Это был советский Запад-лайт.

Только в Прибалтике вместо одинаковых панельных многоэтажек можно было увидеть уютные домики с черепичными крышами, рестораны со столиками на улице и миниатюрные пекарни в европейском стиле. Советские фильмы, действие которых происходило на Западе, всегда снимались на средневековых булыжных мостовых Таллина, Риги или Вильнюса с прибалтийскими актёрами в роли европейцев или американцев. Там всё было лучше: еда, магазины, климат – даже местный акцент был чертовски привлекательным.

Во многом по причине этого «европейского» шарма прибалтийские республики были популярным туристическим направлением у советской интеллигенции. Если партийные аппаратчики и состоятельные рабочие из северных регионов обычно предпочитали отдыхать у Чёрного моря, то прохладное и сдержанное балтийское побережье привлекало более рафинированную публику.

Почему-то среди пярнуских отдыхающих было много отказников – людей, которым не давали уехать из СССР. Кому-то запрещали выезд из-за допуска к секретной информации – это относилось к некоторым инженерам и учёным.

Кому-то отказывали из-за критики советского строя. Некоторым просто не отвечали без объяснения причин. Понятное дело, это была очень прозападная публика. У многих из них были родственники, которым удалось эмигрировать, так что они были лучше осведомлены о жизни мира по ту сторону железного занавеса.

На пляже в Пярну я подружился с мальчиком Лёней, у которого бабушка была настоящая, всамделишная американка. Она приехала в СССР в 1920-е годы в составе группы восторженных левых идеалистов, рвавшихся присоединиться к строителям первого рабоче-крестьянского государства. Однако картина, казавшаяся им столь радужной из-за океана, вблизи заиграла совсем иными красками. Когда, разочаровавшись в увиденном, они захотели вернуться, гостеприимные власти страны коммунистического будущего отказались их выпускать. Кого-то арестовали по обвинению в шпионаже и расстреляли, кого-то отправили в лагеря, кого-то сослали. Но были среди них и такие, как Лёнина бабушка, кто избежал ареста и сумел вписаться в новую жизнь.

Я ужасно завидовал Лёне и его сестре, потому что они разговаривали с бабушкой по-английски. Люди, свободно говорящие по-английски, в СССР были так же редки, как амурские тигры.

Моя бабушка тоже завязала на пляже новые знакомства. Например, с пожилой высокой, всегда великолепно одетой дамой, которая каждый день собирала вокруг себя толпу слушателей и, возлежа в шезлонге, неторопливо делилась воспоминаниями о десятилетиях своей жизни в Америке и Европе. Многие слушатели либо готовились, либо пытались, либо просто мечтали уехать. Они, как губка, впитывали каждое её слово. Никто не знал, кем она была на самом деле. Женой дипломата? Дочерью иммигрантов? Вдовой офицера КГБ или ГРУ? А может быть, всем сразу? Настоящие истории русских людей в XX веке часто были удивительнее любого шпионского романа.

Обещанная мне регата проходила в Таллине. Бабушка с воодушевлением следила за гонкой, я же был скорее разочарован: с берега яхты выглядели маленькими точками на море. Пока взрослые щурились в бинокли, махали руками и аплодировали, я сидел и предвкушал поход в сувенирный магазин.

Таллин был одним из городов СССР, принимавших Игры, и в нём продавались олимпийские товары – плакаты, кепки, футболки, брелки для ключей. И их могли купить не только иностранцы, но все желающие! Почти на всех сувенирах красовалось изображение талисмана Олимпиады-80 – улыбающегося медвежонка с пряжкой на поясе в виде пяти олимпийских колец. (Зачем ему вообще этот пояс, было не очень понятно, поскольку штаны отсутствовали.)

Моя душа побывала в потребительском раю. Я купил голубую футболку и кепку с надписью «Олимпиада-80» и потрясающий брелок для ключей с фигуркой олимпийского Мишки, потратив на всё это чуть больше пяти рублей из подаренных на день рождения денег. Бабушка одобрила мои покупки. Даже слишком одобрила. Когда мы вернулись, она решила, что мой брелок слишком хорош, чтобы им пользоваться каждый день, и что если я буду носить его в школу, то его точно украдут. Лучше всего, сказала она, убрать эту ценную вещь в специальный ящик в её комнате, где хранились другие игрушки, которыми мне разрешалось пользоваться лишь по особым случаям. Разумеется, мне пришлось подчиниться.

Но самый большой и приятный сюрприз олимпийского лета ждал меня дома в Ленинграде.

В моё отсутствие в городе появились фирменные киоски с логотипом «Пепси-Кола». Яркие, праздничные, они совершенно чужеродно смотрелись на серых ленинградских улицах. Их установили к Олимпиаде, но даже после её окончания в них продолжали торговать самой настоящей американской колой!

Советское правительство разрешило компании «PepsiCo» продавать этот напиток в СССР в обмен на право торговать в США «Столичной». (Любопытно, что, несмотря на легитимацию пепси-колы, кока-кола продолжала считаться в СССР символом загнивающего капитализма.)

Первое, что бросалось в глаза, была необычная упаковка пепси. Все советские прохладительные напитки продавались в уродливых зелёных полулитровых ёмкостях с металлическими крышками. В такую же тару разливали уксус, пиво и даже водку. Бутылки для пепси были другие: изящные, вытянутые, сделанные из прозрачного стекла. Как только эти сосуды по сорок пять копеек за штуку появлялись в магазинах, их моментально сметали с прилавков.

По правде сказать, при всей непрезентабельности советские прохладительные напитки были очень вкусными. В моём детстве в Ленинграде можно было купить три разновидности лимонада – «Буратино», «Дюшес» и просто «Лимонад» без названия. (По вкусу они были примерно одинаковыми и похожими на современный RedBull.) На фоне этих сладких газированных жидкостей желтоватого цвета контрастно выделялся мой любимый «Байкал». Он делался из целого букета пряных трав и эфирных масел: эвкалипта, корня солодки, сибирского женьшеня, лавра, чёрного чая и зверобоя и имел насыщенный коричневый цвет. Пищевая промышленность в СССР не была высокотехнологичной, поэтому заказать разработку синтетического аналога того или иного экстракта было гораздо сложнее, чем организовать сбор настоящих трав. Так что «Байкал» был напитком не просто натуральным, но ещё и наверняка полезным.

Весна пришла

Весной в Ленинграде появлялся особый, исключительно сезонный, напиток – берёзовый сок. Его собирали после апрельских оттепелей, но до первых почек на деревьях. Для этого сначала выбиралась подходящая берёза, затем на её коре делался надрез, к которому крепилась банка или бутылка – в них и капала водянистая сладковатая жидкость. Берёзовый сок можно было купить и в магазине, но многие, включая меня и моих друзей, предпочитали собирать его собственноручно, предпринимая для этого вылазки за город.