Страница 13 из 31
Выводы
В ХХ столетии государственный сектор вырос несоизмеримо по сравнению с экономикой в целом. Если оценивать этот рост с помощью обычных количественных показателей, сегодня государственный сектор то ли в три, то ли в шесть раз больше, чем до Первой мировой войны. Значительная часть этого роста приходится на краткие периоды общенациональных чрезвычайных ситуаций, и прежде всего на две мировые войны и Великую депрессию. Но зачастую с влиянием предыдущих кризисов можно увязать даже тот рост, который происходил в обычные времена. Источником большей части роста государственного сектора является общенациональная чрезвычайная ситуация, особенно если рассматривать этот рост как распространение полномочий государства на принимаемые в экономике решения. Эффект храповика обнаруживается не только в многих аспектах роста государственного сектора, измеряемого стандартными количественными показателями; важнее то, что он проявляется в том, что отражает самую суть возникновения Большого Правительства – в расширении сферы государственного принуждения в экономической жизни. Если бы мы смогли измерить то, в какой мере за последние семьдесят лет способность определять размещение ресурсов перешла от частных граждан в руки правительственных чиновников, мы обнаружили бы, что размер правительства увеличился не в три и не в шесть, а в гораздо большее число раз. Но мы не располагаем такого рода количественными показателями, и вряд ли они будут созданы. Однако отсутствие надежных количественных показателей для измерения одной простой зависимой переменной вовсе не причина отказываться от исследования. Есть данные иного рода, и их чрезвычайно много. Задача в том, чтобы на основании этих данных сделать здравые, значимые и убедительные выводы.
Глава 3
Об идеологии как аналитической концепции в изучении политической экономии
Верования имеют значение. При исследовании человеческой деятельности нет ничего важнее, чем понять, во что верят действующие лица. Для многих ученых это методологическое рассуждение просто трюизм. Однако экономисты и политологи нередко им пренебрегают. В экономической теории основой для теоретизирования о рынках долго служило – и служит до сих пор – предположение об идеально информированных, совершенно рациональных и узко эгоистичных потребителях и производителях. В политическом анализе часто предполагается, что избирателям известны все существенные факты о политиках и политике и что политики точно знают, чего хотят их избиратели, и пытаются дать им желаемое. В действительности, однако, знание всегда и везде ресурс редкий, оно достается недешево и, следовательно, редко бывает в изобилии. Посему неизбежно, что люди действуют в более или менее плотном тумане неведения и неопределенности. Признание этой реальности улучшит понимание социального поведения и институтов[70].
Чтобы справиться с неопределенностью социальной среды, люди избирают различные формы убеждений. Некоторые убеждения конкретны, как расписание трамвая (продуктовый магазин на улице Вязов открывается в десять утра), или удостоверены авторитетом науки (воду можно разложить на молекулы кислорода и водорода). Другие расплывчаты, как философское миросозерцание (нужно стремиться к добродетели) или религиозные убеждения (кроткие наследуют землю). Между этими крайностями располагаются области представлений, в которых факты, ценности и благие пожелания сочетаются в самых разных пропорциях. «Мягкие» формы знания – знание здесь всего лишь то, во что верят люди, независимо от того, разделяют ли их представления другие, – направляют поведение людей порой еще в большей степени, чем «твердые». Идеология принадлежит к числу важнейших промежуточных видов мнений или убеждений.
Некоторые ученые, убежденные в том, что идеология является главнейшим из решающих факторов человеческой деятельности, особенно политических действий масс, приложили немало усилий, чтобы разобраться в этом вопросе. Более ста лет философы, историки, социологи и политологи пытались понять природу и значимость идеологии, выявить ее причины и следствия. Позднее ее значимость признали даже неоклассические экономисты, первоначально брезговавшие областью столь сомнительной и не поддающейся количественному выражению[71]. Несмотря на все усилия ученых, связь идеологии и политической экономии остается предметом противоречивым и слабо разработанным.
Для понимания роста государственного сектора важно понимание идеологии. Для того, чтобы придать смысл политическому прошлому, недостаточно простодушной аксиомы, что люди от природы эгоистичны и стремятся использовать государство для достижения своих личных целей. Эта аксиома не дает ответа на ключевые вопросы: что люди считают своим «личным интересом» и как они хотели бы использовать инструментарий государственной власти? Ответы на эти вопросы дают людям их идеологии. Таким образом, форму и частоту политических действий, формирующих процесс роста правительства, определяют идеологии – по крайней мере отчасти.
Что такое идеология?
Ученые не достигли согласия по вопросу о том, как следует понимать идеологию. Джованни Сартори написал, что «само слово идеология указывает на черный ящик… Растущей популярности термина соответствует только его растущая непонятность»[72]. Вот лишь несколько примеров новейших определений идеологии:
«Четкая и логически связанная структура ценностей, мнений и установок, оказывающих влияние на социальную политику»[73].
«Набор идей, проясняющих природу хорошего общества…
Система координат, с помощью которых общество определяет и применяет ценности»[74].
«Рациональный механизм, с помощью которого индивиды приходят к согласию с окружающим миром и получают свое «мировоззрение», что упрощает процесс принятия решений.
Идеология… неразрывно связана с моральными и этическими суждениями о справедливости воспринимаемого индивидом мира»[75].
«Совокупность идей и мнений, посредством которых мы воспринимаем внешний мир и действуем на основании имеющейся у нас информации… Способ, которым мы пытаемся узнать и понять мир, но, кроме того, источник эмоций, объединяющих людей»[76].
«Необоснованная догма, выполняющая социальные функции… Особый вид Weltanschauung[77], составная часть социальной психологии»[78].
«Сложная совокупность объяснений и обоснований, с помощью которых группа, класс или нация истолковывает мир и оправдывает свою деятельность в этом мире»[79].
Дотошный и проницательный исследователь идеологии Мартин Зелигер представил «детальное определение», растянувшееся в его трактате более чем на страницу[80].
Карл Маркс, чьи труды стали сильным стимулом изучения идеологии, клеймил идеологией социальные идеи всех тех, кто не полностью разделял его собственные взгляды. Такое уничижительное («ограничивающее») понимание идеологии, не обязательно связанное с марксизмом, для некоторых ученых остается нормой. Это еще и самое распространенное значение этого термина в бытовом языке. Эта концепция приравнивает идеологическое мышление к «искаженному» мышлению. Она и явно и неявно намекает на фанатизм или скрытые мотивы[81]. Она если не прямо, то скрыто указывает на то, что всем, кому не нужно «оттачивать топор идеологии», открыт путь к неидеологизированному мышлению и даже к «отрицанию идеологии»[82]. Ограничивающая концепция идеологии при всей ее популярности не слишком плодотворна аналитически. Как показал Зелигер, она внутренне противоречива и необоснованно претендует на то, что некто познал или может познать Истинную Реальность[83]. Отвергая ограничивающую концепцию, я воспользуюсь более общим, не уничижительным определением.
70
Thomas Sowell, Knowledge and Decisions (New York: Basic Books, 1980).
71
Douglass C. North, Structure and Change in Economic History (New York: Norton, 1981), pp. 45–58; James B. Kau and Paul H. Rubin, Congressmen, Constituents, and Contributors: Determinants of Roll Call Voting in the House of Representatives (Boston: Nijhoff, 1982); Joseph P. Kalt and M. A. Zupan, „Capture and Ideology in the Economic Theory of Politics,“ American Economic Review 74 (June 1984): 279–300; idem, „The Ideological Behavior of Legislators: Rational On-the-Job Consumption or Just a Residual?“ Harvard Institute for Economic Research, Discussion Paper Number 1043, March 1984. Ср.: Sam Peltzman, „Constituent Interest and Congressional Voting,“ Journal of Law and Economics 27 (April 1984): 181–210.
72
Giova
73
A. James Reichley, Conservatives in an Age of Change: The Nixon and Ford Administrations (Washington, D.C.: The Brookings Institution, 1981), p. 3.
74
George C. Lodge, The New American Ideology (New York: Knopf, 1976), p. 7.
75
North, Structure and Change, p. 49.
76
Roy C. Macridis, Contemporary Political Ideologies: Movements and Regimes (Cambridge, Mass.: Winthrop 1980), p. 4.
77
Мировоззрение (нем.). – Прим. перев.
78
David Joravsky, The Lysenko Affair (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1970), p. 3.
79
G. William Domhoff, Who Rules America Now? (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice – Hall, 1983), p. 99.
80
M. Seliger, Ideology and Politics (New York: Free Press, 1976), pp. 119–120.
81
Edward Shils, „Ideology. I. The Concept and Function of Ideology,“ International Encyclopedia of the Social Sciences 7 (1968): 66–76.
82
Aileen S. Kraditor, „Introduction“ [to a special issue on Conservatism and History], Continuity 4–5 (1982): 1–9; idem, The Radical Persuasion, 1890–1917: Aspects of the Intellectual History and the Historiography of Three American Radical Organizations (Baton Rouge: Louisiana State University Press, 1981), p. 102. См. также: Robert Higgs, „When Ideological Worlds Collide: Reflections on Kraditor’s ‘Radical Persuasion,’“ Continuity (Fall 1983): 99— 112; Aileen Kraditor, „Robert Higgs on ‘The Radical Persuasion,’“ ibid., pp. 113–123.
83
Seliger, Ideology and Politics; idem, The Marxist Conception of Ideology: A Critical Essay (Cambridge: Cambridge University Press, 1977). См. также: Alvin W. Gouldner, The Dialectic of Ideology and Technology: The Origins, Grammar, and Future of Ideology (New York: Oxford University Press, 1982), pp. 9, 13, 44, 211 and passim.