Страница 32 из 41
Страх перед СССР, по твердому убеждению американских и британских дипломатов, вовлеченных в этот процесс, был главным фактором, определяющим состояние умов всех участников из континентальной Европы, и именно этим, с точки зрения англосаксов, отчасти объяснялось исключительное стремление европейцев сделать конвенцию о гражданском населении настолько всеобъемлющей, насколько возможно. Но если дело и обстояло именно так, то у меня на этот счет нет никаких явных доказательств; впрочем, возможно, это и не тот предмет, о котором люди будут с легкостью говорить. Более очевидным мотивом для такого рода конвенции – притом мотивом, в котором гораздо проще признаться, – было то, что произошло со странами, подвергшимися военной оккупации во время недавно закончившейся войны. Среди тех, кто принимал активное участие в подготовительной работе, несомненно, наиболее значительным действующим лицом была Франция.
Франция представляется во всех отношениях государством, чей подход к процессу пересмотра был наиболее запутанным. Отчасти это было следствием тяжелого опыта, через который недавно пришлось пройти этой стране, отчасти же (как предполагали американцы и англичане) – политической неразберихи и конституционной слабости.
Западных наблюдателей не могли не поражать две основные черты французской политики. Во-первых, Франция не переставала пребывать в состоянии «временного» правления, начиная с момента освобождения в конце 1944 г. и вплоть до осени 1946 г.; во-вторых, коммунистическая партия там была очень активна, не только как участник «переходной» политики, но и как крупнейшая партия, вошедшая в коалиционное правительство после выборов, состоявшихся в ноябре 1946 г., и находившаяся в нем вплоть до следующей весны и с тех пор бывшая наиболее явной антиамериканской и просоветской партией в Западной Европе. На снисходительный англо-американский взгляд, во Франции царил полнейший сумбур, страна потеряла свою прежнюю силу и решимость реализовать восстановление экономики и была не в состоянии ощутить ту скрытую национальную мощь, которую впоследствии высвободил де Голль. Проявлявшаяся время от времени нерешительность французской делегации на конференциях 1947 и 1949 г. объяснялась разногласиями внутри французского кабинета и изменениями курса вследствие давления лоббистских групп бывших военных, а также тех, кто попал в плен или был депортирован.
Кроме того, на французскую позицию повлияла необычайная сложность недавно пережитого страной опыта. С одной стороны, французы знали все о том, что значит быть захваченными, оккупированными, эксплуатируемыми, плененными, интернированными и депортированными. С другой стороны, они к тому моменту многое узнали о трудностях достижения признания доблестных бойцов Сопротивления законной воюющей стороной. За этими двумя предметами озабоченности, связанными с недавними событиями, маячил еще один, более традиционный, – он проявился, когда Межминистерский комитет, на который была возложена подготовка Дипломатической конференции, дошел до вопроса о допустимой интенсивности труда военнопленных. Франция в те годы остро нуждалась в рабочей силе, необходимой для материального восстановления страны, и выжимала все что можно из немецких военнопленных, которых соответственно вовсе не хотела репатриировать так быстро, как считал нужным МККК. Эти военнопленные также работали более восьми часов в день – предела, который, при прочих равных условиях, Франция хотела бы установить для защиты французских военнопленных в будущих конфликтах. Альбер Ламарль, глава делегации на Конференции правительственных экспертов в 1947 г., так сформулировал вопрос: «Франция должна, – сказал он, – обеспечить приоритет своих демографических и биологических интересов… Физическая защита французов, которые могут стать военнопленными, представляет собой постоянный вопрос жизненной важности, и должен перевесить все временные задачи»[87].
Следует упомянуть еще об одной отличительной черте французского подхода. Франция проявила особое рвение, чтобы привлечь к участию СССР, и проявила определенную жесткость в преследовании этой ускользающей цели. Уайтхолл и Вашингтон задавали себе вопрос, до какой степени это можно приписывать коммунистическому влиянию и до какой – страху перед Советским Союзом. Безусловно, забота об участии Москвы среди всех «стран Запада» была специализацией Франции; и, судя по всему, именно это, а вовсе не участие в политических интригах Лиги против МККК, подвигло ее в конечном итоге намекнуть, что если единственный путь заманить СССР за стол переговоров – это сдать МККК со всеми потрохами, то именно так и нужно поступить[88]. К счастью, до такой отчаянной меры дело не дошло, и на Дипломатической конференции Франция фактически поддерживала МККК больше, чем некоторые другие государства.
Сравнительно прямолинейный и простой подход Великобритании оказался в противоречии с ее конфликтным поведением на конференциях. Ревизия конвенций о Красном Кресте и, кроме того, конвенций о военнопленных с самого начала считалась на Уайтхолле желательной и необходимой. Великобритания приобрела богатый опыт применения законов о военнопленных и связанной с ними административной деятельности и обладала общей с государствами Содружества наций и США конструктивной способностью видеть обе стороны вопроса, а именно сторону тех, кто оказался в плену, и сторону тех, кто захватывал в плен. Несмотря на неизбежные сбои в отношениях в военное время, Великобритания вышла из войны с чувством восхищения перед Красным Крестом и большой к нему благодарности. МККК, со своей стороны, по-видимому, счел систему управления делами военнопленных в Великобритании пригодной для взаимодействия и эффективной. Таким образом, Великобритания была готова взять на конференцию хорошо проработанный план усовершенствования конвенций, в чем она была действительно заинтересована, и оказалось, что большинство ее предложений были приемлемы для всех.
Однако на этих традиционных для Красного Креста проблемах и заканчивался серьезный интерес к Комитету со стороны Великобритании, а ее солидарность с ним улетучивалась. У нее не возникло большого энтузиазма по поводу идеи распространения действия конвенций на внутренние конфликты наряду с внешними. Противодействие Великобритании стало настолько навязчивым и мелочным, что ее делегация в 1949 г. стала самой непопулярной из всех и навлекла на себя критику даже со стороны своих ближайших союзников. Помимо принципиальной критики проектов текстов со стороны Великобритании, можно привести два общих объяснения ее поведения. Во-первых, отношения Уайтхолла со своим Национальным обществом Красного Креста отличались от тех, которые считались нормальными в других странах. Следствием этого было полное отсутствие понимания того, что происходило в международном движении Красного Креста. Там, где другие национальные администрации делали свои национальные общества своими доверенными структурами (наиболее явно это относилось к США, но в разной степени также и ко всем, кто участвовал в работе движения), Уайтхолл не считал нужным это делать, а лица, обладающие властью в британском Красном Кресте, который сам по себе в то время был исключительно иерархической организацией, не подталкивали его к этому. Таким образом британское Министерство иностранных дел было избавлено от хлопот по поводу взаимодействия с какой-либо иной структурой Международного движения Красного Креста, помимо собственно МККК, что опять-таки выставляло Уайтхолл в особом свете. США и все прочие участники, о которых что-либо известно, сравнительно мало беспокоились по поводу статуса МККК. Комитет был – и остается – исключительной, единственной в своем роде, базирующейся в Швейцарии и управляемой швейцарцами неправительственной организацией, ради общей пользы наделенной квазиполитическими и дипломатическими функциями с согласия (часто молчаливого) государств. По-видимому, большинство западных государств наблюдало за его прагматичным, постепенным развитием без ревности или озабоченности. Уайтхолл, однако, относился к МККК в высшей степени настороженно, и поэтому нельзя считать, что в результате этих переговоров и конференций Великобритания оказалась в большом выигрыше с точки зрения ее интересов как по причине подозрительности в отношении МККК, так и из-за отказа поступиться своим суверенитетом, посылая официальных делегатов на конференцию Международного движения Красного Креста в 1948 г.
87
9-е совещание Межминистерской комиссии, 17 января 1947 г.; in FR: Serie Union, CI. (мой перевод на английский. – Дж. Б.).
88
UK: FO 369/4144, K.2447: копия переписки между французским посольством в Вашингтоне и Государственным департаментом, январь 1949 г., и протокол британского Министерства иностранных дел, составленный Джоном Александером (John Alexander). Председатель делегации США на Конференции правительственных экспертов в 1947 г. Альберт Е. Клаттенберг (Albert E. Clattenburg) в «секретной» части своего доклада (от 16 августа 1947 г.) заметил, что «за тем, что ими [европейскими техническими экспертами] говорилось открыто, чувствовалось тревожное ожидание того, что новая оккупация их стран может произойти в любое время. Этот едва прикрытый страх был так же силен у предположительно просоветских делегаций Польши и Чехословакии, как и у голландской, норвежской и бельгийской, а также у французской делегации, по крайней мере частично находившейся под влиянием коммунистов». US: Diplomatic Papers, 514.2 Geneva/8-2647.