Страница 29 из 41
Необходимо признать, что эта многообещающая программа выходила далеко за пределы того, что могло быть достигнуто. Не дать государствам в своей внутренней политике делать то, что делалось в гитлеровской Германии, безусловно, было хорошим делом, но был ли другой способ достичь этой цели, кроме как уполномочить государства вмешиваться в действия друг друга – действия, которые они же сами упорно рассматривают как их внутреннее дело? Победители, озабоченные моралью, в данном случае столкнулись с одной из многочисленных граней своей вечной дилеммы: как далеко рискнут они зайти в расследовании злодеяний побежденных, без того чтобы вызвать неприятные ответы tu quoque[75] или создать прецеденты вмешательства, которые впоследствии доставят неудобства? Острый осколок этого аргумента tu quoque, проникший через выставленные организаторами Международного военного трибунала в Нюрнберге барьеры, здорово помог при защите командующего немецкими подводными лодками адмирала Дёница. Сам по себе факт, что этот довод больше практически не применялся, не лишает силы приговоры трибунала обвиняемым, признанным виновными в военных преступлениях и преступлениях против человечности. Но возможности аргумента tu quoque выходили далеко за рамки конкретного судебного применения. Нюрнбергский процесс в целом не имел морального авторитета в глазах тех, кто, глядя на двух русских судей, сидящих бок о бок с судьями из Великобритании, США и Франции, уже знали или начинали понимать, насколько чудовищной была внутренняя политика в сталинской России; а ни одно государство не воспринимало с такой чувствительностью свои суверенные прерогативы, как СССР.
Другие факторы, более явно имевшие политический характер, внесли свой вклад в размывание смысла новой постановки вопроса о правах человека. Победители перессорились между собой, как это всегда происходит в коалиции, состав которой разнороден. Первоначальная их договоренность о принципах и плане создания ООН содержала обширное поле для разногласий по поводу того, как эти принципы надо интерпретировать и как следует разрабатывать детали плана. Некоторые из базовых предпосылок, на основании которых была создана ООН, сразу же оказались ошибочными, например предположение о том, что непосредственные и главные угрозы миру будут исходить от возродившихся Германии и Японии и что такого понятия, как атомная мощь, не существует, не говоря уже о предположении, что одна крупная держава будет обладать фактической монополией на нее. Чем очевиднее становилось, начиная с 1947 г., что Совет Безопасности, в конечном счете, не сможет избавить государства от их классической озабоченности безопасностью, тем меньше государства были склонны поступиться сколько-нибудь значительной частью суверенитета, что является классическим следствием этой озабоченности. СССР и его социалистические союзники, не имеющие себе равных в декларативном осуждении фашизма и решимости подавлять его, настаивали, что лучший способ предупредить возрождение фашизма – это содействие социализму, а единственный способ содействовать социализму – это утверждение социалистическими государствами своего полного суверенитета. Как при этом «интернационализм», согласно клятвенным заверениям социалистов и коммунистов, сочетался с социализмом, могли уложить в своей голове только они сами, но никогда не могли понять активисты прав человека, принадлежащие к либеральной традиции.
Тем не менее в послевоенные годы было немало достигнуто в деле реализации программы прав человека, и эти достижения ознаменовали революцию в международном праве и международных отношениях. Дело не дошло до ниспровержения классической доктрины суверенитета государств. Она осталась нетронутой в Уставе ООН (ст. 2, параграфы 1, 4 и, в первую очередь, 7) и с тех пор снова и снова воспроизводилась во всех крупных законодательных актах ООН. Но с 14 октября 1945 г., т. е. того дня, когда Устав вступил в силу, эта доктрина столкнулась с конкуренцией. Наряду и параллельно с ней развивалось законодательное направление, содержащее правила и стандарты в сфере гуманитарного права и прав человека, которые государства обязывались хотя бы учитывать, и если исходить из того, что слова хоть что-нибудь значат, то в самом крайнем случае можно было потребовать от государств их соблюдения. Права человека первыми начали приобретать конкретную форму. Развитие и поощрение «уважения к правам человека и основным свободам для всех, без различия расы, пола, языка и религии», ясно прочитывалось в ст. 1 Устава как одна из целей ООН. Главы 9 и 10 более детально излагают обязательства государств. Еще более подробно освещает вопрос о правах человека Всеобщая декларация прав человека. Ее историческая функция состояла в том, чтобы быстрее, чем это могло произойти при любом другом варианте, сформулировать список того, что следует делать государствам, и составить для прав человека своего рода хартию, а также сформировать у этой идеи собственный внушительный моральный авторитет, подталкивая к принятию юридически обязательных конвенций, последующее заключение которых всегда было целью этих действий. Члены ООН настаивают, что их суверенные права остаются в полной силе, и номинально они их сохраняют, одновременно, тем не менее, обязываясь соблюдать разнообразные права человека, что в принципе дает право соседним государствам жаловаться в случае пренебрежения ими. Будучи сторонами, подписавшими Женевские конвенции, которые были выработаны в те же месяцы и подготовлены для принятия всего на девять месяцев позже, чем ВДПЧ, эти государства оставались еще более жестко связаны детализированным набором обязательств в сфере гуманитарного права, чему будет посвящена оставшаяся часть этой книги.
Глава 4
Женевские конвенции 1949 Г
В те же месяцы и годы, когда судебные процессы о военных преступлениях продвигались к своему завершению, параллельно и незаметно происходил систематический пересмотр женевской части корпуса права. Результатом этого процесса стали четыре Женевские конвенции, принятые летом 1949 г. Обдуманно направляемый Международным Комитетом Красного Креста и заключенный в разумные с точки зрения этой организации рамки пересмотр настолько затянулся и был, собственно говоря, настолько лишен какого-либо драматизма, что практически не привлек к себе какого-либо внимания широкой публики. Тем не менее некоторые из дискуссий и достижений в рамках этого процесса немало заинтересовали бы наиболее вдумчивых представителей общественности. «Нюрнбергская» и «токийская» истории вызвали с самого начала большую известность и до сих пор занимают внимание историков. Что касается «женевской» истории, то она, хотя и связана содержательно с двумя другими и, как и они, входит составной частью в общую историю права войны, до сих пор практически не рассказана, разве что одними юристами другим юристам по причинам профессионального интереса и их профессиональных соображений[76]. Эту историю можно рассказать подробнее (и она безусловно этого заслуживает) и в более историческом ключе.
На подступе к Дипломатической конференции
Официальным началом процесса выработки ЖК послужило письмо, направленное 15 февраля 1945 г. президентом МККК правительствам и национальным обществам Красного Креста, в котором излагалась предварительная программа действий и содержалась просьба о помощи в сборе документации. Реакция правительств различалась в соответствии с их пониманием приоритетов – в конце концов, почти для всех война еще продолжалась! – а также их восприятием Женевы. Письмо Макса Хубера, например, совершенно не было неожиданностью для Вашингтона. Обычное для должностных лиц американского Красного Креста тесное сотрудничество с администрацией уже предусматривало подготовку пересмотра программы. В Вашингтоне инициатива Женевы была воспринята как совершенно естественная. На Уайтхолле, с другой стороны, она показалась странной и вызвала раздражение. Еще раньше, осенью, канадский Верховный комиссар в Лондоне, знавший о планах МККК и явно одобрявший их, обнаружил, что «господин Робертс, глава отдела МИД по делам военнопленных» неожиданно резко отозвался о мнении, что Великобритания могла бы, или ей следовало бы, найти время для этих планов «во всяком случае в течение пяти лет»[77]. Не все британские чиновники были столь негативно настроены по поводу сотрудничества. В последние месяцы 1945 г. сотрудники Уайтхолла большей частью проявили достаточную готовность добавить к числу своих забот еще и эту, и среди тех, кто действительно «делал конвенции» (как они обычно выражались), было достаточно понимания той степени, до которой было возможно их усовершенствование. Но был ли МККК подходящей структурой для управления процессом, и если да, то на каких условиях Великобритания должна признать его и взаимодействовать с ним, – вот вопросы, которые заставляли Уайтхолл нервничать в гораздо большей степени, чем аналогичные ведомства в других столицах, доступ к официальным документам которых я смог получить. Великобритании потребовалось немало времени, чтобы принять решение присоединиться к остальным[78].
75
На себя посмотри (лат.). – Прим. перев.
76
Заметное исключение составляет работа: Paul de La Pradelle, La conférence diplomatique et les nouvelles conventions de Genève du 12 aôut 1949 (Paris, 1951). Ее автор – представитель выдающейся династии юристов-международников (одному из более ранних членов которой, Альберу Жуффре де Лапраделю [sic], мы обязаны великолепной историей Гаагской конференции: Albert Geouffre de Lapradell, Сonférence de la paix, La Haye (Paris, 1990)), был профессором в университете Экс-ан-Прованса и делегатом от Монако на Дипломатической конференции. Он, несомненно, писал не только для своих коллег, но и для более широкой аудитории.
77
CAN 619–400 c. Letter signed S. Morley Scott to Ministry of External Affairs, 15 Sept. 1944.
78
Я обрисовал настроения британских чиновников в своей статье «Making the Geneva Conventions of 1949: The View from Whitehall» in: Jean Pictet, Festschrift (ed. C. Swinarsky, Geneva and The Hague, 1984), 5—15.