Страница 19 из 41
Под новизной масштаба я подразумеваю тот факт, что война продолжалась так долго, несмотря на скорость, на которую была способна ее техника: железнодорожные поезда, двигатели внутреннего сгорания и паровые турбины, телеграф, телефон, радио и, наконец, аэропланы. Было широко распространено мнение, что все это (несмотря на по-прежнему повсеместное использование лошадей и мулов) будет способствовать тому, что война станет хотя и, возможно, жестокой, но короткой. И никто, за исключением немногих визионеров и писателей-фантастов (которые действительно справились с этой задачей), не мог предвидеть наступления других, еще более грандиозных последствий развития науки и технологий. Именно с этого времени наука передала в руки тех, кто ведет войну, невообразимые по разрушительной силе оружие и возможности, а масштаб войны породил у них доселе немыслимые потребности и удобные случаи для использования всех этих средств.
Получилось так, что Германия, предполагая, что ее шансы на победу тем выше, чем более скоротечной окажется война, сделала ставку на реализацию плана, который предусматривал нарушение гарантированного договором нейтралитета Бельгии, и в своем стремлении побыстрее довести дело до конца свирепо реагировала на неповиновение бельгийцев. Затем оказалось, что оккупация Бельгии продлилась намного дольше, чем ожидалось. Поскольку раздел гаагских правил о «военной власти на территории неприятельского государства» (маленькая, несчастная нейтральная Бельгия – «неприятельское государство»!) рассматривает главным образом такие старомодные вопросы, как собственность, налогообложение и репарации, Германии пришлось изобрести политику оккупации, которая со временем стала включать и насильственную депортацию рабочей силы в Германию, и эксплуатацию скудных ресурсов Бельгии в таком масштабе, что только благодаря реализации нейтральными государствами плана помощи голодающим был предотвращен массовый голод в стране. Вопрос о том, намного ли Германия отступила в своих оккупационных методах от неопределенного, но безусловно признанного обычного юридического обязательства обходиться с гражданским населением занятых территорий настолько гуманно, насколько позволяют обстоятельства, стал предметом яростных споров и до сих пор является в какой-то степени открытым. Ответ Германии на этот упрек, как и на многие другие, касающиеся ее методов ведения войны, заключался в том, что другие страны, окажись они на ее месте, были бы вынуждены во многом вести себя так же. На что наиболее очевидный ответ других стран – по сути дела состоящий в апелляции к jus ad bellum, а не к jus in bello – состоял бы в том, что они прежде всего не стали бы оккупировать Бельгию.
В то же время Великобритания, для которой наилучшие шансы на победу обеспечивало экономическое давление на Германию с помощью классических средств морской войны – которое, однако, требовало длительного времени и учета реакции со стороны нейтральных государств, – отказалась от традиционной идеи ближней блокады конкретных портов в пользу дальней и общей, одновременно перейдя от освященного временем строго военного определения контрабанды к предельно расширительному, включающему снабжение продовольствием гражданского населения. Это убийственное давление продолжалось и после объявления перемирия, чтобы гарантировать, что немцы поставят свою подпись под договором в Версале. На эту стратегию измора Германия отреагировала симметрично, воспроизведя британские методы блокады с точностью до мины и, что намного важнее, разработав для этой цели не имевшие аналогов в истории методы подводной войны. В ходе этого военно-морского джиу-джитсу и сопровождающей его взаимной брани обе стороны объявили огромные участки открытого моря «зонами военных действий», куда пассажирские судна и флот нейтральных стран могли заходить только на свой страх и риск. Практически весь корпус права, который до 1914 г. как будто регулировал отношения воюющих сторон друг с другом и с нейтральными государствами во время войны, практически полностью оказался выброшенным за борт, как и должно было произойти, учитывая лежавшие в его основе посылки об ограниченной войне и неизбежную его неспособность предусмотреть изобретение радикально новых видов вооружения, на применении которых обязательно будут настаивать государства, оказавшиеся в состоянии тотальной войны. Фишер и Тирпиц наконец смогли сделать то, что обязательно сделали бы Нельсон и Наполеон, будь у них такая возможность.
Так, важнейшая функция новых видов вооружений состояла в том, чтобы сделать возможным для воюющего государства продолжение действий в среде, в противном случае для него недоступной, каким мог бы стать, например, океан для Германии; немецкие подводные лодки продолжали оставаться серьезной угрозой для Великобритании и тогда, когда линкоры Тирпица давно уже потеряли всякое значение. Но были и другие функции, не менее впечатляющие. Отравляющий газ сулил перспективы прорыва в среде, которая становилась все более непроходимой – на плоской равнине. Именно эта перспектива прорыва подтолкнула немецкую армию к тому, чтобы так неблагоразумно применить газ на Западном фронте весной 1915 г.; неблагоразумно отчасти из-за крайней ненависти, которую это средство вызвало по отношению к тем, кто первым его применил, но главным образом из-за того, что противники Германии оказались в полном праве использовать это изобретение, раз кто-то уже это начал. Было ли это «незаконно» или нет – вопрос, вызвавший самые яростные споры. Германия утверждала, что, согласно самому строгому, буквальному прочтению Гаагской декларации в отношении удушающих газов, ее действия не были незаконными. Нельзя отрицать, что такое применение давало повод обвинить применившую сторону в том, что она действовала «в противоречии с обычной практикой ведения войны», но ведь любое новшество ей противоречило, причем совсем немногие из них оставались в данном качестве надолго.
Третья радикальная функция новых видов вооружения состояла в том, чтобы создать для воюющих сторон возможность действовать в еще одной, ранее недоступной среде, а именно в воздухе. Теперь появилась возможность устраивать бомбардировки с воздуха. Воюющие стороны теперь могли с помощью одной быстрой избирательной операции достичь того, что ранее если и достигалось, то очень медленно, средствами эффективной блокады (плюс перехват контрабанды) и точного артиллерийского обстрела (там, где это позволяло местоположение арсеналов, верфей и пр.) – речь идет о разрушении военной промышленности противника и всей экономической системы, ее поддерживающей. Таков был аспект вопроса, укладывающийся в рамки права. Другие аспекты, ставшие предметом споров с самого первого применения воздушных средств войны, были более сомнительными и остаются таковыми по сей день. Риск, которому бомбардировки, блокада и ее сухопутный аналог – осада подвергали гражданское население, теперь стал намного бóльшим. Артиллерийский обстрел никогда не был совершенно точным, даже когда артиллеристы сами к этому стремились; бомбардировки с самолетов были еще менее точными, тем более когда бомбардировщики к этому не стремились. Вопросы избирательности и соразмерности приобрели беспрецедентно важное значение, но самым злободневным стал вопрос намерения: какие именно составляющие экономики противника и группы населения подверглись атаке?
Ни в одной области ведения боевых действий центральный юридический принцип неприкосновенности гражданских лиц не был окутан столь опасным туманом. Те воюющие стороны, которые на самом деле хотели угрожать гражданскому населению страны-противника и терроризировать его, но не осмеливались доставить себе такое удовольствие, поскольку воспринимались бы как нарушители закона, нашли здесь идеальный выход из положения. То, что на деле было намеренным действием, могло быть оправдано как случайное происшествие. «Сопутствующее» воздействие бомбардировок на гражданских лиц и гражданские объекты не всегда сопровождалось выражением сожаления, а иногда было и намеренным. Блокада и осада, номинально предназначенные для поражения комбатантов и их средств вооруженной борьбы, попутно поражали также и гражданское население, и их средства к существованию – и именно это могло быть целью воюющей стороны, считающей, что воля социально сплоченного противника к борьбе имеет своим источником гражданский сектор в не меньшей степени, чем военный. История нечасто предоставляла возможность добраться до центров гражданской жизни и промышленности, расположенных далеко от побережья и зон военных действий. Разрушительный и намеренно устрашающий внутриконтинентальный поход Шермана через Джорджию и Южную Каролину в 1864 г. стал самым необычным, как будто возникшим в результате искажения времени прообразом того, что стало повседневным делом стратегических бомбардировщиков в конце войны 1914–1918 гг. и впоследствии.