Пулеметчики

– Как подсчитывался урон, нанесенный врагу минометчиками? Как в вашем полку, в пехоте определяли потери врага? Насколько часто приходилось вступать в рукопашные бои? Довелось ли вам участвовать в штыковых атаках? С каким оружием вы ходили в бой?

Сложно ответить на вопрос по поводу минометчиков. Огнем поддерживаем пехоту, она идет вперед, а потом уже не разберешься, кто немцев убил, мы или они. Лавры победителей – это дело третье. Главное, что жив после боя.

Допустим, видишь – немецкий пулемет ведет огонь, кинешь по нему десяток мин, он замолчал. Значит, огневая точка подавлена, но иногда немцы успевали просто сменить позицию, даже под огнем. А так, главная наша задача – немецкие траншеи минами засыпать. Видел три раза немецкие батареи, уничтоженные на 100 % нашими минометами. Там все убитые были посечены осколками наших мин. В наступлении видишь результаты своей работы. По немецкой пехоте стреляли часто…

Про случай в Карпатах я уже рассказывал… Вот, кстати, вспомнил, там же мы мадьярскую роту уничтожили полностью. Они в низинке скопились для атаки, а мы их сверху закидали по «полной программе». Устроили им «Катюшу». Так называли беглый огонь из девяти минометов одновременно. Заряжающий кладет левую руку на ствол, чтобы чувствовать вылет мины, а правой поочередно, с очень небольшим, привычно отработанным интервалом опускает мины одну за другой в ствол. Шквал огня, шансов на спасение фактически нет. Но этот метод ведения огня был опасен и для нас. Если заряжающий на мгновение зазевался и, не дождавшись выстрела, подставлял следующую мину, то миномет вместе с расчетом разрывало в клочья… Офицеры в роте были опытные, и пристрелочных выстрелов, как правило, мы не производили. Сразу били по цели. А вот чтобы своих задели – я такого случая не припомню. Претензий к нам не было. А вот два раза нас свои же Ил-2 пробомбили. Да раза три от своих дальнобойщиков досталось, но это когда я еще в пехоте был.

В наградных листах на наших минометчиков писали: «…в составе расчета (или взвода) подавил и уничтожил… А индивидуальных подсчетов не было.

В рукопашные схватки мы не вступали, и помню только два случая, когда вместо пехоты мы держали передний край силами минроты. Обычно хоть редкая цепь пехоты, но была перед нами.

По поводу рукопашных схваток. Этот вид боя на войне весьма редкий, и, как правило, был уделом разведчиков, обнаруженных в немецких траншеях во время поиска. Ну, еще в городских боях рукопашная неизбежна.

За всю мою войну я всего три раза был в настоящем рукопашном бою, и все эти схватки случились на Днепре… Например, пошли мы в атаку и находимся уже рядом с немецкими окопами. Инстинкт самосохранения у немцев тоже был. Любой опытный солдат интуитивно определяет, когда надо отступить по ходу сообщения, чтобы спасти свою жизнь или выбрать более удобную позицию для продолжения боя. А если пара-тройка немцев из траншеи вовремя не драпанули, и мы их пристрелили или добили прикладами, то я подобные случаи за рукопашную не считаю. Саперную, хорошо заточенную лопатку я носил с собой всю войну на случай рукопашной схватки. Был у меня такой, скажем мягко, «комплекс». Мне эта резня иногда потом снилась. Даже в минроте… Страшная вещь – рукопашная…

Штыковые бои на втором этапе войны вещь не то чтобы не характерная, а просто один из расхожих мифов войны. Это же не сорок первый год! Война уже шла совсем другая… В том же проскуровском окружении перед прорывом прозвучала команда: «Примкнуть штыки!», так их у большинства не было! У нас и касок никто из офицеров не носил! Надеть каску считалось чуть ли не проявлением трусости.

Воюя в пехоте, я ходил в атаку с карабином. На расстоянии двести метров из автомата убить крайне сложно, а из винтовки – пожалуйста. Ходил в атаку в шинели, с собой брал штук пять гранат, ну и пистолет ТТ – для «красоты». Автоматами немецкими мы не пользовались, это только в штабе полка у ординарцев на них мода была. Перед связистками порисоваться…

По поводу сколько немцев я убил, могу сказать не стесняясь и не стыдясь. Тем более я не мирных граждан убивал, а врагов моей страны и моего народа. Достоверно могу ручаться за сорок два убитых мною немца, из них семь в рукопашных. Я говорю о тех, в кого лично стрелял и лично видел труп врага после боя. А в скольких попал и только ранил – я не знаю. На мою долю в пехоте выпало немало боев… Но зарубок на прикладе я не делал. Я же не снайпер.

А сколько фрицев погробил, будучи в минометной роте, я понятия не имею, тем более там сражались «коллективными усилиями». Когда докладывали в штаб о потерях, нанесенных врагу, иногда использовали такой речевой оборот – «Убито до тридцати немцев». А сколько это, 21 или 29?..

Могли прийти после боя из штаба полка или из политотдела и потребовать предъявить немецкие трупы. Отговорка типа «Немцы убитых с собой унесли» не срабатывала. Поэтому у нас в полку врали на эту тему мало. А то, бывало, стоит немецкий подбитый танк на нейтралке, а уже и артиллеристы, и каждый стрелковый батальон отрапортовали, что это их работа. На бумаге – четыре подбитых танка. Был бардак в этом вопросе, и за него спрашивали строго.

– Какое было отношение к пленным? Приходилось ли сталкиваться в бою с власовцами?

Разные были моменты. На Днепре пленных не брали. Одного я пожалел. Немец, лет тридцати, сразу «песню» обычную завел, что он рабочий, и у него трое детей, и чуть ли не Эрнст Тельман ему дядя родной, и папа его коммунист. Подхожу к нему и говорю: «На, сука! Смотри, я юде! Юде!» Он кричит по-немецки в ответ, что евреев не убивал, он простой связист и просит пощадить. Приказываю своему солдату отвести немца на берег, к переправе, а боец заупрямился, мол, не поведу, давай его здесь застрелим. Тем более до берега целым добраться тоже было непросто, вся местность простреливалась круглые сутки. Перешли с ним на повышенные тона, спорим дальше. Немец понял, что его сейчас убивать будут, перестал дрожать, подтянулся, застегнул мундир на все пуговицы и встал по стойке смирно. Достойно… Нет, думаю, такой должен жить. Говорю бойцу: «Не доведешь – пойдешь в штрафную». А боец только ухмыляется, мол, нашел чем напугать, тут на плацдарме ничем не хуже чем в любой штрафной роте. Но довел немца до реки, и даже в лодку посадил. Правда, пару затрещин ему по дороге отвесил. Понимаете, если был тяжелый бой и потери у нас большие, тогда могли под горячую руку немецкого пулеметчика, взятого в плен, и расстрелять… В соседнем полку был случай, что застрелили немецкого офицера при конвоировании в штаб дивизии, и за это происшествие два бойца пошли под трибунал. Нет, мы зверями не были и немцев пленных в массовом порядке не убивали. Простых солдат, как правило, не трогали, хотя… Всякое бывало… В тернопольских боях немецкая дивизия СС пробивалась к своим через наши позиции. Когда мы узнали, что на нас идут эсэсовцы, тут было все определено заранее. Пленных не будет! Право мстить у нас было! Тем более у меня лично. Последний год войны, будучи в минометной роте, я лично в плен в бою фашистов не захватывал. Иногда ведут мимо пленных, и так мне хочется подойти и их всех убить!.. Лица своей семьи вспомню… С трудом, но сдерживался…

В одном из украинских сел видел, как сельчане забивали насмерть не успевшего убежать полицая. Мы не вмешивались. Один из наших солдат, бывший «окруженец», наблюдая эту сцену, сказал: «Вот так же в сорок первом эти колхозники политруков убивали и наших красноармейцев немцам выдавали…»

С власовцами в бою не сталкивались. В мае 1945 года, в последние дни войны, мы движемся по дороге к Оломоуцу, а власовцы метрах в 500 от нас идут параллельно, по гребню холмов. Шли они к американцам. Мы их не трогаем, и они в нас не стреляют. Случись такая ситуация на полгода раньше, мы бы кинулись их зубами грызть, а тогда… Все знали, что еще день-два – и война закончится. А нам так хотелось дожить до победы.

– Вы сказали, что в минометной роте личный состав сохранялся дольше, чем в обычной пехоте. Каковы были отношения между солдатами и офицерами?