Пулеметчики

Отношения во взводах были панибратские. Жили одной семьей, не обращая внимания на звания и регалии. Ротный держал солдат на определенной дистанции, но его должность обязывала. Никакого высокомерия по отношению к простым бойцам мы не допускали. Мой солдат Самодуров, родом из Пензы, простой русский мужик почти пятидесятилетнего возраста, называл меня «сынок». У него сын, мой одногодок, воевал на Белорусском фронте. Так Самодуров обо мне всегда заботился. Начинается артобстрел или такая редкая для конца войны вещь, как немецкая бомбежка, так он всегда возле меня. Спрашиваю: «Папаша, ты чего ко мне жмешься, я же не блиндаж и не девка». А он отвечает: «Если я тебя от осколка не закрою, то, как жить буду дальше, ты же мне как сын родной». Доппайки офицерские отдавались в общий котел. Мы получали папиросы, как сейчас помню, марку № 5, так бойцы их не любили, предпочитали махорку. Узбек (ездовой) даже умудрился пару раз накормить нас пловом. Хорошо жили и воевали. Дружная была рота.

– Межнациональных конфликтов не было?

Не было, по крайней мере, я не припомню. Приведу вам для примера национальный состав нашей минометной роты. Комроты Николай Шпирна – украинец, командиры взводов: Тарасян – армянин, Межегов – коми, Равинский – еврей. Среди бойцов были представители как минимум семи национальностей.

Единственный выпад в сторону моей национальности позволил себе командир полка. Спрашивает меня: «Что у тебя за отчество такое, Хаимович? Давай запишем тебя в документах – Семен Александрович». Отвечаю: «Нет. Спасибо за заботу, но это имя моего отца, и его менять не буду». Больше он эту тему не затрагивал.

Мне в этом отношении повезло, а другим нет. Своей национальности я не скрывал. В плен я живым все равно бы не сдался, так что опасаться того, что все знают, что я еврей, мне было незачем.

Но один случай я вспоминаю с улыбкой. Был у меня в училище со мной в одном отделении курсант, довольно недружелюбный человек, старше меня по возрасту лет на пять. Мне он пару раз выдал фразу следующего содержания – мол, после училища все на фронт поедут, а Равинский в Ташкент служить направится. Первый раз я смолчал, а второй раз двинул ему в челюсть. Он после этого заткнулся, тем более ему ребята пообещали «бока намять», если еще раз на эту тему «философствовать» начнет. Он в ноябре сорок второго попал в «сталинградский список» и ушел на фронт. Прошло почти два года. Был бой в Карпатах. Местность вся горно-лесистая, боевые порядки частей перемешались, как слоеный пирог. Наша минрота оказалась на фланге другой дивизии. Перешли реку вброд с минометами на горбу, а перед нами высотка, на ней бой идет. Тут по склону наша пехота в тыл бежит, даже не отстреливаются. «Драп-марш», одним словом. Но мы со своим «самоварным хозяйством» пока реку назад перейдем, немцы нас раз десять с высоты перебьют. Шпирна кричит мне: «Останови их, иначе крышка!» Выхватил у старшины из рук автомат и побежал наперерез бегущим. Сами понимаете, что в такие моменты пришлось кричать. Стоять! Вашу мать! И так далее, прочие «нежные и ласковые» слова. Получилось все-таки, завернул я их, кинулись снова на высоту, немцев там всего человек десять было, на наше счастье и удачу, они закрепиться не успели. Перебили немцев, вернули исходные позиции… Смотрю, по скату поднимается последним раненный в руку ротный командир моих «драпальщиков». Не может быть! Мой сокурсник по училищу! Подходит ко мне молча. Садится рядом. Не узнал… Я говорю ему: «Вася, что же ты, в Ташкент побежал? А Равинский в это время должен ротой твоей командовать?» Он вгляделся в мое лицо, орет: «Сеня! Друг!» Выпили из его фляжки за встречу, я пошел к своим, а он говорит на прощанье: «Прости меня, дурака, за те глупые слова». С ним больше жизнь не сталкивала. А комбат после боя язвил: «Может, тебя в пехоту вернуть?»

– Трофеями увлекались?

С войны привез бритву «Золинген» и часы. Был еще пистолет «Вальтер», но я его перед демобилизацией подарил своему солдату, сибирскому охотнику.

В конце войны Самодуров добыл для меня роскошный кожаный костюм в комплекте с сапогами и крагами. Куртка подбита мехом. Видимо, полный комплект для шофера, кожа была великолепной выделки. Весь полк ходил любоваться на это чудо. Новый комполка, майор Плясунов, как-то вечером, находясь в нашем расположении, сказал: «Что-то похолодало. Лейтенант, дай свою знаменитую куртку, согреться хочу». Назад у комполка я кожаную куртку уже просить постеснялся. Через пару месяцев наш «смершевец» поехал в отпуск на родину и попросил мои сапоги. И назад в полк не вернулся, прислал письмо, что получил новое назначение. Так я остатки комплекта отдал связному, он на мотоцикле трофейном гонял, ему нужнее. Барахольщиком я не был. А посылки мне некому было посылать, всех моих родных немцы убили. Щеголем я тоже не числился, нормальный офицерский китель уже купил в Моршанске перед увольнением из армии. Фуражку так и не пошил. А так, ходил почти всю войну в солдатской гимнастерке и в кирзовых сапогах.

– Были ли в вашей стрелковой роте случаи перехода к врагу или трусости в бою?

Переходов к врагу не помню. Один раз немецкие разведчики утащили двух наших бойцов из окопа боевого охранения. Такое бывало. А вот насчет трусости… Солдат чувствует бой. И если залег под огнем и отползает назад в свою траншею – трудно назвать это трусостью. Умирать всегда страшно.

Был у меня случай, когда вся рота пошла в атаку, а пожилой боец по фамилии Катулин остался на исходной линии. Командир роты в бою идет метрах в сорока позади цепи, чтобы видеть поле боя. Заметил я, что солдат не поднимается, «налетел» на него, обматерил и силой поднял его. Он метров сто пробежал, а потом его убило… Сейчас вспоминаю о нем и думаю, могу ли я себя оправдать? Ни если всех солдат надо было пожалеть, кто бы Родину защищал?

Были моменты какого-то всеобщего отупения и полной отрешенности. Ты хоть любыми небесными и земными карами народ стращай, нет у людей сил встать в полный рост и идти на пулеметы… А вообще, патологические трусы в окопы не попадали, они еще по дороге на передовую в тылах и штабах оседали.

На войне всегда страшно… Был случай, что мы пошли в атаку пьяные. Из-за весенней украинской распутицы нам все довольствие привезли на пару дней позже. Там грязь такая, что танк не пройдет. Старшина привез приварок на всю роту, а нас уже половина осталась за прошедшие двое суток. Разместились в маленьком селе, разбрелись по хатам, согрелись. Дело шло к вечеру. Впереди нас стоял 2-й батальон нашего полка, так что вроде мы и в тылу находились. Я разрешил старшине раздать наркомовские сто грамм бойцам роты. Вышло на каждого пьющего почти три порции. Через час слышу крики: «Немцы идут!» Они незаметно и тихо через лес просочились и вышли прямо на окраину села. Человек тридцать их было. Без паники вся рота собралась в центре села. Все веселые, поддатые, одним словом «море по колено». Настроение – «Даешь Ганса на растерзание!». Пошли в атаку, думали, если внезапно нападем, то перебьем их по-быстрому. А немцы не дураки, почувствовали, что обнаружены, и залегли. Получилось так, что мы в импровизированную засаду попали. По нам из двух пулеметов в упор ударили, человек семь сразу срезали, так мы назад и откатились, уже все трезвые как стекло. И больше до подхода подкреплений не сунулись на окраину. Назвать наше ожидание и бездействие проявлением трусости я не могу. Просто гробить людей по-глупому не хотелось. Подошел второй батальон, а немцев след простыл.

– Особисты и замполиты чем-то запомнились?

Замполитов я в бою не видел, они во втором эшелоне комиссарили. Никто в атаках «За Сталина!» не кричал. Ходили в бой с криком «Ура!». В июле сорок четвертого уломал меня парторг полка заявление в партию написать. Текст был стандартный – «Хочу в бой идти коммунистом». Хотя насчет комиссаров я ошибаюсь. На днепровском плацдарме наш замполит воевал геройски, в первой линии, и погиб там же. Но таких было мало. Митинг провести легче, чем в бой пойти…

Про особистов ничего «жареного» не помню. В конце войны меня вызвали в штаб дивизии и предложили пойти на курсы офицеров СМЕРШа, но я военной карьерой не интересовался. Или еще пример. На формировке весной сорок третьего года у нас сбежало семь солдат-таджиков. Через пару месяцев их отловили уже где-то в Средней Азии и вернули к нам в полк! Не расстреляли за дезертирство и не направили в штрафную роту! Разные были особисты – были сволочи, но были и нормальные люди среди «чекистской братии».