Пулеметчики

Все патроны им оставили, гранат штук десять. Мы доплыли до «нашего» берега, а двое солдат, только что переправившихся вплавь, босые и мокрые, сели в лодки, вернулись за товарищами и спасли их. Через пару часов подъехала полевая кухня покормить «окруженцев», все пошли к ней, у кого-то даже котелки сохранились. Прилетел шальной снаряд, попал прямо в кухню и убил восемь бойцов из моего батальона, включая этих двух героев… Это когда уже казалось, что все страшное позади! Вот такой эпизод… Прошло четыре месяца после житомирских боев, и мы вновь попали в окружение, уже под Проскуровым. В наступлении оторвались от своих, и сразу два наших полка оказались в «мышеловке». Заняли круговую оборону, а через два дня получили приказ на прорыв. Вот оттуда мы вышли красиво. На рассвете, плотным строем, без выстрелов, тысячная масса людей шла мимо немецких позиций. Орудия на руках катили. Я сам видел, как немецкие расчеты застыли возле своих пушек, но они не стреляли! Мы бы их просто затоптали… И даже в спину ни единого выстрела из вражеских траншей! Им, немцам, тоже своя жизнь дорога была…

А Житомир… Второй раз мы город взяли 31 декабря. Праздновали Новый год в полуразрушенном доме, но стол был шикарный. Захватили трофеи – немецкие посылки – подарки офицерам к Рождеству. Пили французский коньяк, закусывали деликатесами. Соседний полк захватил склад с обмундированием РККА еще довоенного образца (не пойму, как он у немцев сохранился), так мы у них «выцыганили» комплектов тридцать-сорок. Все переоделись в «новую» форму. Я в роте один офицер остался, да бойцов не больше двадцати человек. Мне бойцы говорят: «Лейтенант, скажи тост». Я встал с кружкой в руках, смотрю на своих солдат, а половина из них по возрасту мне в отцы годится. Только и смог сказать: «Спасибо вам, ребята, за все, что вы сделали!»

– Как вы попали в минометную роту?

После десяти месяцев в пехоте, да все время на «передке», я понимал, что есть предел моему везению. Столько народу рядом со мной погибло! А в пехоте шансов выжить весьма немного. В конце войны я в полку считался «полковой реликвией». Из личного состава полка весны сорок третьего года к концу войны я остался один, кто заканчивал войну на передовой или непосредственно близко к ней. Конечно, было еще человек пятнадцать в штабных и тыловых подразделениях полка, начинавших с Курской дуги, и даже двое, служивших в полку еще со времен боев на Северном Кавказе. Понимаете, в каждом полку есть ядро из 200–300 человек, воюющих во втором эшелоне. Это штабные и хозяйственные службы, медики, химики, обозники, СМЕРШ, охрана штаба и так далее. Там можно было пройти войну без царапины. Хотя и тыловики иногда гибли от артобстрелов, бомбежек, подрывались на минах… В марте 1945 года в районе Павловице немцы зашли к нам в тыл и перебили всех обозников… Но под пулями тыловики не ходили, в окопах не загибались. Одним словом, в январе 1945 года в первой линии, кроме меня, никого из ветеранов полка уже не оставалось. И меня бы в пехоте точно убило, но повезло, перевели в минометную роту. И буду откровенен, я был очень доволен, когда снова попал в минометчики. Думал, после войны приеду в Арзамас и военкоматскому капитану, давшему мне совет проситься в минометчики, ящик водки куплю. Попасть в минроту у нас называлось «получить путевку в жизнь».

Во-первых, потери меньше, во-вторых, воюешь в метрах 300–400 позади траншей нашей пехоты. А на фронте каждый метр ближе к войне – это расстояние ближе к смерти, до которой, как в песне, «четыре шага». Да и вставать в атаку, в чистом поле, под пулями – радости мало, хоть и был я и патриот, и коммунист. Только когда в бою рядом с тобой идущему человеку разрывной пулей вышибает мозги, то как-то в эти секунды о патриотизме не всегда вспоминаешь… Первые четыре месяца 1944 года командовал стрелковой ротой. Ведешь людей в атаку, о смерти не думаешь. Я после боя ощупывал себя и все удивлялся, неужели цел?! Не может быть! В Бога тайком верить начал… Это я перед бойцами ходил «гоголем», мол, меня пуля не берет, смерти не боюсь, «не дрейфь, ребята». А сам понимаю, что скоро меня убьет или покалечит…

В мае вывели нас на отдых и переформировку. Стрелковые роты существовали только на бумаге. На весь полк было пехоты всего (как тогда говорили) сто сорок «активных штыков». Прибыл новый комбат – майор, выпускник академии, человек высокой культуры, тактичный и образованный. К солдатам обращался на «вы», не матерился, «барина» из себя не изображал, подхалимов не приветствовал. В пехоте таких офицеров было мало. Пока все солдаты в батальоне не были накормлены, он не позволял себе кусок хлеба съесть. Редкий человек…

Мы невольно начали подражать его манере поведения. Приехал нас навестить мой бывший комбат Греков. Сели в украинской хате, выпиваем, тут Греков и говорит «академику»: «Отпусти лейтенанта в минроту, он же минометчик по специальности, хватит ему в стрелках бегать». А минроту уже сформировали, и там не было вакансии командира роты. Майор говорит: «Если пойдет взводным, то проблем нет, только зачем ему понижение в должности». Все на меня смотрят и ждут, что я скажу. Отвечаю: «Зря, что ли, в училище учился полгода? Согласен!»

Жив до сих пор… А комбата через пару месяцев ранило в ноги в карпатских горах. Сплошной линии фронта там не было, а так, «винегрет», где немцы, а где мы – не разберешь. Так он просил, чтобы я его в санбат сопровождал. Несли его на носилках по горам несколько километров, нарвались на немцев, но отбились. Донесли его живым, в полном сознании. Такого прекрасного человека и командира, я надеюсь, Бог сохранил.

– Насколько сопоставимы потери в стрелковой и минометной ротах?

Мне трудно сказать что-то определенное по этому вопросу по той причине, что наша минрота, начиная с августа сорок четвертого года и до конца войны, не потеряла убитыми ни одного человека! Фронтовики мне отказывались верить, но так было, и я сам понимаю уникальность этого факта. Все сорок солдат роты остались в живых! Бог хранил, не иначе. Ведь мы прошли трудный путь, кровавые бои на Дукле, в Моравии, на Опавском плацдарме.

В минроте личный состав держался дольше, чем в стрелковых подразделениях, там люди успевали узнать друг друга и подружиться. Стреляли мы, находясь в обороне, как правило, из глубоких траншей полного профиля, с отходящими от них квадратными ячейками, в которых и стояли минометы. Между минометами оставались двух-трех метровые земляные стены, в которых расчеты вырывали подбрустверные блиндажи. Завесишь плащ-палаткой – тепло и уютно. В наступлении тоже стреляли из оврагов или прикрываясь домами.

В роте три взвода. В каждом взводе три миномета, расчет из 4 человек на миномет. У командира роты еще в подчинении связисты, ездовые. По поводу пехоты. Я не могу оценивать потери на дивизионном уровне. После войны нашу дивизию сразу расформировали. Совета ветеранов дивизии нет, и некому узнать, сколько народу прошло через нашу часть за годы войны. А на ротном уровне потери в стрелках всегда были приличные. Все время с Курской дуги мы шли вперед, освобождая российские и украинские города и села. За счет освобожденных нас пополняли беспрерывно! Вот характерный пример. Январь 44-го года прошел почти без сильных боев. Прислали к нам «черную пехоту»: местных украинцев и «окруженцев», которых даже контрразведка не проверяла. В феврале пошли вперед. Уже через неделю в роту пришли два офицера из СМЕРШа. Говорят, что с последним пополнением в мою роту пришли четыре бывших полицая, участвовавших в расстрелах евреев и советских военнопленных. А их уже в строю нет: двое убиты, двое в санбате… Надеюсь, что тех, двоих, в санбате достали и расстреляли. Есть преступления, которые нельзя смыть ранением… Жуткие потери были под Ахтыркой, на Днепре, и, конечно, под Житомиром. В марте-апреле 1944 года, за два месяца наступления, личный состав роты поменялся два с лишним раза, согласно записям ротного писаря.

Один раз приносят документы погибших в землянку, писарь список убитых составляет. Я смотрю случайно на одну красноармейскую книжку. Читаю, что там записано, и оказывается: убитый – мой земляк, из соседнего села, тоже еврей и тоже двадцать четвертого года рождения. Неделю у нас успел повоевать, и его убило. А я даже не знал, что человек жил рядом со мной до войны. Мало кто успевал в пехоте во время наступления поговорить толком с людьми. В обороне дело другое… Пехота – гиблое дело… Мой сосед, бывший пулеметчик курсантской бригады, рассказывал, как десять лет тому назад ездил в Россию на встречу ветеранов своего корпуса. Собралось человек триста. Был банкет. Подходят к микрофону в центре зала ветераны, вспоминают, приветствуют своих боевых товарищей. Он встал из-за стола и попросил подняться простых солдат и сержантов, воевавших в пехоте. Таких было всего десять человек. Из трехсот…