Страница 15 из 74
Это был очень долгий день, я провёл его в седле и порядком устал, потрясение от встречи с «ройал–мартирцами» ещё не прошло, и невидимое, но всепроникающее присутствие почившего капитана Джеймса Харкера начало не в меру меня раздражать.
— Что они, несомненно, и сделали бы, — ответил я чересчур резко и ворчливо, — если бы он не оказался в могиле раньше всех, лейтенант.
Впервые он посмотрел прямо на меня. Я увидел перед собой не королевского лейтенанта, а несчастного девятнадцатилетнего паренька, всего два дня назад потерявшего обожаемого дядю.
— Как скажете, капитан Квинтон. — Вивиан положил ладони на стол, будто набирался духа встать без моего разрешения, но дядя хорошо его воспитал. Он успокоился и продолжил: — Так вот, капитан тогда прошёлся по палубе, и человек двадцать из вахты правого борта с ним говорили. Ни один не заметил ни малейшего признака болезни. По их словам, он был самим собой, таким же, каким и всегда. Затем он поднялся на шканцы, опёрся на поручень правого борта, схватился рукой за грудь и упал замертво. Меня позвали из каюты, и я оказался на месте в считанные секунды. Но его уже не стало.
Отлично понимая, как непростительно груб я был с юношей, и вспоминая смерти, свидетелем которых стал сам, я сказал как можно мягче:
— Это трагедия, лейтенант — когда великий человек уходит из жизни. Но умереть так быстро… что ж, есть много худших способов найти смерть.
Вивиан уставился невидящим взором в пол и не ответил.
— Я видел, как внешне здоровые люди падали мёртвыми на улице или сидя за столом, — сказал я, полный решимости пресечь его нездоровые фантазии. — Такое случается, лейтенант. Мы пробуем винить других или обвиняем Бога, но чаще причиной такой смерти становится всего что–то неладное в теле человека, скрытое от глаз всю его жизнь.
Последнее было чистой воды неправдой, потому что, хоть я и повидал достаточно смертей подобного рода и более чем достаточно смертей любого рода, я попросту повторял одно из многих рассуждений дяди Тристрама о человеческой природе, высказанных им задолго до того, как сия глубокая мудрость (не говоря о его захватывающем красноречии, щедром кошельке и кровном родстве с одним из фаворитов короля) завоевала ему место в неимущем оксфордском колледже. Тем не менее, слова, которые доктор Тристрам Квинтон мог бы произнести по этому поводу, оказали успокаивающий эффект на мои собственные тёмные страхи, в дополнение к описанию Вивианом смерти его дяди, которая вовсе не выглядела жестоким убийством.
Конечно, племянник в пучине горя думал иначе, и Вивиан посмотрел на меня с презрением.
— Это было убийство, капитан Квинтон! С кем он встречался в Портсмуте? Каким ядом его отравили? Но главное, скажите, капитан Квинтон, с вашим знанием этого мира: откуда взялась эта записка у моего умершего дяди?
Он достал из рукава смятый клочок бумаги и протянул мне. Записка гласила:
«Капитан Харкер. Побойтесь Бога, сэр, вспомните о Его милости. Не сходите сегодня на берег».
— Без сомнения, лейтенант, — пожал плечами я, — это одна из тех записок, которые каждый день раздают любому встречному бродячие проповедники и уличные пророки: близится судный день и тому подобное…
— И где же вы найдёте бродячих проповедников и уличных пророков на борту «Юпитера», сэр, чуть не вся команда которого — добропорядочные прихожане англиканской церкви Корнуолла, знать не желающие рантеров, квакеров и прочих безумцев?
У меня возникло неприятное чувство, что история воображаемого убийства капитана Харкера будет господствовать над большей частью нашего путешествия, но времени на обсуждение смысла записки и на мои попытки сгладить провальное знакомство со своим юным и убитым горем главным помощником не осталось. Через открытое кормовое окно я услышал выкрик вперёдсмотрящего:
— Эй, на палубе! Шлюпка с «Ройал мартира»!
После небольшой сумятицы наверху боцман Ап поспешно собрал встречающую партию и просвистал кого–то к нам на борт. Через несколько минут я услышал твёрдые шаги в кают–компании для младших офицеров, расположенной между моей каютой и открытой палубой, а потом не менее твёрдый стук по тому, что я уже тогда умел правильно называть переборкой.
В каюту вошли трое. Двое — матросы с такими же стрижками, как у бритоголового, напавшего на меня этим вечером. Третий оказался олицетворением кромвелевского преторианца, воина его армии нового образца. Он даже был похож на Кромвеля, судя по виденным мной портретам тирана: приземистый, сильный, с обезображенным бородавками лицом. Кожаный камзол и кавалерийский палаш добавляли силы устрашающему эффекту его личности.
Вивиан в достаточной мере был королевским офицером, чтобы вспомнить о своём долге.
— Капитан Квинтон, — сказал он, — позвольте представить капитана Натана Уоррендера, лейтенанта корабля его величества «Ройал мартир».
Уоррендер отдал честь и резко кивнул, как это принято в Германии.
— Капитан Квинтон! — сказал он. — Капитан Джадж передаёт своё почтение и приглашает вас отобедать с ним на «Ройал мартир».
Сил почти не осталось, и меня совсем не привлекало ещё одно путешествие в шлюпке, за которым, несомненно, последует новое неловкое знакомство и тяжёлое обсуждение сегодняшней стычки между командами наших кораблей. Но, не считая ломтя подпорченного сыра от Андреварты, последний раз я перекусывал хлебом в Питерсфилде несколько часов назад и не садился за полноценный обед после семейного застолья в Рейвенсдене в середине прошлого дня. Было ясно, что поглощённый горем Вивиан вряд ли станет заниматься моим благоустройством на «Юпитере». Но самое главное: Годсгифт Джадж был старшим надо мной офицером, и приглашение от него равносильно приказу.
— Очень хорошо, мистер Уоррендер, — сказал я. — Лейтенант Вивиан, примите командование кораблем в моё отсутствие.
Шлюпка отошла от борта «Юпитера» в направлении тёмной громады «Ройал мартира», возвышавшейся между нами и огнями Портсмута. Я быстро узнал, что Натан Уоррендер не любил тратить слов — будь его воля, он не произнёс бы ни одного. Два сопровождавших его в мою каюту человека сидели рядом с ним, не притрагиваясь к вёслам, безмолвные и зловещие. Слуги Уоррендера, наверное, хотя они совсем не походили на лакеев.
Несмотря на угрюмый вид Уоррендера, я попытался завязать с ним разговор, чтобы как–то подготовиться к предстоящей встрече. На тему своего капитана и собственного капитанского звания при его нынешней службе лейтенантом он молчал как рыба, но признал, что бывал однажды в Плимуте, этом оплоте парламентских сил в гражданской войне, но я не смог добиться ничего более. Он казался воплощением образа сурового пуританина, которого мы, кавалеры, высмеивали и боялись одновременно. Вскоре мы умолкли, и у меня было вдоволь времени поразмыслить, сделан ли капитан Годсгифт Джадж, о ком король и его семья говорили так неоднозначно, из того же теста. Я подумал: «Мне достались команда, верная мертвецу, лейтенант, упрямо погружённый в меланхолию, повсюду на корабле слухи и сплетни, и теперь ещё я собираюсь отобедать с реинкарнацией Оливера Кромвеля и с каким–то скучным капитаном–пуританином, который поведёт бесконечные разговоры о шкотах и фалах. О Боже, призри твоего бедного слугу Мэтью Квинтона, который, без сомнения, стоит у самых ворот ада».
Торжественная встреча, подготовленная на «Ройал мартире», была, к стыду «юпитерцев», образцово–показательной. Я не заметил и следа грозившего мне смертью Лайнуса Брента. Уоррендер вместе с двумя своими неразлучными спутниками проводил меня к двери огромной каюты капитана Джаджа. Он постучал, и высокий манерный голос проворковал:
— Войдите.
Я боязливо шагнул в каюту и немедленно был поражён непреодолимым ощущением, будто я по волшебству перенёсся в зачарованный край. Это место не было каютой корабля. Скорее это был салон одной из самых вульгарных лондонских леди. От кормовых окон не осталось и следа — они были полностью скрыты шторами из роскошного пурпурного шёлка с золотой отделкой. Переборки с каждой стороны украшали херувимы и расшитые коронами портьеры. На панелях у нас над головами был изображён нынешний король, восседающий на троне во всём своём великолепии, пока над ним его мученик–отец восходит на небеса в сопровождении архангелов. Амбре от ароматических свечей рьяно соперничало с благоуханием дорогих духов, напрочь вытесняя обычные корабельные запахи дерева, дегтя и пота. Мой изумлённый взгляд, охватив всё вокруг, упал на стол, ломившийся под тяжестью сластей, фруктов, закусок и сыров. Серебряные кубки стояли в ожидании, несомненно, изысканных вин из серебряных кувшинов, уютно устроившихся рядом со свечами.