Джентльмен-капитан (ЛП)

И посреди этого ошеломляющего убранства, столь неожиданного всего в полумиле от трущоб Госпорта, стояла фигура, которая не посрамила бы и самый шикарный бал при дворе. Капитан Годсгифт Джадж — а это мог быть только он — был среднего роста, но достигал непомерных высот посредством чудовищного парика, источавшего лёгкое облачко пудры при каждом движении. Узконосые туфли на каблуках могли быть уместны только при дворе Людовика Великого в Фонтенбло. Достойный особого внимания серо–зелёный сюртук был отделан драгоценными камнями, слишком ярко сверкающими при свете свечей, чтобы быть стеклянными подделками, предпочитаемыми обедневшими франтами из Сити. Белоснежные бриджи дополнялись изящными алыми подвязками. И последней, самой вычурной, деталью было его длинное грубое лицо, абсолютно белое, согласно моде, принятой только наиболее смелыми или наиболее глупыми богачами Лондона.

Пока я созерцал сие нелепое зрелище, в голову закралось. Обед, то есть, очередное одно пьяное застолье на стоянке в Ирландском заливе в прошлом году. «Джадж? Ох, он лучший царедворец из всех старых капитанов Кромвеля. Отчаянно желает сохранить звание и потому всячески пытается расположить к себе короля и герцога. Хорошо управляет кораблем, но выглядит глупее день ото дня».

К полнейшему моему ужасу, Джадж раскинул руки и обнял меня на французский манер, оставив следы пудры на моём лице и плечах.

— Мой милый, милый капитан Квинтон, — почти пропел он. — Джадж, сэр. Годсгифт Джадж. Простите мне столь фанатично звучащее имя, — тут он заговорщически склонился ко мне, дохнув парфюмом. — Но моя мать, знаете ли, была ярой пуританкой и подчинила отца своей воле в этом вопросе, как и во многих других. Ах, но стоит мне вспомнить о моей несчастной сестрице, Дайдфортайсинс[13] Джадж, я могу лишь благодарить Господа за то, что он забрал её четырёх лет от роду… Если бы человеку дано было поменять имя, полученное при рождении, я бы стал Джоном или Чарльзом в мгновение ока. — Он закатил глаза. — Но, мой милый капитан, я прежде всего должен извиниться за отвратительный приём, оказанный вам кое–кем из моей команды. Этот человек, Брент, сейчас в кандалах и утром получит плетей. Будет ли ваша честь восстановлена, капитан? Мы можем отдать его под трибунал, разумеется. Мы так и сделаем, так должно! Хотя на это потребуется время, а он, по сути, полезный человек на корабле, и наши приказы требуют срочности, нам следует отплыть со сменой ветра. Но ваша честь, сэр, важнее всего… Не так ли?

И тут он замер в ожидании.

Не зная, на какую часть этой речи ответить, я пробормотал, что нет нужды, мол, задерживать миссию по такому мелкому поводу.

— Великодушно сказано, сэр! — сказал Джадж и отвесил мне поклон.

Выпрямившись, капитан хлопнул в ладоши, и из–за портьер возникли четверо слуг, каждого из которых я счёл бы бритоголовым лондонским обманщиком–подмастерьем, не будь они одеты в изящные ливреи пажей. Один взял мой плащ, другой — мой палаш, третий предложил сесть, а четвёртый налил вина (изысканного, как я и ожидал). Натан Уоррендер также сел, лицо — невозмутимая маска. Видимо, чудачества капитана были ему привычны. Его безмолвные спутники стояли навытяжку чуть в стороне. Я постарался не замечать их присутствия и обратил своё внимание на хозяина, который восторженно сложил руки и приторно улыбался мне через стол.

— Что я говорил, Уоррендер? Разве не сказал я вам, что потомок благородного рода Квинтонов поведёт себя поистине достойно и великодушно? Рад, что вы с нами, капитан. И рад плыть вместе с вами, если мне позволено будет так выразиться. Конечно, случившееся с бедным капитаном Харкером, великим капитаном и доблестным воином его величества, настоящая трагедия.

Мы подняли кубки в память о Джеймсе Харкере. Я постепенно начал расслабляться, думая, что получил теперь представление о Годсгифте Джадже. За последние два года я встречал немало примеров подобного явления, и не только во флоте. Возвращению короля на престол сопутствовало таинственное и внезапное исчезновение тех, кто так рьяно служил республике и Оливеру Кромвелю. На их месте возникла новая порода людей, переплюнувших нас, кавалеров, в демонстрации верности монархии, раболепно подражающих любой придворной моде и отчаянно пытающихся найти покровителя среди друзей короля в надежде, что их прошлое будет удобным образом забыто при новом королевском правлении. Это изумительное превращение встречалось даже в самом сердце Бедфордшира, посылавшего сотни своих сыновей биться на стороне парламента в гражданской войне, однако теперь, на удивление, пуритане встречались там так же редко, как трёхголовые козлята.

Обед продолжался. Как бы там ни было, Годсгифт Джадж явно оказался щедрым хозяином: стол украшали утка, желе, рисовый пудинг и пирожные. Корнелия налилась бы свирепой безжалостной завистью, если б узнала, что её муж так пирует, когда она вынуждена терпеть обугленное мясо и водянистые пудинги в Рейвенсдене. Вина Джаджа впечатляли не меньше и с лёгкостью умиротворили капитана «Юпитера». Я ни разу не встречал ещё республиканца, способного отличить рейнское от бордо, но Джадж был исключением. Вино было гасконским и очень–очень хорошим. Но пока я пил его, мне вспомнилось, как Кромвель вступил в порочнейший союз с кардиналом Мазарини, правившим тогда Францией. Условия этого договора заставили моего брата сменить комфортное жильё в Дьеппе на тлетворный чердак во Фландрии, а меня — участвовать в безнадёжном сражении против непобедимой объединённой армии Кромвеля и Мазарини. «Ну что ж, — подумал я, осушая кубок, — по крайней мере, этот союз открыл дорогу лучшим винам в трезвую пуританскую Англию: отличное доказательство того, что Господь всегда воздаёт нам за страдания».

Говорил капитан Джадж много и безо всякого стеснения. О нём самом я почти ничего не узнал. Он не был знатного рода, конечно, и этим объяснялся недостаток изящных манер. Сын ярмутского судовладельца, он водил угольщики по Тайну и Темзе, а с началом гражданской войны поступил на службу Парламенту. К тому времени, когда республика развязала войну с Нидерландами, он уже стал способным и опытным капитаном и сумел проявить себя в портлендском сражении и битве при Нортфорланде. После войны его послали в Шотландию во главе эскадры, призванной помешать роялистскому восстанию графа Гленкейрна на западе, что сделало Джаджа, по существу, единственным человеком, подходящим на роль командующего нынешней экспедицией в те же воды. Я попытался разузнать о людях, которых мы там встретим, их привязанностях и противоречиях, и спросил о характере берега, но меня резко прервали.

— У нас будет уйма времени на обсуждение дела, когда выйдем в море, капитан. Сегодняшний вечер уделим приятному разговору и обществу, и только!

Он вновь наполнил мой серебряный кубок. Однако помимо желания накормить меня всевозможными закусками, представление Джаджа о «приятном разговоре и обществе» оказалось совсем не похожим на моё. Он так старался быть идеальным придворным, остроумным и любезным, что оказался идеальным подхалимом. Он выдал имена всех его знакомых, великих людей, по одному каждые несколько минут, будто бы сообщал о прибытии гостей на грандиозном балу. Если бы захотел, я мог бы ответить на его список собственным, в десять раз длиннее и состоящим из людей в двадцать раз более великих, но это не в обычаях Квинтонов. Как оказалось, Джадж глубоко интересовался моей семьёй и её обычаями. Вскоре стало ясно, что более всего его интересует, чем моя семья может быть полезна для него.

— Мой послужной список не хуже, чем у любого другого, Мэтью — с вашего позволения? — но в наши дни это ничего не значит. Есть люди при дворе, которые презирают таких, как я, тех, кого когда–то боялись во всех океанах от Ямайки до Батавии. «Вы служили узурпатору», — говорят они. «Мы служили стране», — отвечаем мы. Возьмите хотя бы этот корабль, Мэтью. Сейчас это «Ройал мартир», но два года назад он назывался «Республика». Я командовал им в голландской войне и молю Бога о праве опять им командовать, если начнется новая. Разве название имеет значение? Он будет одинаково хорошо сражаться за старушку Англию, какое бы имя ни носил, и то же самое истинно для таких, как я. Но нет! Сегодня всё решает то, кого ты знаешь, а точнее, кого ты знаешь из окружения короля. Вот, например, ваш брат. Милорд Рейвенсден известен как один из самых старых и близких друзей короля, не так ли?

13

Diedforthysins — умерший за грехи твои (англ.)