Страница 19 из 28
Что касается славянской программы официальной России, то можно наблюдать, что по мере развития войны и поражений Россия в своих заявлениях о славянах становилась все более и более сдержанной. Я приводил различные заявления начала войны. В Думе 29 мая 1916 г. Сазонов еще вспомнил «славянских братьев», но говорил лишь об их будущей организации, обещая полякам самую широкую автономию. Зато Трепов, говоря немного позднее, в декабре 1916 г., о целях войны, о славянах уже не упоминал; а царь в приказе армии и флоту повторяет за Треповым, что целью войны является Царьград и свободная Польша, однако неразлучно соединенная с Россией; так говорил Трепов, а перед ним Штюрмер.
Настоящую программу войны мы видим ясно в тайных договорах, в которых Россия раскрыла свои личные стремления. Самым важным, во-первых, является тайный договор с Францией и Англией (летом 1915 г.), главное требование которого – Царьград; договор весьма важный, если еще принять во внимание Англию. Другой договор (временный) – соглашение Думерга с Покровским от 12 февраля 1917 г.: Франция имеет право определить свои границы на Рейне, Россия на своем западе. В зависимости от положения, и особенно от тайного договора с Румынией (сентябрь 1916 г.), которой была обещана Буковина (вся и с русинами), Трансильвания и Банат, Россия, в согласии со своей польской программой, распространила бы свои западные границы на Галицию, Познань, а быть может, и на часть прусской Силезии. Поскольку я мог узнать, подробности этой переделки границ не были точнее определены.
В некоторых официальных славянофильских русских кружках уже ранее подумывали о том, чтобы забрать Словакию, по крайней мере восточную и среднюю, не сообразуясь с Чехией; эта Чехия (Моравию некоторые эти «славянофилы» миловали) должна быть оставлена Западу. Об этом плане вспоминали иногда и наши (словаки), в особенности при наступлении русских зимой 1914 г., а потом при наступлении Брусилова летом 1916 г.
У царской России, как уже было сказано, не было продуманной всеславянской программы; наоборот, официальная Россия была антиславянской тем, что хотела, не соображаясь с отдельными славянскими народами, а лишь всецело в зависимости от своих стратегических планов округлить свою державу, а главное – попасть в Константинополь. То, что при этом она приносила в жертву значительные части славянских народов, происходило не по злой воле, а скорее по слабости и неспособности.
О том, как Россия понимала славянский вопрос, можно судить по генералу Алексееву. У меня с ним был разговор (вернее, спор) о мировом положении и о России. Человек осторожный, критический, со взглядами хотя и консервативными и узкорусскими, он все же не боялся бы пожертвовать и царем для спасения России. Очень скоро и один из первых он увидел (в 1915 г.), что русская армия не может справиться с немцами; поэтому в то время, когда я с ним познакомился, какой-либо настоящей славянской программы он и не мог иметь. На наших земляков в России он смотрел довольно критически, и путаница в Петрограде ему не нравилась. О Европе, а особенно о нас и австро-венгерских народах у него было неясное представление. В начале войны он представлял себе, что Австро-Венгрию можно разделить на государства, которые служили бы России; Чехия должна была распространиться к Адриатическому морю до Триеста и Фиуме и, таким образом, забрать значительную часть немецкой Австрии (с Веной!), но лишь малую часть Словакии, до Кошиц, зато очень много венгров. Таким образом, по этому русскому плану, чешское государство имело бы нечешское большинство! Сербия должна была растянуться до России, причем на севере к самому Ужгороду! Царь ведь обещал помочь Сербии, а потому Сербия должна была иметь общие границы с Россией – на севере! При этом с венграми не считались, несмотря на то что в начале войны и Алексеев весьма считался с венграми и с тем, что они отделятся от Австрии; в таком случае ради них безжалостно пожертвовали бы братьями-славянами.
У русских давно была возможность и обязанность делать славянскую политику по отношению к полякам и малороссам: история этой политики является печальной главой русской истории и доказательством, насколько Россия была неславянская.
Царская Россия была не славянской, но византийской, была испорчена упадочной Византией. Что касается специально нас, чехов, то Петроград боялся нашего либерализма и католицизма. Я узнал в Министерстве иностранных дел (было там несколько приличных и честных людей), что о нас начали подробно говорить лишь тогда, когда нас начали признавать Париж и Лондон. Я уже обратил внимание на то, что прием мой Брианом произвел на русскую дипломатию впечатление; то же было и в Петрограде, как мне сообщили. Мои рассуждения против немецкого плана «Берлин – Багдад» привлекли в Петрограде внимание, но Петрограду не нравилось, что я стал в Лондоне профессором, в этом видели умысел Англии овладеть нашим освободительным движением. В Петрограде также ходили слухи, что я работаю в Лондоне в пользу английского принца как будущего короля. Таким образом, Лондон, а также Париж обратили внимание царской России на наше революционное движение и на весь наш вопрос; а Чехия стала для Петрограда важна как барьер против немецкого напора на Балканы и на Восток вообще; из этих соображений возникла осенью 1916 г. политика, окончившаяся созданием правительственного Народного совета Дюриха.
Я уже касался несколько раз депутата Супило и его поездки в Россию; сейчас я хочу это описать подробнее по сообщениям самого Супилы.
В январе 1915 г. Супило покинул Лондон и поехал через Рим в Ниш (там было сербское правительство), чтобы посоветоваться с Пашичем. Из Ниша он отправился через Южную Россию в Петроград, дабы привлечь Сазонова и вообще Россию и настроить их против планов, о которых уже тогда шептали и которые осуществились в Лондонском договоре с Италией. Супило был в Петрограде в конце марта; в Женеве (в начале июня) он мне передал обширное сообщение о своем пребывании в России.
Он убедился, что официальная Россия совершенно не понимает славянского вопроса и помнит о сербах лишь как о православных. Сазонов, например, доказывал ему, что Спалато совершенно итальянский город; он также различал Далмацию православную и католическую, причем полагал, что православные (сербы) находятся на юге; он, по словам Супило, был очень удивлен, когда последний сказал ему, что православные находятся по преимуществу в средней Далмации, т. е. в той части, которую Россия уступала Италии. Этим как раз Сазонов и выдал ему существование договора с Италией; в связи с этим Сазонов ему сказал, что югославяне получат воображаемый православный юг и Спалато; по тому, как Сазонов выдвигал Спалато, Супило догадался, что Северная Далмация по планам не должна принадлежать югославянам, и прямо поставил вопрос, что будет с городом Себенико? В свою очередь, русский министр иностранных дел решил, что, значит, Супило известно о союзнических планах относительно Италии, и рассказал дальнейшие подробности. Таким образом, Супило узнал о Лондонском договоре до его возникновения; он сейчас же протелеграфировал о положении вещей Пашичу и Трумбичу, а в Париж послал Делькаллэ обширный меморандум.
Супило интересовал не только размер территориальных концессий, даваемых Италии, но и то, будут ли югославяне соединены или же и в дальнейшем будущем они останутся разделенными на три части (Сербия – Хорватия – Черногория). Лондонский договор, в этом не может быть сомнения, был направлен против единения югославянских земель и склонялся скорее к великосербской программе. На Западе поговаривали, что Сазонов был очень давно настроен против Италии; иные утверждали, что он был против нее настроен лишь постольку, поскольку ему не хотелось, чтобы Италии досталась Южная Далмация, которую он по ошибке считал православной. Эти вопросы не выяснены достаточно еще до сих пор.
Супило был и у Николая Николаевича. Его рассказ о длинном разговоре с русским генералиссимусом и его приближенными давал ужасную картину политической наивности русских руководящих лиц и их невежества не только в области славянского вопроса.