Страница 18 из 28
Слабость и неустойчивость царя можно подтвердить не одним фактом из истории его царствования. Приведу здесь историю в Бьерке (1905); он поддался уговорам Вильгельма и обещал помощь России против Англии в союзе с Германией и Францией – министр иностранных дел Ламсдорф и Витте должны были вмешаться, чтобы помешать ратификации договора. Одновременно должно быть отмечено, что император Вильгельм этим своим планом выказал значительную политическую близорукость. Во время войны царь действовал также невозможным образом: впутался по воле царицы в верховное командование и наделал этим массу зла, увольняя лучших людей, как Сазонова, и назначая Штюрмеров и прочих креатур. Что касается нас, то он нарушил, как мы увидим, свое обещание, как нарушил некогда обещание, собственноручно им подписанное в Бьерке.
Витте в своих мемуарах говорит о Николае, что он был человеком весьма хорошо воспитанным, но что касается образования, то он был на уровне гвардейского полковника из хорошей семьи – отрывки из его интимного дневника в дни революции и отречения от престола, которые были теперь напечатаны, до указа подтверждают мнение Витте – прямо ничто! Я вижу, что не был несправедлив к царю, когда не доверял всей его политике и характеру.
Царский Содом и Гоморра должны были быть уничтожены огнем и серным дождем. В таком положении не был лишь двор и придворное общество – деморализация была весьма распространена и захватила все круги, особенно же так называемую интеллигенцию, а также и мужика. Царизм, вся политическая и церковная система деморализовали Россию.
Если я так подчеркиваю моральную сторону царского режима, то в то же время я вполне сознаю, что нравственность и безнравственность общества проявляется, естественно, во всей государственной и военной администрации. Недостаток продовольствия для армии и населения был, например, одним из последствий этого морального состояния, за которое потом получило отмщение правительство и вся система; революция в Петрограде была фактически вызвана голодом, а первые полки, которые восстали, были продовольственными отрядами. Недостаток оружия, бессмысленные массовые наборы осенью 1916 г., следствием которых был недостаток рабочих сил на полях и т. д., все это было проявлением и последствием управления осужденного на смерть.
Я имею право так судить о России во время войны, потому что я ее судил и осуждал подобным же образом и перед войной; свое суждение я не обосновываю лишь на неуспехах войны, ибо они являются последствием тяжелой моральной болезни всего царского режима, а с ним и русского народа. В этом не может оставить ни малейшего сомнения изучение дореволюционной России и особенно ее литературы. Величайшие писатели показывают нам русскую душу больной и хворой, но одновременно открывают перед нами и ее стихийную тоску по правде. Толстой лишь рельефно выразил то, по чем тосковали все, видя сущность искусства лишь в правде, правдивости. Царизм как раз правдой не был, а война не обнаружила эту неправду больше и лучше, чем Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Гончаров, Тургенев, Достоевский, Толстой и Горький! Теперь русские зовут Достоевского прямо пророком революции – война и революция являются кровавым подтверждением русской литературы…
Россия пала, должна была пасть из-за своей внутренней неправды, как сказал бы Киреевский. Война была лишь великим поводом, при котором появилась наружу внутренняя неправда во всей своей наготе, а царизм пал сам собой. Царизм сумел цивилизовать Россию в грубых чертах, т. е. дать европейские возможности дворянству, бюрократии, офицерству, но мужик и солдат – мужик – Россия – жили вне этой царской цивилизации, а потому и не защищали ее, когда во время войны она не смогла сама удержать себя из-за своей скудости и внутренней нищеты.
Великую вину в этом я приписываю русской церкви и ее пассивности; она виновата в том, чего не делала, т. е. что не заботилась в достаточной мере о моральном воспитании народа. То, что славянофилы, особенно Киреевский, хвалят в русской церкви, то является именно ее величайшим недостатком – Чаадаев видел лучше, чем славянофилы.
К этому взгляду о моральной основе царизма я пришел задолго до войны; в своей книге о России, вышедшей как раз перед войной, я описал и анализировал печальное положение России. Естественно, что после объявления войны я не мог договориться с некритическими русофилами, как нашими, так и русскими.
Чешская колония в России ожидала освобождения народа от царя: принимая во внимание политическое образование нашей русской колонии, это становится вполне понятным, тем более что царь лично относился к нашим вполне прилично. В самом начале войны, 20 августа, он принял чешскую депутацию. Я уже упомянул о тех надеждах, которые возбудила царская аудиенция и у нас на родине. Немного позднее, 17 сентября 1914 г., царь принял снова чешскую депутацию и высказал свой интерес к Словакии, потребовав о ней особый меморандум. В 1915 г. он послал нашим легионерам во Франции ордена. В 1916 г. он говорил о чешском вопросе со Штефаником, которого в русских военных кругах и при дворе весьма усиленно поддерживал генерал Жанен; в июне царь дал согласие на освобождение славянских военнопленных, а в декабре снова принял чешскую депутацию.
Итак, царь лично вел себя весьма хорошо, но тем более выступает и в этом случае разница между царем и царизмом. Конечно, выступления царя неответственны, но наши соотечественники в России пьянели от каждого заявления, в котором говорилось о славянских братьях; я высказал уже в самом начале свое мнение и обратил внимание на то, что официальная Россия под славянами подразумевает главным образом православных.
Россия и особенно царь, правда, с самого начала стали за Сербию, но в пользу Сербии говорили и остальные державы, никто не хотел допустить, чтобы Вена наложила свою руку на независимость Сербии. С «карательной экспедицией» Россия так же бы согласилась, как и Англия.
Наши русские земляки ссылались особенно на аудиенцию 17 сентября 1914 г.; но тот, кто прочтет внимательнее сообщение о ней, будет разочарован именно этой аудиенцией. От политических детей может отделаться словами особенно политический ребенок, каким был царь; он проявил интерес, но решительно ничего не обещал. Депутация указала ему на карте территорию будущего государства, в которое входила и Вена, и Верхняя Австрия, царь против этой фантазии не протестовал и закончил все словами: «Благодарю вас, господа, за информацию. Надеюсь, что Бог нам поможет и Ваше желание будет осуществлено». Я также верю в Бога, но не в бога распутинского – в соответствии с этим все и вышло.
Царь, как известно, слышал при дворе своего отца разные вещи о славянах и интересовался, как говорят, особенно лужичанами; но у него не было всеславянского плана, не имели его и его министры. Иначе бы он не назначил министром иностранных дел такого человека, как Штюрмер, о котором знал, что он германофил. Царь в марте 1916 г. также соглашался с бароном Розеном, известным своим антиславянством и германофильской программой, в том, что Россия и союзники должны как можно скорее заключить мир (если возможно, под руководством Соединенных Штатов).
Я уже приводил краткое содержание речи Сазонова в Думе (8 августа 1914 г.). Я знал прошлое и взгляды Сазонова, которого царь отстранил потому, что он был представлен ему, как либерал. Он, конечно, не был согласен с распутиновщиной и вообще был весьма приличным человеком, но и у него не было положительного славянского и чешского плана войны. Сазонов, об этом мы знали на Западе, был против войны и особенно старался избежать конфликта с Германией, а уже потому у него не было такого славянского плана, какой ему наши люди наивно приписывали. Сазонов, совершенно так же, как и другие высокопоставленные чиновники, говоря о славянах, думал прежде всего о православных. Я приводил его выступление в Думе в начале войны. Это также ясно видно и из того разговора, который имела с ним упомянутая другая депутация, принятая 15 сентября, которой наши придавали также большое значение. Сазонов расспрашивал, как представляют себе чехи отношение православной династии к католическому народу, и высказал при этом свои сомнения; депутация ссылалась на нашу чешскую терпимость! Сазонов высказался, как гласит сообщение, весьма дружественно о нашем народе и в конце также обратился к Богу: «Если Господь пошлет решительную победу русскому оружию, то восстановление вполне самостоятельного королевства будет вполне совпадать с планами русского правительства, об этом вопросе уже думали до начала войны, и все принципиально было решено вполне положительно для чехов». Я цитирую сообщение со слов депутатов; каждый видит, как осторожно и неответственно говорил Сазонов. Я его в этом не обвиняю; как русский и как ответственный министр, он на это имел право и даже обязанность; мне важно лишь то, чтобы мы избавились от славянофильских и руссфильских иллюзий. Интерес Сазонова к православным совпадает с тем, что было сказано об Извольском. Палеолог в своих воспоминаниях о царской России рассказывает, что 1 января 1915 г. он предлагал Сазонову, чтобы союзники привлекли к себе Австро-Венгрию и направили ее против Германии; Австрия, по всей вероятности, уступила бы России Галицию, Сербии – Боснию-Герцеговину, и этим бы дело и закончилось. На это Сазонов спросил французского дипломата, что же будет с чехами и хорватами. Палеолог ответил, что для Франции чешский и югославянский вопросы являются второстепенными, будет вполне достаточно, если чехам и хорватам будет дана широкая автономия. Сазонов, по словам Палеолога, казалось, был поколеблен этой аргументацией и считал, что план заслуживает, чтобы над ним подумали. Если Палеолог правильно рисует всю сцену, то тогда, по моему мнению, у Сазонова в первой половине войны не было целостного славянского плана: если бы он у него был, то он не мог не выступить со своими аргументами против рассуждений французского дипломата. (Обратите внимание, что Сазонов говорит лишь о чехах и хорватах, а отнюдь не о землях, принадлежащих им.)