Страница 17 из 28
Для официальной России и особенно царского двора глубоко характерна распутинская история. У меня были о ней уже сведения в Лондоне, в Петрограде я узнал о ней подробно. Представим себе только, что царский двор, а с ним и правительство Штюрмера и Трепова были под влиянием такого грубого и почти безграмотного, хотя и хитрого и, наверно, талантливого человека, каким был Распутин. И к тому же распутинщина длилась при дворе шесть лет! Если в оправдание говорят, что все это было религиозным экстазом, так мы должны сказать, что эта религия была лишь грубым суеверием и экстазом, многим не отличающимся от него. А ведь Распутин был не первым авантюристом, добившимся доверия суеверного царского двора.
Также несправедливо было бы говорить, что этой моральной эпидемии поддался лишь двор; налицо факт, что ни официальное, ни политическое, ни церковное общество достаточно не противились и не обладали ни способностями, ни авторитетом, чтобы спасти царя и Россию от влияния Распутина. Только представим себе, каковы были моральные и правовые условия, если Распутина не могли устранить иным способом, как убийством, и если убийство это осуществили высокопоставленный аристократ, консервативный депутат и член царской семьи (он знал об убийстве и присутствовал при нем). Когда я читаю подробное описание этого убийства (написанное самим Пуришкевичем), я вижу, насколько эти люди и в самом убийстве были неспособными, поверхностными и, благодаря этой поверхностности, излишне жестокими; и само убийство, и как оно было осуществлено, указывают на упадок и деморализацию официальной России – звучит это цинично, но это правда, эти люди не могли уже быть даже порядочными злодеями. Тем более ужасными злодеями были они!
А какова была эта царская семья, эта стая всевозможных великих князей, державших в руках высшие военные и штатские посты! То, что было в России, было, допускаю mutatis mutandis и в Австрии, и хотя в меньшей степени, в прусской Германии.
Этим моральным и политическим болотом несет также и от дворянства; оно было настроено против Распутина вовсе не по моральным или религиозным побуждениям, а лишь по кастовым причинам. Поэтому-то в их среде и зародился план избавиться от царя, в худшем случае как от Павла. Такое крайнее средство всегда является оружием людей пассивных, несопротивляющихся злу непрерывной работой. Я получил о плане дворцового переворота достоверные известия с нескольких сторон, которые, кроме того, теперь то здесь, то там проскальзывают и в печати.
То, что было сказано о дворянстве, касается и церковной иерархии.
Для меня в то время было самым важным разобраться в военном и политическом положении; ясно, что я не мог прийти к иному заключению, чем то, какое я формулировал для лондонской газеты.
От той России союзники не могли ожидать помощи, и от такой России не могли ожидать политической помощи и мы. Решающие причины поражения на фронте заключались в моральном гниении русского высшего общества и значительной части всего русского народа. Дело Мясоедова (и он был в сношениях с Распутиным – был повешен в марте 1915 г.) и Сухомлинова (арестован в мае 1915 г.) показали, что командный состав русской армии деморализован; и если бы даже не было шпионажа в пользу немцев, хотя это всюду твердили, самого факта этих процессов вполне достаточно для осуждения военного командования. Я не придаю особенного значения тому, действительно ли Протопопов при своей поездке с думцами, как многие утверждали, вел с Варбургом в немецком посольстве в Стокгольме переговоры о сепаратном мире с Германией (кажется, что этого не было, но никому не нужным разговором он сделал бестактность), но я вижу ясно ошибку и вину царского правительства в том, что оно пошло на войну без подготовки, необдуманно и в своих же интересах недобросовестно. Это-то и толкало его к Германии сейчас же после первых поражений; уже в марте 1916 г. были сведения, что Стиннес пытался примириться с Россией и что Штюрмер стал министром с оглядкой на Германию. То же самое было и с его наследником Трековым. Понятно, что союзники потеряли веру в Россию; одно время они даже опасались поставлять русским оружие и амуницию, так как они их могли употребить против самих же союзников.
Естественно также, что стратегический план союзников должен был изменяться благодаря военным недостаткам русских. Во Франции также многие не доверяли России из-за того, что она не прислала тех войск, которые обещала Франции. Русский военный командный состав после своих поражений все успокаивал союзников, что у него миллионы и миллионы войск; и действительно, особенно, говорят, Алексеев был за миллионные наборы, забывая, что для солдат не будет ни оружия, ни хлеба и что не будет возможности совладать с этой массой. Мне становилось прямо дурно, когда после наступления Брусилова русские генералы хвастались, что в их распоряжении пятнадцать и более миллионов солдат. Во Францию было обещано полмиллиона, а послано было не более шестнадцати тысяч (1916), и те должны были быть интернированы, так как не были дисциплинированы. Если некоторые русские уже тогда, а многие и до сих пор обвиняют Запад в неблагодарности, так как западные союзники будто бы сделали мало для России, то эти обвинения не имеют никаких оснований; союзники могли бы обвинять русских, что они не сдержали обещаний. Верно лишь то, что многие на Западе именно так смотрели на Россию сейчас же после поражений 1914 г.; начинали видеть, что Россия шла в войну неподготовленной, азартничая. Подобные сомнения о России я не раз слышал в Париже, Лондоне и Вашингтоне.
Несмотря на это, я признаю, что нельзя отрицать доброй воли России. Россия в самом начале войны откровенно обещала помощь Сербии; на Восточную Пруссию русские повели наступление как раз тогда, когда Париж был в опасности; Брусилов тоже начал действия, дабы этим облегчить Италии, и Керенский хотел помочь делу.
Русские очень часто выдвигают то оправдание, что измену совершила лишь придворная немецкая клика под руководством царицы. Это неверно. Царица к измене не была причастна; я проверял то, что об этом говорилось в думских кругах, и убедился, что она не была по отношению к России менее лояльна, чем сами русские. Я не хочу этим сказать, что из близкого круга царицы не шла измена благодаря тому, что она доверяла Распутину, а он был в руках хитрецов, которые могли использовать его отношения к царице. Роковое несчастье – ошибка царицы была в ее необразованности, в болезненном и грубом суеверии и политической неспособности при огромном властолюбии; ее величайшим несчастьем был безвольный царь и то, что она совершенно над ним господствовала. Он верил в нее как в божественного пророка, и, таким образом, она становилась верховной политической силой в России! Царица была ярой противницей конституционализма и Думы, а царь разделял с ней эту вражду: только представим себе, что лишь во время войны, в феврале 1916 г., он впервые посетил Думу! Генерал Алексеев хотел арестовать царицу, но было уже поздно, да это и не помогло бы.
Царь был лойлен по отношению к союзникам; когда в декабре 1915 г. граф Эйленбург, маршал берлинского двора, при помощи графа Фредерикса пытался начать мирные переговоры, царь их отверг, то же самое повторилось, когда в марте 1916 года попытался это сделать великий князь Гессенский (брат царицы). Не менее был он настроен и против германофильской агитации Витте. Он был также за энергичное ведение войны, но все это были лишь слова; энергично вести войну он не умел. Он был действительно «деревянный душой», как его охарактеризовали в Петрограде. Даже когда он видел печальное положение вещей, то ничего не предпринимал. Также немужественно вел он себя и потом, когда часть придворной клики выдумала план пустить немцев к Петрограду, дабы этим спасти трон. Что это не был единственный подобного рода план, я могу доказать теми сведениями, которые я получил в Лондоне о Горемыкине. Уже тогда этот русский министр, бывший сравнительно лучше, нежели его преемники, не боялся поражения и наступления немцев на Петроград: немцы-де могут завести в России порядок…