Страница 5 из 6
Сто раз я спрашивал себя: жив ли во мне тот человек в погонах, который ранним утром по весне пошёл прикончить Сталина в его хлеву кремлёвском?
Где был ты, Рокоссовский, в этот час?
Где выдержка военная была – и мысль, и смех, и кобура, и доблесть?
Где честь мундира и восторг стрелка?
Где совесть маршала и клокотанье гнева?
Ведь ты носил наган с утра до ночи.
Так почему ты, сволочь, не убил – в любом году, в сороковом, сегодня?
А граф фон Штауффенберг – брат твой – попытался.
О, как же я – в своём масштабе мелком – хочу помочь убить тебе, убийца.
Я осветить хочу твой твёрдый шаг, который мне дороже всех доводов людских, всех благ и всей ничтожной славы.
Иди, иди – и прострели тот череп.
Чтоб брызнули мозги на стол, на самовар, на китель.
Чпок! – и каюк мужикоборцу-суке.
«Последний бой майора Пугачёва» – вот ветхий мой завет, вот лучший мой рассказ, молитва, стих, помин, псалом и притча.
Вся жизнь моя – в кромешном промежутке: меж носом, убежавшим от майора Ковалёва, и выстрелом майора Пугачёва.
Сталин, падай!
Всем подлым сукам: умертвитесь вмиг!
Омойся кровью – и в тайгу, убийца!
Американский рассказ
Однажды я читал американский рассказ о человеке, заснувшем в шкафу своей гёрлфренд.
Это история первичного оживления индивида.
Итак, некто залез в шкаф, чтобы подшутить над своей возлюбленной.
Он залёг в шкафу, расслабился и был одурманен запахами и прикосновениями пустых одежд любимой.
Незаметно этот человек провалился во мрак кромешный.
Неизвестно, сколько он спал, но когда проснулся, то уже не помнил, как выглядит его гёрлфренд и как звучит его собственное имя.
Он забыл, на каком языке говорил и кто его мама.
– Abba-babba…
Зато он ощутил, что такое ночь: темнота и звёёёёёёёёёёёёёёёёёёёзды.
Рассказ Альгиса
Есть на свете такой человек – Альгис.
Кто он и откуда?
Не суть важно.
Где он сейчас?
Не знаю.
Известно лишь, что он ходит с дворняжкой по кличке Рига.
Я встретил их в Цюрихе в переулке возле Лангштассе.
Там продают пиво и сидят путаны.
Альгис шёл на руках, а за ним бежала Рига.
Она громко лаяла – не от злобы, а от восторга.
Некоторые из нас до сих пор радуются жизни.
Я был поражён лёгкостью, с которой Альгис шёл на руках, и признался:
– Всегда мечтал ходить на руках, но так и не научился.
А он:
– Исполнение желаний вносит в жизнь дополнительный ад и ничего больше.
Оказалось, Альгис ходит на руках с самого детства.
А на ногах ходить так и не научился.
Мало кто в Цюрихе следует его примеру.
А стоило бы: когда идёшь на руках, небо виднее.
Альгис всегда и везде хотел видеть небо.
Но вскоре ему это запретили.
Полиция остановила Альгиса на Банхофштрассе.
Там находятся элитные магазины.
Его посадили в машину, увезли в психиатрическую больницу и положили в палату с диагнозом «шизофрения».
В Цюрихе до сих пор не знают, что усилиями Делёза и Гваттари слово «шизофрения» детерриторизировалось и стало почётным.
Шизофрения – имя древней богини?
Или название звезды из созвездия Гидры?
Я потерял Альгиса из виду.
Но однажды снова его обнаружил.
Он сидел на мостках у реки Лиммат, а рядом его Рига.
Он был бледен – в психушке недоставало неба и солнца.
Голые ступни он опустил в реку.
Указав на них пальцем, Альгис сказал:
– Теперь я хожу как Наполеон или Цезарь.
Так его научили в больнице.
Мы молчали и смотрели на текущую воду.
А потом Альгис рассказал мне вот это:
– Ночью мы можем наблюдать звёзды в небе. Говорят, что тогда мы видим Вселенную и она бесконечна. Учёные даже утверждают, что Вселенная постоянно расширяется дальше. Но существует и белый космос, который ещё больше чёрной Вселенной. Он вроде игольного ушка, в которое пролезает каждый, когда с ним случается радость или горе. Этот белый космос похож на мягкий камушек, внутри которого мы – ты и я. Мы сидим там давно, так что уже позабыли: кто – кто. Может, ты – это я. А может, я – это ты. Мы сидим там и друг на друга глазеем. Нам уже нечего друг другу сказать, да и не надо. Зато мы прекрасно знаем, что нужно делать: обниматься. Опять. И опять. И снова. Будет больно. Но мы это сделаем, точно. Может быть, не сейчас, но позже. Когда-нибудь. Через чёрную бесконечность Вселенной.
Кто сказал?
Кто это сказал: «Юноши, скачите и прячьтесь в пещеры и в глубь моря, если увидите где-нибудь государство»?
А кто сказал: «Click… Click… Click…»?
Кто сказал: «Слушал я, слушал, господа, про что вы толкуете, и вижу, что просто вы из пустого в порожнее перепускаете»?
А кто сказал: «I came to the planet in the desert where there are tubes underground»?
Кто сказал: «Только не цинизм: мне не было бы трудно в этом признаться, но этой зги нету во мне»?
А кто сказал: «Тут ни зги света, сплошной мрак и вдобавок ещё чувствительный запах ладана»?
Ну?
А кто сказал: «Уже сумерки набежали. Между деревьями – ни зги. Я шёл, и не было цели»?
А?
А кто сказал: «Двадцать копеек послужили мне в пользу»?
Ну?
И это: «Нигде не останавливалось столько народа, как перед картинною лавочкою на Щукином дворе»?
И это: «Пестуй молчанье»?
Григорий Перельман – великий оживитель
Григорий Перельман – великий математик.
Он доказал гипотезу Пуанкаре, но я в этом ничего не смыслю.
Перельман представляется мне тем высшим существом, которое совершило ошибку, а потом постаралось её исправить.
Сначала он стал знаменитым математиком, а потом скрылся от человеческих взоров в Купчино.
Как сказал Поль Валери: «Любой великий человек запятнан ошибкой. Каждый ум, считающийся могущественным, начинает с ошибки, которая делает его известным».
И далее: «Самыми сильными умами, наиболее прозорливыми изобретателями, наиболее точными знатоками человеческой мысли должны быть незнакомцы, скупцы, – люди, умирающие не объявившись. О существовании их я догадывался по жизни блистательных людей, несколько менее стойких».
Значит, в Купчино?
В Купчино!
В Купчино!
В Купчино!
Одно итальянское стихотворение, на которое обратил моё внимание художник Гия Ригвава
Есть, оказывается, такой итальянский поэт – Bartolo Cattafi.
И у него есть маленькое стихотворение под названием «NON SI EVADE»:
В переводе на английский:
А вот перевод на русский:
Когда я прочитал это стихотворение, то сразу вспомнил о своём позоре.
У меня есть сын Женя.
Я его давно не видел.
А когда в последний раз встретил в Вене – испугался.
Мне показалось, что Женя похож на Франкенштейна.
Я, наверное, просто спятил.
Он не Франкенштейн, а святой, – вот как я считаю.
Мой ребёнок двухметрового роста, и он уже лысеет.
Женя, сынок, кто тебя пожалел, когда твой дед разбудил тебя в шесть утра и послал в проклятую школу?