Страница 11 из 19
Географическое распределение передельных общин также указывает на то, что переделы, хотя бы отчасти, были ответом на государственную налоговую политику. Только в 1783 г. или позже Россия распространила подушный налог на Восточную Украину[80], на украинских крестьян в русских губерниях, а также на белорусские, литовские и балтийские губернии[81]. Буквально во всех этих регионах практика переделов совсем не прижилась или была незначительной[82]. Карта и табл. 2.3 содержат данные о географическом распространении передельных общин.
Хотя система «эгалитарного» распределения, судя по всему, возникла под давлением подушного налога, логической связи между ними нет. Далеко не факт, что эгалитарное распределение земли – это лучший способ примирить запросы фискального ведомства с собственными потребностями общинных крестьян. Ведь только из‐за того, что государство требовало уплаты определенной суммы налога с каждой головы, община не была обязана иметь соответствующую этому систему налогообложения и распределения земли между общинниками. Государство требовало от общины уплаты налога за каждого, но право разверстывать налог оно предоставляло либо самой общине, либо – перед освобождением крепостных – помещику[83]. Община имела возможность распределять землю из соображений максимизации производительности (скажем, просто закрепив права частной собственности и разрешив свободный обмен землей), а затем установить для каждой семьи налог в форме постоянной или растущей доли получаемой ею продукции. Можно ли считать, что выбор механизма равномерного передела земли свидетельствует о стремлении к равенству? Сомнительно.
Карта 2.1. Преобладание передельных общин по губерниям
Таблица 2.3
Географическое распространение передельных общин
В конце концов, процесс передела начался в эпоху крепостничества. Крестьяне сами были собственностью частных землевладельцев (помещиков), российского государства (государственные крестьяне) или императорской семьи (удельные крестьяне)[84]. Владельцы ведь имели возможность решить, нужно ли, чтобы подушному налогу соответствовало пропорциональное распределение земли. Исследовав крепостную деревню перед освобождением, Хох обнаружил, что управляющий имением делал именно это (в соответствии, видимо, с мнением самого помещика): требовал от общины, чтобы она распределила землю пропорционально числу работников в семье[85]. Такой способ распределения мог обеспечивать приемлемую производительность (по меньшей мере сопоставимую с той, которую получали при неизменности наделов), но только при соблюдении следующих условий: если различия в умении и труде крестьян были сравнительно несущественны или просто их было трудно оценить заранее; если было трудно или невозможно получить экономию на масштабе производства; если долгосрочные вложения в улучшение собственности были не особенно прибыльны; и, пожалуй, самое важное, если свободный обмен землей между крестьянами был несовместим с властью помещика. При таких условиях тот факт, что крепостник выбирал эгалитарное перераспределение, очевидно соответствовавшее предпочтению государственной власти (именно такой порядок поддерживался в общинах государственных и удельных крестьян)[86], следовало бы объяснить простой алчностью. Можно без преувеличения сказать, что такая практика не больше свидетельствует об эгалитарности, чем «одинаковое» распределение заводчиком станков в заводском цехе[87].
Из последовательности распространения переделов можно сделать вывод, что в тот период эта практика не оказывала негативного влияния на производительность. Крепостные повинности могли погашаться фиксированным количеством денег или натуральных продуктов, либо трудом. В случае «оброка» крепостной просто уплачивал помещику определенную сумму денег (в ранние периоды плата могла вноситься ремесленными изделиями или продуктами питания)[88], а в случае «барщины» он половину рабочего времени (скажем, три дня в неделю) работал на своем наделе на себя, а остальное время – на помещичьей земле, весь продукт которой доставался помещику. Естественно, что стимулы для упорного и изобретательного труда были больше в случае оброка, потому что весь дополнительный доход доставался крепостному. В результате оброк преобладал в тех районах, где производительность сельского хозяйства отличалась большей изменчивостью, а выгода от разумных экономических стимулов была наибольшей. Практика переделов закрепилась прежде всего в регионах с преобладанием барщины, а уж потом и там, где крестьяне сидели на оброке[89]. Короче говоря, чем меньше в этом районе было значение стимулов повышения производительности, тем раньше в нем приживалась практика переделов, из чего следует, что и сами переделы были косвенной формой признания сравнительной несущественности экономических стимулов.
Далее, в тех областях, где несельскохозяйственное производство имело важное значение, а различия в индивидуальной производительности могли быть достаточно большими, помещики и общины зачастую выбирали менее равномерное распределение земли и налогов. В одной нижегородской деревне, например, налог на богатых крестьян составлял тридцать ставок подушного налога, а на бедных – только полставки, но зато и наделы богатых крестьян были пропорциональны их повышенным налогам[90].
Но действительность была сложнее. Крестьяне, переселявшиеся в Сибирь или на другие приграничные территории и не знавшие над собой никаких помещиков, часто образовывали передельные общины. Возможно, они считали, что уравнительные переделы оправданы достаточно высокой производительностью земли, либо эта идея составляла «часть их культурного багажа»[91]. Но даже если все дело было в традиции, она возникла в ходе истории, в которой не имела никакого значения привязанность крестьян к идее равенства.
С окончанием крепостного права переделы стали менее регулярными, из чего следует, что силы, поддерживавшие эту практику, в основном выдохлись. Но нет согласия по вопросу о том, насколько именно они выдохлись. Тюкавкин указывает на свидетельства того, что, по состоянию на 1910 г., примерно 60 % общин не знали переделов с момента окончания крепостного права, т. е. с 1861 г., но процесс был неравномерным, а в некоторых районах этап «выкупа» (см. ниже) начался только в 1883 г.[92] Но есть и другого рода свидетельство. Обычно переделы основывались на данных переписи, а в период 1858–1897 гг. переписи не проводились[93], что и может служить объяснением затухания переделов в этот период. В выборочном обследовании, охватившем 400 общин центральных и средне волжских губерний, Вольное экономическое общество обнаружило, что более 90 % общин провели передел за период с 1895 по 1910 г.[94]
В жизни русской деревни были черты, способствовавшие поддержанию тех же мер уравнительного перераспределения, которые нам известны по обществам охотников‐собирателей: число жителей не столь велико, чтобы усердным работникам трудно было выявить отлынивающих и принудить их к взаимности; члены семьи жили в пределах географической досягаемости; избыточную продукцию хранить долго трудно. Хотя все это соответствует роли общины как покровительницы вдов, сирот и других своих членов, от которых временно отвернулась удача, все это слабо связано с переделами самой земли. Переделы проще всего объяснить существовавшей в России налоговой системой и системой сельского хозяйства, в которой ущерб, наносимый переделами производительности, был невелик. Повторим еще раз, что истоки и история переделов в России не свидетельствуют о наличии у крестьян глубоко укорененной враждебности к частной собственности и к рынку; скорее это был просто их ответ на исторические обстоятельства, который мог бы быть выбран и вполне индивидуалистическим народом.
80
Россия присоединила восточную Украину, или так называемую «левобережную Украину» (т. е. часть Украины на левом берегу Днепра, если следовать на юг по течению), вместе со Смоленском в 1667 г. по условиям заключенного с Речью Посполитой Андрусовского перемирия. См.: John Cha
81
Moon, 80, 215.
82
Ibid. Оуэн говорит, что в Белоруссии только 25–50 % земель были наследуемой собственностью. Launcelot A. Owen, The Russian Peasant Movement, 1906–1917 (1963), 57, но Дубровский перечисляет шесть губерний – Могилевскую, Витебскую, Виленскую, Ковенскую, Гродненскую и Минскую, – в которых 72,6 % общин не знали переделов (Дубровский С. М. Столыпинская земельная реформа. М., 1963. С. 570–573 [см. табл. 2.3]). Расхождение возникло, возможно, из‐за того, что Оуэн отнес Смоленскую губернию (в которой по данным Дубровского 99,4 % крестьянских земель не знали переделов) к числу белорусских губерний.
83
Dorothy Atkinson, “Egalitarianism and the Commune,” in Land Commune and Peasant Community in Russia: Communal Forms in Imperial and Early Soviet Society, ed. Roger Barlett (1990), 9; Dorothy Atkinson, The End of the Russian Land Commune, 1905–1930 (1983), 8–9.
84
По состоянию на 1857 г. численность этих трех категорий крестьянства составляла соответственно 42 %, 52 % и 6 %. См.: Moon, 99.
85
Hoch, Serfdom and Social Control in Russia, 117–126. См. также: Moon, 217–218.
86
Moon, 217–218.
87
Ср.: Кабанов В. В. Крестьянская община и кооперация России ХХ века. М.: 1997. С. 145 («Эгалитаризм насаждался сверху помещиками и государством прежде всего как инструмент сбора платежей», цит. по: Покровский Н. Н. Мирская и монархическая традиции в истории российского крестьянства // Новый мир. 1989. № 9. С. 229).
88
Moon, 70.
89
Ibid., 218.
90
Ibid., 209–209.
91
Ibid., 220 (поддерживает вторую идею).
92
Тюкавкин. С. 171–174.
93
В 1897 г. в Российской империи была проведена первая полная перепись населения. Но с 1678 г. проводились обследования для установления подворного налога, а с 1718 г. начались ревизии для установления подушного налога. Moon, 20.
94
Atkinson, The End of the Russian Land Commune, 74–75. Ср.: Тюкавкин. С. 173–174 (доказывает, что после отмены крепостного права процент переделов был намного ниже).