Страница 10 из 19
Смит рассматривает чересполосицу как инструмент контроля стратегического поведения в управлении пастбищами. Выпас скота – это и благо и ущерб для земли, которая используется и как пашня. Навоз – это плюс, вытаптывание – минус. Если бы земля была нарезана едиными участками, пастух мог бы искать своей выгоды, так чтобы навоза на его участок попадало побольше, а в сырую погоду, когда велик риск вытаптывания, отгонял бы скот на другие участки. Чтобы пресекать такие трюки пастуха, за ним нужно следить, а это накладно. Чересполосица же делает такие трюки практически невозможными.
Смит не только указывает на слабости в теории Макклоски, но и опирается на тот факт, что чересполосица была распространена там, где землю попеременно использовали как пашню и как пастбище (также в Англии). Хотя в соответствии с теорией страхования можно было бы ожидать, что чересполосица преобладала там, где землю использовали только для пахоты, а не там, где ее использовали попеременно как пашню и как пастбище, что само по себе обеспечивает диверсификацию крестьянского «портфеля», в действительности чересполосица совершенно отсутствовала в первом случае и была распространена во втором[66].
Нам нет необходимости делать выбор между этими теориями, потому что обе они поддерживают два вывода, существенные для наших задач. Во‐первых, чересполосица не является надежным свидетельством того, что русские как‐то особенно привержены равенству или перераспределению, что сделало бы практически невозможным переход к настоящей частной собственности на землю. Некоторое стремление к социально‐организованному перераспределению, вероятно, прочно сидит в человеке. Правдоподобно предположение, что в коллективах охотников‐собирателей, где во многом и сформировалась человеческая природа, умеренные формы перераспределения давали группе преимущество перед другими группами, в которых никакого перераспределения не практиковалось. Первые должны были получать выгоду от выживания семей, в которых охотника временно преследовали неудачи. И плата за это была невелика: удачливый охотник все равно не мог подолгу сохранять добытое мясо, а усердным членам группы было не трудно выявлять увиливание от дележки и принуждать к честной взаимности. А родственные связи между дающими и принимающими помогали сделать такое перераспределение генетически выигрышной стратегией[67]. Но поскольку функция чересполосицы не имеет отношения к равенству и перераспределению, ее присутствие в истории России не может служить свидетельством какой‐либо особой склонности к эгалитаризму, которая могла бы сделать защищенные права собственности как‐то особенно неподходящими для России.
Во‐вторых, если прав Смит или Макклоски (или истина где‐то посередине), то модернизация, по‐видимому, может уменьшить привлекательность чересполосицы. В случае успеха модернизации открывается доступ к альтернативным формам страхования, включая и собственно страхование урожая. Когда улучшается технология, снижаются издержки на долгосрочное хранение продукции. Когда улучшается транспортная сеть, регион, способный вывозить зерно, начинает процветать, а по мере улучшения коммуникаций и монетизации экономической жизни развивается способность быстро мобилизовывать запасы продовольствия.
Кроме того, модернизация изменяет издержки и выгоды, предполагаемые теорией Смита. Отделение пашни от пастбища – это форма специализации земли, делающаяся более распространенной по мере расширения рынка, в связи с чем у всех производителей возникает нужда в более усовершенствованных ноу‐хау или оборудовании[68]. Вместе с этими изменениями начинает возрастать напряженность в соединении двух форм эксплуатации земли и, разумеется, развиваются две культуры (индивидуальная обработка небольших участков земли и выпас большого общинного стада), т. е. все происходит примерно так же, как при возникновении напряжений в управлении [промышленным] конгломератом. Смит обнаружил, что в Англии новые культуры, клевер и турнепс, дали возможность отказаться от выпаса овец на скошенных полях[69]. Сопровождающая модернизацию специализация и в России вызовет споры о соотношении выгод и издержек[70].
Короче говоря, скорее всего в России, как и везде, чересполосица (система открытых полей) служила утилитарным целям и была вполне совместима с индивидуализмом западного уровня, но технологические и экономические изменения постепенно понизили выгоды этой системы и увеличили соответствующие издержки.
Переделы
Чересполосица предполагает существование общины. Поскольку индивидуальная обработка сезонно перемежается с общим выпасом, необходимо коллективное управление последним. Но даже если нет общего выпаса, нарезка земли узкими полосками требует координации вспашки, посева и пр. И в этой коллективной организации крестьянского сельского хозяйства Россия не отличалась от Западной Европы, за исключением того, что ее размывание здесь задержалось. Но Россия внесла свою специфику. Существовало два вида общин: наследственные, где право собственности передавалось семье, как в Западной Европе[71], и передельные, в которых земля подлежала регулярному переделу. Передел мог осуществляться по‐разному, но главной его целью было обеспечить соответствие между количеством земли и трудовым потенциалом семьи[72].
Этот потенциал могли подсчитывать исходя из числа взрослых работников обоих полов или числа мужчин любого возраста (при этом подростка могли учитывать как часть взрослого работника)[73]. По крайней мере в некоторых передельных общинах брак давал право на земельный надел, что послужило распространению очень ранних браков[74]. Переделу не подлежали крестьянские жилища и небольшие приусадебные участки, которые составляли наследуемое имущество даже в передельных общинах, а также исключительно общинные ресурсы, такие как охотничьи угодья, рыбные тони и права на заготовку дров. В период между освобождением крепостных и началом столыпинских реформ передел мог осуществиться только по решению двух третей участников общинного схода.
Как и в случае с чересполосицей, есть определенная тенденция объяснять переделы следствием природного стремления к равенству. В данном случае такое объяснение хотя бы правдоподобно: передел действительно вел к уравниванию земельной собственности – по крайней мере по тому критерию, которого придерживалась община. Переделы осуществлялись в ущерб подходам, которые могли бы способствовать повышению производительности: ведь можно было либо узаконить права собственности и торговлю землей, либо, возможно, административно вознаграждать более высокую производительность. При первом подходе крестьянин имел бы право на всю землю, которая досталась ему по наследству, плюс на все то, что он сумел получить в дар, купить или выменять. Такой подход поддерживал бы рост производительности косвенным образом, поскольку семьи, способные повышать урожайность, могли бы скупать землю у менее умелых или энергичных. При втором подходе (должен сказать, чисто теоретическом) администрация непосредственно вознаграждала бы за лучшие урожаи и столь же непосредственно наказывала за плохие.
Тем не менее было бы чрезмерной поспешностью утверждать, что передел свидетельствовал об эгалитарности крестьян. Данные хоть и неполны, но можно предполагать, что переделы возникли в ответ на подушный налог, введенный Петром Великим, который впервые был собран в 1724 г. и ликвидирован в 1887 г.[75] Переделы получили широкое распространение только в середине XVIII в.[76] Распространению переделов способствовало и повышение плотности сельского населения. До введения подушного налога общины, нарезая землю новым семьям, не трогали при этом уже существовавшие хозяйства, а использовали ничейную землю[77]. Когда плотность населения увеличилась, чтобы дать землю А, приходилось ее забирать у Б. Кроме того, Петр радикально увеличил общее налоговое бремя и, таким образом, усилил влияние налогов на крестьянское хозяйство[78]. В связи с этим можно рассматривать переделы как ответ общины на проблему нехватки земли и повышение налогового давления государства, как ответ на решение государства установить подушный налог. Кроме этого, временами государство само поощряло эту практику, требуя проведения переделов не только на государственных и удельных землях, но принуждая к этому и помещичьих крестьян, поскольку считалось, что так можно повысить доходы казны[79].
66
Smith, 156. Вернее, это то, что Смит обнаружил в истории Англии. Мне неизвестны попытки оценить в случае России взаимосвязь между чересполосицей и чередованием пашни и пастбища на одном поле, но похоже, что после жатвы «стерня» «как правило, использовалась для выпаса деревенского скота». Volin, 91; Moon, 222.
67
Paul H. Rubin, Darwinian Politics: The Evolutionary Origin of Freedom (2002), 66–67. См. также: Richard A. Posner, “A Theory of Primitive Society, with Special Reference to Primitive Law,” J. L. Econ. (1980): 1, 32–34; Kristen Hawkes, “Why Hunter‐Gatherers Work: An Ancient Version of the Problem of Public Goods,” Current Anthropology 34 (1993): 341–361.
68
Smith 160; см. также: Carl J. Dahlman, The Open Field System and Beyond: A Property Rights Analysis of an Economic Institution (1980), 179–180.
69
Smith, 160.
70
Яни склонен предполагать, что выпас скота на скошенных полях эффективен даже в современных условиях, и указывает на явный успех немецкого профессора Отто Шиллера, по предложению которого в 1941–1943 гг. в СССР на территории, оккупированной германской армией, была воссоздана система выпаса скота по жнивью. George L. Yaney, The Urge to Mobilize: Agrarian Reform in Russia, 1861–1930 (1982), 167. См.: Otto Schiller, “The Farming Cooperative: A New System of Farm Management,” Land Economics 27 (1951): 1. Но Шиллер не оставляет ни малейших сомнений, что Рейх (забавный пример для подражания!) обратился к его системе как к временному решению, когда из‐за острой нехватки техники в условиях военного времени невозможно было перейти к системе устойчивой специализации земель и выходом стало предложение дать крестьянам стимулы, которых они не имели в колхозах. Ibid., 1–3. Шиллер в восторге от результатов, но не приводит количественных данных. Если исходить из лучших предположений, этот эпизод напоминает о том, что есть тысячи способов организовать катастрофу и что навязывание правительством какой‐либо единственной модели – это дело рискованное. Далее станет ясно, что столыпинская реформа во многих отношениях не имела отношения к подобному навязыванию кабинетных решений.
71
Alan Macfarlane, The Origins of English Individualism: The Family, Property and Social Transition (1979), 23–24.
72
Сходные системы преобладают в некоторых районах Африки и по сей день: семьи имеют право на использование земли, но старейшины могут перераспределять землю, чтобы поддерживать примерно постоянное соотношение между землей и трудовым потенциалом семьи. Утверждают, что старейшины неплохо справляются с этим делом, по крайней мере там, где земля еще не стала товаром, потому что после этого возникают разного рода злоупотребления. См.: Jean Ensminger, “Changing Property Rights: Recounciling Formal and Informal Rights to Land in Africa,” in Frontiers of the New Institutional Economics, eds. John N. Drobak and John V. C. Nye (1997), 165–196.
73
Geroid T. Robinson, Rural Russia Under the Old Regime (1969), 35; Moon, 211–212; Francis Marion Watters, Land Tenure and the Financial Burdens of the Russian Peasant, 1861–1905 (1966), 144–245; Jerome Blum, Lord and Peasant in Russia from the Ninth to the Nineteenth Century (1961), 512–513.
74
Steven L. Hoch, Serfdom and Social Control in Russia: Petrovskoe, a Village in Tambov (1986), 116–117.
75
Moon, 80; Blum, 464.
76
Moon., 213–215. Петрович отмечает, что практику переделов связывают с подушным налогом главным образом в силу отсутствия письменных свидетельств о переделах до введения этого налога. Michael B. Petrovich, “The Peasant in Nineteenth‐Century Historiography,” in The Peasant in Nineteenth‐Century Russia, ed. Warne S. Vucinich (1968), 210.
77
Ср.: Moon, 211 и Moon, 213–215.
78
Ibid., 215.
79
См.: Пушкарев С. Крестьянская поземельно‐передельная община в России. Newtonville, 1976, особенно части I и III.