Страница 12 из 19
Семейная собственность против личной
В России крестьянские наделы были собственностью скорее семейной, нежели личной[95]. Это ограничение прав главы семьи до известной степени защищало женщин и маленьких детей, уменьшало их возможные потери в случае безответственного поведения мужа или отца. (Главные риски были далеко не ничтожны, поскольку лень и пьянство главы семьи в любом случае влетали в копеечку.) Это ограничение защищало и общину, которой в противном случае приходилось бы брать на себя заботу о разоренной семье. Защиту получали и взрослые сыновья, которые могли бы лишиться земли, если бы у их отца была возможность продать землю или завещать ее кому‐либо постороннему для семьи. Но по законам империи правила наследования определялись местными законами, так что рискованно делать обобщения о границах полномочий главы семьи в вопросе раздела земли[96].
Такое отрицание личной собственности характерно для крестьянской жизни, как ее понимали Маркс и Вебер. Они называли крестьянской систему, в которой землей владел не индивид, а семья и в которой глава семьи не мог ни продать, ни передать землю при жизни или в завещании. Кроме того, в крестьянском хозяйстве, как его понимал Вебер, брак заключался рано (лишние рабочие руки всегда нужны) и был практически лишен романтики, потому что людям редко приходилось встречать сверстников, которых они не знали бы с детства. Покупка и продажа земли были редкими событиями, а передавали ее преимущественно из заботы о равенстве – чтобы дать больше земли отпрыскам, имеющим больше детей. Производство и потребление осуществлялись преимущественно внутри семьи; совсем безземельных людей, которые кормились только своим трудом, было сравнительно мало. Молодые редко покидали семью как в географическом, так и в профессиональном плане[97].
Эта веберианская крестьянская культура в России сохранялась дольше, чем в Западной Европе. Макфарлейн, например, доказывает, что уже к 1300 г. в Англии больше не осталось «крестьян» в веберовском смысле. Работая с документальными источниками, которых в то время было куда меньше, чем в наши дни, он обнаружил, что уже к 1300 г. английские фермеры обладали широкой свободой при жизни совершать операции с землей за пределами семьи; отсутствуют свидетельства об уравнивающих актах передачи земли и редки упоминания о расширенной семье как экономической единице; браки заключались позже, потому что молодой человек мог жениться, только имея возможность содержать себя, жену и детей без помощи своих родителей. Как отмечает Макфарлейн, эта индивидуалистическая модель вела к материальному неравенству в среде малоимущего рабочего класса, но зато возникло равенство возможностей: толковый и трудолюбивый фермер мог разбогатеть и стать джентри[98]. Как мы увидим ниже, в конце XIX в. в России наметился несомненный отход от классической модели крестьянской экономики, но в том, что касается передачи и обмена надельными участками земли, продолжала господствовать веберианская крестьянская модель – глава семьи действовал скорее как доверенное лицо семьи, чем как собственник.
Издержки чересполосицы, передела и семейной собственности
Модернизация российской экономики изменила соотношение издержек и выгод от сохранения особых правил распоряжения крестьянскими наделами. С самого начала у этих правил была своя оборотная сторона: чересполосица создавала массу неудобств, переделы убивали стимулы к инвестициям и исключали рыночные операции с землей (какой смысл покупать землю, если в будущем возможен передел?), а из‐за семейной собственности не только тормозились рыночные операции с землей, но и затягивался период времени, в течение которого молодые оставались под своеобразной опекой семьи. Затрудненность рыночных операций препятствовала осуществлению мер по повышению производительности, как очевидных (получение экономии от масштаба благодаря соединению полосок в единый участок земли), так и менее очевидных. Если бы землю было легко продавать и покупать, земля неумелых хозяев привлекла бы внимание тех, кто умеет обращаться с землей и мог бы предложить за нее цену, которая улучшила бы положение и продавца, и покупателя. К тому же в условиях коллективного контроля, который закреплял все три особенности крестьянского землевладения в России, новаторские решения могли приниматься только по всеобщему согласию или по решению большинства – сам по себе домохозяин был связан по рукам и ногам.
Таблица 2.4
Затраты труда (рабочих дней на единицу земли) в 72 крестьянских хозяйствах Пензенской губернии
Исторически сложилось так, что советские ученые обратили внимание только на проблемы, создаваемые чересполосицей, и не проявили особого интереса к последствиям практики переделов и семейной собственности. Разбросанность земельных делянок, разумеется, ограничивает возможность экономии на масштабе – обстоятельство, вызывавшее почти священный трепет у руководителей советской сельскохозяйственной политики. Передел же, напротив, всего лишь уничтожает личную, эгоистичную заинтересованность в улучшении земли, которая считалась уже чем‐то несущественным для нового советского человека. И даже если в действительности советское государство использовало весьма сильнодействующие стимулы, такие как обещание всевозможных льгот, с одной стороны, и угроза Гулага – с другой, оно никогда не сочувствовало чисто экономическим стимулам, создаваемым выбором потребителей, преломленным через рынок.
Чересполосица. Многие из недостатков чересполосицы были чисто материальными и потому наглядными. Судя по отдаленности и разбросанности земельных делянок (см.: табл. 2.2), очевидно, что крестьяне тратили много времени и сил на то, чтобы добраться до отдаленных участков. Результаты обследования 72 крестьянских хозяйств в Пензенской губернии, показанные в табл. 2.4, демонстрируют, что бесполезная трата сил при этом была очень значительной[99].
Затраты труда на возделывание любого данного количества земли тем больше, чем меньше средняя величина участка. Большая часть дополнительного труда уходила на то, чтобы добраться до земельного участка из дома. (К тому же полоски были очень узки, зачастую шириной от трех до четырех метров, так что пахать их можно было только вдоль[100].) Хотя суммарные затраты труда зависели от типа почвы (чернозем и не чернозем), необходимость иметь дело с мелкими участками удваивала затраты труда на единицу площади.
Из всех издержек, создаваемых чересполосицей, эту проще всего было бы устранить с помощью обменов между семьями. Крестьяне могли бы хоть каждый год договариваться об обмене, и это позволило бы им сэкономить время на дорогу. Собственно говоря, такие сделки имели место. Предприимчивые крестьяне – известные как «собиратели земли» или «землепромышленники» – брали в аренду множество участков на самых далеких от деревни полях, а потом сдавали их в аренду большими участками[101]. Тот факт, что эта практика была ограничена только дальними полями и даже на таких полях не была повсеместной, говорит о том, что издержки на переговоры, необходимые для подобных операций, были выше потенциальной выгоды.
Остальные издержки чересполосицы попадают в категорию внешних эффектов. Самое очевидное – это потеря земли, занятой межами[102]. Нужно учесть и то, что чересполосица серьезно тормозила механизацию. Поскольку полоски были узкие, крестьянин, пытавшийся использовать сельскохозяйственную технику, должен был либо как‐то приладиться к этому пространственному ограничению, что часто оказывалось просто невозможным, либо заключать соглашение с соседями о том, что он захватит обработкой и их землю. В первом случае наказанием ему была неэффективность использования сельскохозяйственной техники, во втором, даже если соседи выражали согласие, все издержки на механизацию ложились на новатора, а выгоды приходилось делить с соседями. Чересполосица мешала и применению сортовых или улучшенных семян – из‐за близкого соседства с делянками, засеянными несортовыми семенами, эффект быстро сводился к нулю[103].
95
Ст. 8 и 165 Положения о выкупе оставляют двойственность в вопросе о праве домохозяина на выкуп, поскольку не уточняют, может ли он действовать один и вопреки несогласию семьи и будет ли новое право собственности принадлежать ему лично. См. также: John Maynard, The Russian Peasant and Other Studies (1942), 56–57; Volin. 104 (сопоставляет положения закона от 14 июня 1910 г., установившие порядок приобретения и объединения земельных наделов домохозяином в передельческой общине с прежней практикой, когда при переделе землей наделялась семья); Teodor Shanin, The Awkward Class: Political Sociology of Peasantry in a Developing Society: Russia 1910–1925 (1972), 220–225 (отмечает, что усилия законодателя сделать землю личной собственностью натолкнулись на сопротивление крестьян); Moon, 181 (полагает, что в законе об освобождении крестьян от 1861 г. «заложена» именно семейная собственность на землю, а не личная); Корелин А. П. Социальный вопрос в России в 1906–1914 гг. (Столыпинская аграрная реформа) // Государственная деятельность П. А. Столыпина: сборник статей / Отв. ред. Н. К. Фигуровская и А. Д. Степанский. 1994. С. 79 (ссылается на решения 1880–1890‐х гг., расширившие права семьи за счет прав домохозяина).
96
Jane Burbank, Russian Peasants Go to Court: Legal Culture in the Country‐Side, 1905–1917 (2004), 103, 106. См. также ibid., 194–195, где описано применение концепции «получить по заслугам» [just deserts] в делах о наследстве.
97
Macfarlane, 23–25, 39–52, 82–84.
98
Нетитулованное мелкопоместное дворянство. – Прим. перев.
99
Volin, 91. См. также: Тюкавкин. С. 207 (соотносит время на ходьбу и время на работу при разных расстояниях от избы до поля); Панов Л. Земельная реформа в России. Истоки и уроки. М., 2001. С. 27 (график, отражающий падение прибыльности, по оценке немецких экономистов, при значительном расстоянии земельной делянки от деревни: при расстоянии более 4 км производительность составляет всего 2 % в сравнении с близким полем). Макклоски, работавший преимущественно с английскими данными, полагает, что расстояние играет не столь большую роль. См.: D. N. McCloskey, “The Prudent Peasant: New Findings on Open Fields,” J. Econ. Hist. 51 (1991): 343, 348.
100
Blum, 328.
101
David A. J. Macey, “The Peasant Commune and the Stolypin Reforms: Peasant Attitudes, 1906–1914,” in Land Commune and Peasant Community in Russia: Communal Forms in Imperial and Early Soviet Society, ed. Roger Bartlett (1990), 227. Ср. у Керанса с вводящим в заблуждение разговором об «округлении», где явно имеется в виду ограниченная практика временного соединения полосок в один участок, причем не только на дальних полях, Kerans, 337. См., в общем: Paul Gregory, Before Command: An Economic History of Russia from Emancipation to the First Five‐Year Plan (1994), 45–51 (подчеркивает возможность повышения эффективности с помощью договоренностей между крестьянами).
102
Volin, 91.
103
Ibid., 90–91. Макклоски, кстати говоря, полагал, что в случае Англии имел место еще один внешний эффект со значительными издержками – потрава скотом неогороженных посевов. McCloskey, “The Prudent Peasant,” 348–349.