Страница 164 из 182
Он вспоминал письма Катрин, полные воодушевления, и легко представлял себе сестру на месте матери, бессильную против низменных инстинктов собственных приверженцев. Ибо от друзей защититься труднее, чем от врагов.
Король Наваррский словно со стороны увидел, как он, будто блаженный дурачок, шлет из Парижа письма домой, наивно пытаясь этими убогими бумажонками защитить теперь уже католиков от гугенотов, а в действительности – людей от зверства, и его передернуло от жалкой этой картины.
Он скомкал лист бумаги, который приготовил, чтобы ответить на письмо, и швырнул его в угол.
Генрих подошел к зеркалу. В глубине темного стекла он видел свое лицо, немного обрюзгшее, с острым носом и нездоровыми кругами под глазами – следствие неумеренных винных возлияний. Совсем не такое лицо положено иметь герою-патриоту. Что ж, другого нет.
Этот чужой, почти незнакомый ему человек, смотревший на него из зазеркалья, снова был последней надеждой тех, кому больше не на кого надеяться. Правда, теперь эти люди ходят к мессе, а не слушают проповеди. А его друзья считают их врагами.
Генрих давно привык делать то, что не нравится его друзьям. Этот ценный навык он обрел после Варфоломеевской ночи. Благодаря этому умению он, бесправный пленник, спас когда-то Гиень от нашествия Монлюка. Благодаря ему, возможно, и теперь сделает то, что должен.
После провала заговора «недовольных» он избрал для себя стезю придворного, ибо не видел больше другого пути. Теперь же ему придется вновь стать королем. Во всяком случае, он попробует это сделать. Он хотел смысла? Что ж, вот он, смысл.
Генрих прикинул свои возможности. Он был законным сеньором трех крупных областей Аквитании и нескольких городов, и ему, без сомнения, удастся привлечь на свою сторону несколько сот, а затем и несколько тысяч дворян, католиков и гугенотов, уставших от безумия. Сначала он обоснуется в Лектуре или Ажене, что всегда поддерживали его. Расширит свое влияние на близлежащие земли. Постарается договориться с Дамвилем. Дамвилю, правда, не за что его любить, но ничего, Генрих что-нибудь придумает. А не придумает – значит, обойдется сам. Затем вернется в Нерак.
– Господин де Круа, – скажет он, – я благодарю вас за помощь, ибо вы отлично послужили нашему делу. Но хозяин теперь дома.
И благодатная земля его, став надежным пристанищем католикам и гугенотам, вновь будет ему крепким тылом. Ибо сила не только в пушках и солдатах, купленных на иноземные деньги. Она в возделанных полях и в торговых караванах, что без опаски следуют своим путем, платя пошлины в казну, в ремесленных мастерских и лавках менял. Во всем том, о чем забывают благородные господа в войнах своих за веру.
Генрих прошелся по своему уютному кабинету, к которому привык за четыре года. Погладил корешки книг. Здесь он привык читать. Здесь прошел суровую школу. Потерял все и заново выстроил свой замок.
Здесь понял, что этого недостаточно.
Его взгляд снова упал на письмо. Ах да. Вот о чем еще нужно позаботиться. Генрих взял новый лист бумаги и коротко написал: «Господин де Граммон, я освобождаю Вас от должности и благодарю за службу. H.N.». Присыпал чернила песком и поставил личную печать.
Потом позвал д’Арманьяка, чтобы тот отправил письмо и помог переодеться к вечернему балу. Все должно быть как всегда.
Был и еще один вопрос. Как бы Генриху ни хотелось думать, что провалом заговора «недовольных» он обязан случайности, эта сладкая иллюзия могла дорого стоить ему теперь. Может быть, случайности, а может, и нет. Это следовало выяснить наверняка. Так или иначе, но было бы наивно полагать, что, выпустив из Венсена, его оставят без надзора. Людей, что доносят на него, нужно было непременно найти, иначе планы его опять обречены на провал.
Теперь, в отличие от тех дней, когда он мечтал о славе, участвуя в заговоре «недовольных», планы его, сосредоточенные в скромных границах родовых владений, были мелки и скучны. Если теперь он расскажет о них Агриппе, вряд ли тот с воодушевлением воскликнет: «Я знал, что вы с нами, сир!»
Но планам этим он не мог позволить провалиться.