Страница 6 из 13
– Ты боишься темноты, – неожиданно спросил Жафар, – тёмных подземелий?
Забавный поворот!
– Вот ещё! Я – горянка, мы всю жизнь играли там!
– Вся жизнь у тебя впереди, а во что играли?
Фаду замялась, потому что играли они с девчонками, будто прячутся, убегают от яфаргов, от змеев-душителей...
– Так, в прятки. А почему ты спросил?
– Там внизу, в библиотеке сохранились некоторые подземные хранилища. Тексты не только записывали, их выбивали в камне, ткали. Завтра спустимся, я покажу тебе кое-что.
3.
Явившись до полудня, Ами нашла Жафара, заправляющим небольшой масляный фонарь на ручке.
– Готова прогуляться под землю?
Они покинули главный зал и углубились в правые, практически безграничные лабиринты пещерных колонн. Обставленные, обложенные книгами, снабжённые перекрытиями, которые в свою очередь служили полками для пугающе тяжёлых томов. Как мосты нависающие, они были так широки и прочны, что воспользовавшись приставной лесенкой, по ним ходили пешком, ища нужное, и находя, возможно, лишь над головой, на следующем ярусе, на четвёртом, на пятом...
Ами с Жафаром зашли в тупик. Он толкнул высокую стопку книг, рухнувшую в темень. Непроглядная, крутая лестница вниз. Оттуда потянуло необычным для пещер сухим, даже подогретым воздухом. К огорчению Ами, тепло кончилось через несколько шагов.
Круглый фонарь Жафара источал равномерный, глуховатый свет.
Ничуть не боящаяся, но ужасно заинтригованная Ами шла за ним истёртыми ступенями. То вниз и вниз, а то поворот и немного наверх... Ступени? Всё это были книги! Стопки, россыпи фолиантов! Никто их уже не откроет, превратившиеся в монолиты кирпичей, распавшихся в пыль. Бессчётно книг, стены не видны! Всё в копоти. Только порой обнаруживались низкие арки, остатки занавесей, истлевших дверей.
Запах пожарища, отсыревших углей и пепла за следующим поворотом начал обретать сладость, к дыму примешался тон специй... тлена... перечной пыли... сухофруктов...
– Чуешь? – спросил Жафар. – Не только в небе, и под землёй в Чёрные Дни бесилось пламя. Здесь хранили приправы, ковры, еду... К чему не дотянулся огонь, прокоптил дым.
Цель пути оказалась грубо вытесанной квадратной комнатой, заваленной полуистлевшими коврами и циновками. Просторная, своды высокие, арки ещё в две стороны, сквозняки.
Жафар обернулся:
– Здесь. Подожди...
Он зажёг светильник на дальней стене, разгоревшийся мгновенно, и ещё один с маленьким огоньком, а принесённый сразу же погасил, и Ами увидела...
Между светильниками на стене висел большущий ковёр.
«Златотканый...» – подумала Ами, никогда ничего подобного не встречав.
Местами потускневший он был цел и пылал отражённым сиянием. Прямоугольники узора на ковре сходились к центральному, создавая впечатление глубины: стенной или дверной ниши. Если второе, то дверь была закрыта. Перед ней красовался петел... Длинноногий, роскошный и надменный. Хвост – крутой волной, поникшим опахалом.
– Как живой... – прошептала Фаду.
Жафар кивнул, полюбовался на то, как она любовалась, и сменил картинку, подкрутив фитили. Теперь правый светильник разгорелся, а левый собрался в бусину.
Ами всплеснула руками:
– Ой!.. А как это?
На ковре вместо гладкого золотого петуха, шагал в противоположную сторону растрёпанный, пурпурный с белыми крыльями и хвостом. Ноги короткие, шпоры острые. За петухом ультрамариновая глубина, переливающаяся от синевы к зелени, словно распахнутая дверь. Зубцы отдельных перьев блестели на её фоне, как серебро.
– Заметь, – указал пальцем Жафар, – петухи шагают с востока на восток в разные стороны, а смотрят на восток, в одну. Я взял поесть, – резко переменил он тему, – и сироп. За водой, подожди, схожу. Перекусим с тобой, как те, прятавшиеся от катастрофы.
4.
Ами расстелила самый мохнатый из ковров перед удивительным, златотканым, разложила на платке сухие хлебцы, сладкие и солёные, и пока Жафар не вернулся, разглядывала чудо. В свете одинаково ярких огней петухи накладывались, пересекались и таяли в зависимости от того, где она стояла, как наклоняла голову. Ужасно интересно, только немного холодно. Сняв один светильник с крюка, Фаду прошлась вдоль стен, исследуя другие ковры. Остановилась у неприметного на вид, а тут и Жафар вернулся.
– А, беседка новобрачных. Церемониальный ковёр, за порогом клали.
Ни птиц, ни сценок со зверями. По углам вытканы: блюдо с виноградом, кинжал, лютня длинным грифом и седло. По центру одна пиалка. Всё очень условное, легко узнаваемое даже на старом ковре. Цветущая ветка с зелёными плодами пересекала восьмиугольник, заходила в квадрат и в центральный круг пиалы роняла один плод.
– Ста-арая символика – протянул Жафар, – теперь разве в песнях сохранилась.
– Что значит?
– Клятва, обещание свадебное. «Нет тебе сравнения. Власть моя и воля дороги мне, сладкие как виноград наложницы, острые как кинжал взгляды. Но рядом с тобой нет у меня ни воли, ни власти. За пологом беседки остался весь мир, под пологом – ты одна. Поймала меня любовь, уловила меня, обними же и ты меня, лови».
И поймал. Обнял Ами, укрыл в складках бурнуса:
– Холодно?
– Знобко.
Сели на коре, Ами разлила воды по бокалам, Жафар добавил сироп из маленького кувшинчика.
– Видишь орнамент по краю? Семь раз огибает ковёр по числу ступеней у сладкого, альковного порога. Это ягоды вышиты, они называются ягоды-в-пиалке. Такая же и с ветки падает. Единственная сладость, которая может сравниться с альковным сладострастием и кладётся вокруг ложа. Есть песня про влюблённых, про новобрачных. Ты, наверняка слышала, они забыли про еду и питьё, про блюда, кувшины, стоящие вокруг, и умерли бы. Но птица вспорхнула на ветку, ягода упала в пиалу, растеклась. Она благоухала так сильно и сладко, что влюблённые очнулись. Когда эти ягоды поспеют, я тебя непременно угощу. А пока расскажи о прятках в пещерах.
– Нуу... Обычно играли, что, как будто мы убегаем и прячемся. Это страшно! И весело! А потом мы ели, что захватили с собой, секретничали...
– Так-так?.. О чём?
Пещерный холод оставил их в обнимку и Фаду отчётливо вспомнился давнишний эпизод...
Костерок и шёпот... Девчоночья, воробьиная стайка, благо пещера имела выход для дыма... Близкая подружка, младшая дочь корзинщика... Её сестра недавно вышла замуж, средняя была помолвлена, а младшая всем, что узнала, подслушала за последние дни делилась с подружками:
– Вот как мы сидим у огня, – она шептала, – так же тепло будет с мужчиной, только вдвое теплей! Но не всегда, кому год, кому месяц или один день. А потом – как осенью в загоне буйволиц, где дует ветер. А если хотите, чтобы дольше, – её голова лежала на плече у Ами, как сейчас она на плече Жафара, и шёпот щекотал за ухом, – не выдавайте себя! Скажите: бусы хочу, отрез ткани хочу! А что вот так сидеть хочу, этого не говорите.
Все закивали. Они не раз уже слышали что-то подобное.
– Сестру она учила: «Что ни делает мужчина, не противься. Прочь не иди, но и навстречу не иди. Будет, как хлеб испечённый, ему – остывать, тебе – греться. Ляг у него под рукой. Не покажи, что это – твоё, а всё остальное – его. Иначе отнимет и никогда больше не даст». Пусть не знает, поняли?
Девчоночьи секреты. Ами вздохнула:
– Не знаю, что рассказать.
В складках крылатого мужского бурнуса, способного послужить и шатром в бурю, Ами сидела под рукой, как в гнезде, под крылом очень большой птицы. Если бы все предки и благие духи сошли с неба предупредить её об опасности, Ами заткнула бы уши. Всё ложь, но не тепло тела. Слова лгут, и мысли лгут, и предчувствия обманывают. Когда Жафар взял продрогшую Ами к себе, она поразилась мускусу его тела. Как испарения земные, следующее за ливнем в жару, самый плотский запах. Такое шло вместе с мужчинами на кочевье в конце тяжёлого дня. Такое носилось в воздухе перед осенним праздником азартных игр, плодов и свадеб. Внутренний голос прошептал: «Ами Фаду, он притворяется! Он не тот, за кого выдаёт себя!» Но Жафар вовсе ни за кого не выдавал.