Страница 51 из 97
Период рубежа 1919–1920 гг. – время крушения белых фронтов, несомненно, один из самых драматичных и насыщенных событиями в военно-политической истории Белого движения. Этот период отличался почти синхронным изменением во всех белых регионах двух главных составляющих политического курса – во-первых, поиск наиболее устойчивой формы национально-государственного устройства и, во-вторых, поиск наиболее эффективной в конкретных условиях формы легитимации власти – создание системы представительных учреждений и их взаимодействия с единоличной центральной властью. Синхронность во времени, скоротечность изменения обстановки и обусловленные этими факторами перемены в политическом курсе выразились в общности как основных тенденций развития белых режимов, так и в их способности к эволюции, происходящей, что примечательно, в исторически сжатый отрезок времени. Происходившие в ходе этой эволюции перемены хотя и отличались внешним радикализмом, но не отклонялись от принципиального положения военно-политической программы Белого дела – «непримиримой борьбы с большевизмом». Суть их сводилась к «перемене тактики», что диктовалось необходимостью «расширения социальной базы движения» при очевидной недостижимости быстрых военных успехов. Очевидность необходимости опоры движения на «внутренние силы» диктовалась также потерей поддержки со стороны «союзников», на которой в значительной степени строилась военно-политическая программа Белого движения в начальный период 1918–1919 г. Помощь со стороны иностранных государств теперь основывалась уже не на важности восстановления «Восточного фронта» против Германии, а в наличии политической и экономической заинтересованности в сотрудничестве с Россией. После поражения белых армий многие зарубежные политики (Д. Ллойд-Джордж, В. Вильсон и др.) высказывались о возможности сотрудничества с советской властью (прежде всего в сфере торговли). Даже при сохранении Антантой поддержки Белого движения ее масштабы и эффективность становились абсолютно незначительными.
В случае если бы «поход на Москву и Петроград» успешно завершился осенью 1919 г., то единоличная «национальная диктатура», сформировавшаяся в конце 1918 г., вполне оправдала бы свое предназначение. Данная модель была рассчитана на скорую вооруженную «ликвидацию большевизма». В ней считались оправданными обширные чрезвычайные полномочия военных властей. «Гражданская власть» довольствовалась совещательным статусом и надеждами не только на скорое восстановление своих ограниченных войной прав, но и на расширение и «углубление демократии». Многочисленные законопроекты будущей государственной организации России подтверждали подобные ожидания и надежды на их скорое осуществление. Но в конце 1919 – начале 1920 г. в общественных кругах, поддерживающих Белое движение, стало укрепляться мнение, что «национальная диктатура» не только не обеспечивает военных побед, но и, напротив, тормозит сближение «власти» и «общества». Территория, контролируемая белыми армиями, быстро сокращалась, и рассчитывать приходилось только на ограниченные ресурсы (людские, материальные), которыми располагали окраины бывшей Российской Империи. Белые правительства стали выдвигать лозунги «мобилизации всех сил», что требовало перемен в агарной, рабочей политике, в практике государственного строительства. Примечательно, что если в начальный период формирования Белого движения, в период его успехов 1918–1919 гг., большее значение уделялось обоснованию легальности власти (в частности, правовому обоснованию «омского переворота» 18 ноября 1918 г.), то на рубеже 1919–1920 гг. политики и военные усиленно заговорили о важности «народной поддержки», обратившись тем самым к аргументации легитимности белых режимов. «Жизнь выдвинула диктаториальную власть, опирающуюся не на общественный сговор, а на общественное признание», – в этих словах П. Н. Новгородцева верно отражены перемены, назревшие в политико-правовом статусе Белого движения[267].
Для Белого дела вопросы легитимности, после уничтожения в 1917 г. практически всех центров власти Российской Империи и Российской Республики, могли решаться только на основе правопреемственности. Но «цепочка права» (от Николая II до Колчака), которую пытались обосновать белые политики и юристы, была отнюдь не бесспорной, хотя бы потому, что в ее «звеньях» находились акты отречения Государя Императора и Великого Князя Михаила Александровича, составленные с нарушениями правовой практики (отречение за себя и за сына, отсутствие санкции со стороны каких-либо властных структур). Когда потребовалось легитимировать Белое движение, то это виделось не иначе как через создание выборной, представительной власти. Но тогда вышеупомянутая «цепочка права» теряла значение, ибо приходилось жертвовать всероссийским статусом. Ведь всеобщность выборов предполагала общегосударственный масштаб, что было невозможно до тех пор, пока Петроград и Москва оставались советскими. «Замкнутый круг» относительной легальности и легитимности поэтому либо игнорировался (отражаясь в позиции «временности» белых правительств и «непредрешения» политического курса), либо разрывался на региональном уровне. Власть, например, в казачьих областях, как уже отмечалось, опиралась на избирателей только определенного региона. Между ветвями власти, согласно принятым конституционным актам, соблюдались отношения взаимодействия, соподчиненности. Таким путем создавалось правдоподобие того, что проблема легитимации власти и соблюдения «буквы закона» все-таки решена.
Переход на региональный уровень внешне напоминал период 1917–1918 гг., когда суверенитет краевых правительств распространялся на ограниченную территорию. Но после ноября 1918 г. белые правительства в той или иной форме декларировали задачи всероссийского масштаба и при осуществлении региональной политики. «Областничество» образца 1918 г. не устраивало политиков и военных в 1920 г. В последний период истории Белого движения в России (апрель 1920 г. – ноябрь 1922 г.) решение данной проблемы происходило преимущественно на региональном уровне. При этом образовывались местные представительные структуры (как правило, земские) и сохранялась правопреемственность от всероссийской власти на исполнительном уровне, хотя бы и в краевых масштабах – например, Правитель Восточной Окраины атаман Семенов, получивший свой статус от Колчака, Правитель Приамурского Края генерал Дитерихс, избранный Земским Собором, Правитель Юга России генерал Врангель, получивший полноту военной и гражданской власти с санкции Деникина и по определению Правительствующего Сената.
Привлечение выборных органов к власти усиливало «представительный фундамент» Белого движения. Если в 1918–1919 г. проведение любых выборов, хотя бы на уровне низовых звеньев, считалось несвоевременным и опасным, то теперь избирательные кампании, даже в региональных масштабах, в пределах земских и городских единиц, считались вполне приемлемым способом усилить легитимность. В тех случаях, когда элементы представительной власти уже имелись, их также привлекали к управлению. Формы участия были различны: от коалиционных правительств до создаваемых заново исполнительных и законодательных органов. В белой Сибири, под влиянием политически активного земства и кооперации, проекты созыва Областной Думы сменились планами создания Земского Собора. Существенные изменения коснулись порядка выборов и полномочий Государственного Земского Совещания, получившего право законодательной инициативы. На белом Юге, где с 1917 г. большое значение имели национальные проблемы, выдвигались идеи федерации и даже конфедерации (Юго-Восточный Союз, проект Северо-Кавказского Союза). Изменился аппарат исполнительной власти, перестроенной на фундаменте коалиции с казачеством, наметились перспективы сотрудничества с земским и городским самоуправлением (модель южнорусской власти, включающей Законодательную Комиссию). На белом Севере система управления при последнем составе Временного Правительства Северной области стала строиться на основе губернского земства.
267
Русское дело. Омск, № 14, 22 октября 1919 г.