Страница 24 из 43
Я лежал в небольшом овраге, густо заросшем дикой травой, свежий аромат которой вдыхал в меня жизнь. С огромным усилием перевернувшись на живот, я чуть было снова не потерял сознание и долго, не двигаясь, отдыхал. Когда головокружение прошло, и я почувствовал себя увереннее, я попытался подняться, но ноги не держали меня. Мне удалось лишь встать на колени.
Ладонь левой руки от указательного пальца наискосок до запястья была глубоко рассечена, и на неё налипла большая корка запёкшейся крови, перемешанной с грязью.
Рубаха на мне, вся в кровавых брызгах и пятнах, была изодрана в клочья. Меня сильно качало, и я попробовал выбраться из оврага ползком.
Это не скоро мне удалось. Когда, же я оказался наверху, печальная картина открылась моему взору.
В сумерках, то здесь, то там прорезанных яркими цветками костров, всё пространство от Калки до недалёкой рощи было завалено трупами. Люди, кони, как в кошмарном сне, вперемежку лежали один на другом, искалеченные, изрубленные, застывшие. И ветер разносил приторный запах крови.
Перешагивая через мёртвых, сумрачно бродили угрюмые фигуры живых. Я увидел Великое Поле Смерти.
От тяжёлого подъёма и страшной открывшейся реальности у меня перехватило дыхание. Я бессильно упал лицом во влажную траву.
Я вспомнил. Я всё вспомнил. Гибель друзей и рассечённого от плеча до живота усатого татарина. Чёрную стрелу, задевшую мой рукав и вонзившуюся в затылок защищающего мою спину соратника. Ополченцев, затоптанных обезумевшими лошадьми. Мечи, с искрами звенящие и хищные летучие змеи-стрелы, слепо, но жадно выискивающие свою жертву. Фонтаны крови и куски человечьего мяса. Вопли, гул, визг и вой. Запах пота и запах смерти.
Я вспомнил, как нас оставалось всё меньше и меньше, как мы рубились направо и налево, стоя уже не на земле, а на мёртвых телах, как падали, сражённые, на эти тёплые ещё тела, как нас жали, давили, убивали проклятые басурмане. Вспомнил. До того момента, пока всё не закружилось вокруг, небо поменялось местами с землёю, пока не покатился я, цепляясь за острые зелёные стебли, в овраг, пока не обрёл спасительный глубокий покой. И как где-то уже вдалеке, без меня, прокатилось мощное громогласное
«Ура-а!»
Поклонка. Небо будет розовым
– Вся грязь Москвы от вас, собачников. Ходите везде, срёте под каждым деревом.
– Нет, что Вы? У меня дома туалет нормальный…
– Не юродствуй! Я не про те6я, а про зверюгу твою.
– У нас во дворах специальные ящики стоят.
А я в кармане всегда пару пакетиков ношу. Джеку за один раз больше не понадобится.
– Ага, на Кутузовке только.
– Да я и не хожу дальше. Что мне до Киевского вокзала с моим пекинесом чапать что ли?
– Да там столько народу! Поводок, небось, дерьмовенький?
– Обычный, рулетка в кармане. Я им и не пользуюсь почти. Джек так, в ошейнике бегает…
– Только честно: намордник-то хоть надеваешь?................... на него?
– Намордник? Это же пекинес, на его морду ни один намордник не подойдёт, наверное.
– Ну, ни фига себе цербер! Это ж какую пастищу иметь надо? А у меня дети маленькие.
– У меня тоже дети. Дура! Пекинес! Открой Google, посмотри картинки. Какой намордник? Куда я его ему, на жопу натяну?
– Да, не ори ты. У меня просто работа такая. Тормошить вас, толстозадых.
– Это я толстозадый? Или Джек?
– Ты меня не помнишь? Вон, посмотри: ДОСААФ. По Поклонке, когда она только строилась, по ямам да котлованам на армейских ЗИЛах рассекали, забыл? А заправка на Минке под горочку, где у тебя нога на педали тормоза дрожала постоянно – очередь длинная. Я тебе: лох, у нас что, ручник отменили что ли?
– Света? Сколько же лет? А ты совсем не изменилась…
– Ахахах… Иванов! Ты же меня не узнал даже.
– Да, прости… Я здесь временно, бабушка приболела, а Джека с собой взять пришлось, у меня-то там покормить, погулять…
– А жена?
– Жена… Она по работе в Берлине. Несколько дней уже…
– Или лет? Или навсегда?
– Зачем ты так? Я не знаю.
– Пойдём в наш любимый универсамчик «На углу», накупим пирожного (и этой милой мохнатой роже что-нибудь, где поменьше сахара).
– Это мы всё возьмём, но кафетерия там больше нет.
– Это и не важно, Иванов. Там напротив была палатка «МОРОЖЕНОЕ» она осталась?
– Нет.
– Ну и ладно, значит время покидает нас. Между прочим, эта улица называлась – Киевская.
– Она и сейчас так называется. И, думаю, будет так называться всегда.
– Света, а Новый год ты где будешь встречать? Дома с детьми, с мужем, у камина какого-нибудь…
– Муж погиб. В Чечне. В 1999.
– Прости. Ты одна?
– Нет, не одна у меня мальчик и девочка.
– Я тоже не один. У меня вот: друг, пекинес офигенный. Твои дети любят животных?
– Очень любят, но я не люблю прошлого.
– До Нового года не так уж много осталось. А в Новый год все мечты сбываются. Я хочу, чтобы они сбылись, твои мечты. О чём бы ты не думала – чтобы твоё небо было розовым.
– Романтик, да? Ты не видишь, тебя Джек за брючины тормошит? Небо будет розовым, уходи.
Небо будет розовым.
Мои собаки
Вот сейчас, когда гуляли, собачка моя на проходящего мимо бульдога бросилась.
– Джек! Ты чего? Вроде и покушал, как обычно, вещества не употреблял никакие. Что за агрессия?
Ты посмотри на себя (линеечку могу одолжить, рост измерить) и на этого цербера. Скажи спасибо хозяйке, что на поводке держит.
Бульдожка, кстати, умная, внутренне, без показухи осознающая свою силу. К чему размениваться на всяких шавок. Обидишь, а потом сам же и жалеть её будешь.
У меня первая собака была большая. Восточноевропейская овчарка. От немецких овчарок отличаются более длинными ногами и более широкой грудью. Крупнее заметно. Папа выбрал самого наглого и шустрого щенка. Чёрного, без единого пятнышка.
Продавец-армянин:
– Хороший выбор, сынок. Этот чёрный самый ловкий из них. Потомок индийского волка. Тебе руку лизать будет, а врагу… Вырастет, дракону голову откусит.
– А все три?
– Что три?
– У дракона три головы.
– Э-э-э… Это Змей-Горыныч. У дракона одна голова.
А вот ещё, позже случай был.
Гуляли мы с собакой в Филёвском парке. Ему же побегать надо, а там вечером я его спускал с поводка. Людей нет – резвись на здоровье. Бегу по дорожке, Кинг по тропинке параллельно. Слышу, блин, какая-то заминка. Подбегаю. Картина:
Моя собака, охуевшая сидит. Рядом мент валяется, шаря вокруг себя в поисках фуражки. Второй мент судорожно кобуру пытается расстегнуть.
– Не стреляй! – я ему.
– Твоя собака?
– Да. Вы откуда взялись?
– Где живешь? – он взял себя в руки, а на меня, наоборот, колотун нахлынул.
– Там, – неопределенно махнул я за плечо. Не покусал?
– Нет. Он врезался на скорости. Сам испугался, кажется.
– Я пойду?
– Иди.
– Фуражка…
– Иди, нормально всё.
Они, разумеется, меня вычислили. Приходит ко мне домой дядька в погонах. Майор с сединой на висках. Без обиняков:
– Продай собаку. Хорошая собака, нам такие нужны.
– Нам тоже такие нужны. И друзья не продаются.
– Другого ответа не ожидал от тебя. Давай к делу. Предлагаю работу: ты – кинолог, а этот твой волкодав – специалист.
– Спасибо. Я подумаю.
Воскресенье. Карьер
Воскресенье, 26 июля. День парашютиста. А что мы сегодня делали? Нет, с парашютом мы не прыгали. Боюсь высоты после аварии в армии. Или как правильно – авиакатастрофы? Падения? Да, чего там? Подбили наш вертолёт. Насмерть. Меня – не насмерть. Но с психологическими последствиями. Физические увечья зализывались недолго. В моём случае. Их почти и не было. Но, блядь, когда приходится ехать в метро, даже там, на эскалаторе, голова кружится.
Своей машины у меня теперь нет (так уж сложилось), взял у друга. Она в моём гараже стоит, он мне ключи оставляет: пользуйся, когда надо. Очень хороший друг, вообще в трудностях не бросает. Тем более, что у них на семью три тачки (это я по данному конкретному вопросу). Директор по продажам крупой российской сети автосалонов. Мой друг. Он просил меня в интернет-публикациях его не упоминать (ему и ТВ – уже слишком много), не буду вдаваться в подробности.