Одна Книга. Микрорассказы

Кому же хочется быть изгоем, аутсайдером? Наверное, никому, да и ненадолго это, если случилось, потому что и на той стороне изгоняемые сбиваются в стаи, кланы, бляттть, по восходящей – в Гражданское Общество. А хрен ли – психология

Так вот, к словам вернёмся. Их бессмысленный поток иному не замочит даже ноги. «Многа букафф» – читать насильно не заставишь. А если автору самому от рукоблудия графоманства своего какое-либо неудобство – так вон, в аптеке: от поноса, недержания мочи и прочих внутренних излишеств есть таблетки. Это лечится, не больно и недолго. Вот, и я сейчас туда собрался.

Свобода

Прекрасно то, что недолговечно, что нельзя повторить в точности, но и на что не поставишь «копирайт». Мимолётная снежинка – уникальна, идеальна. А капля молока, разбивающаяся о стол? Слово-воробей, которое не поймаешь и ловить не надо. Рисунок пальцем на запотевшем стекле. Оттого восхищаюсь ледяными и песочными скульптурами, что жизни им – отмеренный и недолгий срок. И счастье в том, чтобы успеть побыть, хоть созерцателем, в их короткой жизни.

Жене своей, когда родился наш сын, я вытаптывал ногами поздравления на снегу (это был декабрь) под окнами роддома. Мне и в голову не пришло бы изгадить тротуар краской, как модно сейчас. Изгадить – потому, что жена из роддома скоро уйдёт, а другим твои поздравления (адресованные не им) не нужны и раздражают.

Лучшие песни – спетые на кухне не под магнитофон, не на запись. О которых вспоминаешь, но прослушать вновь можешь только в своей голове, в своей памяти. Это – как книга, которая даёт простор фантазии и воображению, в отличие от снятого по ней кино. Где все лица, цвета, звуки придуманы за нас, и навязаны нам в том виде, которого хотел режиссёр. А твои отступления от «вылитых в граните» образов – не свобода, а ересь.

Свобода – это разрушение догм. В постоянно изменяющейся Вселенной не должно быть ничего незыблемого. Раз и навсегда окаменевшего. Свобода – это дыхание. Дыхание – это горение. Свобода – это процесс, а не предмет. Свободу нельзя взять. Нельзя схватить и удержать – она перестанет быть свободой. Свобода – это вода, протекающая сквозь пальцы. Твои руки станут чище, но свобода не будет в твоих руках. Ручная свобода – это обычная вода.

«Кормить надо лучше – тогда и не улетят» Свободу нельзя прикормить. Финансовая зависимость деспотичнее даже, чем физическая, потому что она же – и моральная. Ну и как поставить рядом Свободу и Зависимость? Свобода – это когда по собственному желанию идут к тебе, а не ты к себе кого-то тянешь. Свобода – это абсолютное отсутствие принуждения. Какого бы то ни было, даже любви. Чувства человеческие являются жестокими тюремщиками свободы. Но они же – и главная её движущая сила.

Свобода – это парадокс.

Ли Лу

Поначалу Олег Явор всеми способами пытался убедить нас, что их с Лидочкой супружество ни в коей мере не является пресмыканием с его стороны. В первую нашу встречу, после подобного заявления, он даже демонстративно пресмыкнулся, мол, ничего общего сей поступок с их с Лидочкой совместной семейной жизнью не имеет и иметь не может. Все присутствующие согласно закивали, элегантно стряхивая сигарный пепел на пресловутый марокканский ковёр. Однако, уже тогда все прекрасно понимали, что предмет разговора не является ни Адом, ни Раем, в полном смысле понимания Дьяволом этих слов.

Лидочка была дальневосточной кореянкой, а потому в общероссийском паспорте своём носила соответствующее происхождению имя – Ли Лу, что, впрочем, наивно и безуспешно пыталась скрывать от всех посторонних, в том числе, и своего гражданского мужа. Представляла себя, как ей казалось, более благозвучной фамилией Явор, но супруга, всё же, называла на свой манер – просто О.

Все мы, наша компания Трёх Маргиналов и внешне безоблачно счастливые затянувшиеся молодожёны, сидели в их Лу-Яворской гостиной, пили неправдоподобно дешёвый «Хеннесси» и «Брют» несуществующего ныне Абрау-Дюрсо, рассказывали по очереди всякую чушь.

И хотя (по заверениям очевидцев) подобное с ним случалось исключительно редко, к концу того дня О Явор напился до бессовестного помутнения образов в глазах.

Тогда он начал свою историю…

Персидская ночь

Медленно темнеет… золотистый месяц касается летящих в небо минаретов… яркие звёзды плывут над сказочным городом… манящий запах цветов наполняет сады.

Сердце замирает в изумлении – на землю опускается великолепная персидская ночь. Восток всегда привлекал путешественников. Он удивителен, загадочен и прекрасен…

Азада и Александр. Теперь только она одна, непокорная дочь Востока, знала, где находится Камень. Последний Рубин Азнавара, сочащийся кровью тысячи Героев. Ключ от Золотых Врат, печать Воды и Теней.

Азада – что значит Свободная. Александр – значит Человек.

Великий Предел был так близок, и так же недоступен. Гордая персиянка ни за что не соглашалась открыть тайну, не соблазняясь ни на какие волшебные посулы, не страшась никаких ужасных мук и самой смерти. Что слова, обещания, угрозы? Что воплощение их? Зыбкая тень на песке, слабая рябь на водной глади…

Ночь нежна. Прохлада с миндальным ароматом и сверкающая мозаика звёзд над головой. Музыка ветра и танцы блуждающих дюн. Время, как в песочных часах, перетекает из одного колбы-мира в другой, объединяя их своим вечным движением.

Ночь – время сказок и снов; сон – призрачный путь для прогулок по неведомым странам. До бесконечности, не зная границ, но всегда возвращаясь.

Можно переступить порог и остаться с той стороны зеркального стекла, отделяющего Явь от Нави. Можно стереть древние иероглифы с мёртвых камней, забыть их значение… Нельзя изменить то, о чём они говорят.

Ласковая ночь скоротечна. Полна любви и наслаждений. Два имени в её объятиях – Азада и Александр… А утром, не дождавшись ответа, он прикажет её обезглавить.

Возвращение

… Я почувствовал, что рука моя сжимает что-то обоюдоострое, нестерпимо горячее, вернувшее меня в сознание. Попробовал разжать пальцы. Невыносимая боль пронзила руку от ладони до плеча. Мутный красный туман в глазах озарился багряной вспышкой, пульс дробью заколотился в висках. Вены, казалось, вот-вот лопнут под бешеным напором крови. А по щекам покатились кипящие слёзы. Я замер, я не дышал, я больше не хотел боли. Но будто сама земля мелко и часто содрогалась в такт ударам моего сердца. Мучительное сознание огнём врезалось в моё тело, во всё до последнего, что есть я. Я – ещё не мёртвый, и почти уже не живой, не в силах ничего с собой сделать. Тяжело же душа покидает тело.

Больно и долго. Где он, мир? Его уже нет. Остался крохотный кусочек в границах закрытых глаз. Я уже не могу ни видеть, ни слышать, ни чувствовать ничего. Кроме боли. Я не могу даже помнить. Позади – вечность беспросветной пустоты. Где позади? Я уже потерялся в пространстве и времени. И вообще, есть ли они теперь? Могут ли быть? Если ничего нет; если и сам я – что-то нематериальное, нереальное. Но в тот же миг я ощутил падение, именно падение. Куда? Откуда? Я падал, я проваливался до тех пор, пока и меня совсем не стало…

… Потом снились розовые облака в прозрачно-голубом небе. Небо было и сверху, и снизу, и везде, куда ни посмотришь. И облака носились, сумасшедшие упругие формы, сталкивались, выгибались, разлетались в разные стороны… А потом наступила ночь, и я понял, что это уже не сон. Я открыл глаза и увидел сверкающую мозаику звёзд в чёрной глубине. Звёзды. Я видел их! И ещё что-то… Звуки. Голоса, да, я мог слышать их, и они доносились отовсюду. Я попробовал пошевелиться, и тело моё болью и непривычной тяжестью дало знать о себе. Боль была тупой и ноющей, и ещё – опутывающая, вяжущая усталость. Но мозг чист, словно только что выстиран, мысли девственны, как у младенца. Постепенно я постигал объёмность мира, возвращался в его законы.