Страница 15 из 43
– На то он и князь, – Воик двинулся было, дальше, но притормозил. – А ты откуда знаешь?
– Разведка донесла, – важно ответил Маза.
– Да и хрен с ними! – Воик вошёл-таки в город, и уже не оборачиваясь:
– Не один раз они пытались к нам сунуться, вот и сейчас ничего у них не выйдет. Да и вообще, при чём здесь какой-то мост, если река от нас в стороне протекает?
Мазовша ничего не сказал больше.
НЕОЖИДАННЫЙ КОНЕЦ РЕТРОСПЕКТИВЫ
Подсолнухи безумствовали. И тянули свои многогранные, похожие на стрекозиные глаза, головы к своему царю небесному, плавающему в синих хлябях вышних, серьёзному высокомерному Солнцу. Безумствовали златокудрые, заталкивая крепкими зелёными локтями себе под ноги чахлые овсяные метелки. В два роста человеческих строились и не знали нахальной американской маисовой конкуренции. Рай подсолнуховый, весёлое жёлтое море. Ни цветы, ни растения – существа с наивными и щедрыми душами. С голосом, слухом и зрением, с безгранично открытыми чувствами и неоправданной скромностью в смущении от своей пышности.
Горизонт жидким золотом волнился на изумрудных ладонях у основания лазурного купола; мириады блестящих агатов влюблёнными взорами пронизывали Вселенную. Целостность, неразлучность и неразделимость Мира представали во всей своей красе и правильности. Золото в Голубом, Горнее в Дольнем, Духовное в Мирском – полнота и достаточность Природы, Божественная гармония, простая человеческая радость. Смазливость и диффузия красок, как на полотнах Остроумова (честно говоря, не знаю, умел ли он рисовать – прим. авт.), так и тянут за нейрочувствительные ниточки душу из бренного тела, зовут оторваться от земли, сбросить изношенные ботинки, взмахнуть руками, если крылья ещё не выросли… И полететь… Полететь… Над святым покровом планеты, под самой мистической твердью небесной, сквозь тверёзо-пьянящий волшебный Эфир, в рай.
В Подсолнуховый Рай.
Ад выползает наружу
В то утро небо ледяной ртутью пролилось на Старую площадь. Ещё агрессивней запульсировала кроваво-красным пентаграмма сталинских высоток. Это москитное место уже вполне подготовлено к Апокалипсису.
Посмотри на Деловой центр с другого берега – многоэтажные клыки Дьявола выросли из преисподней. Их обломали в Нью-Йорке, они выперли здесь. Всегда так.
Потому, что Ад выползает наружу.
Двуликий Антихрист выдаёт себя за Спасителя, и хоть ему мало уже кто верит, слишком для многих такой расклад очень удобен, весьма привлекателен. Снова нацепив на головы припрятанные, было на время рога, толпа недочертей закрутила пир: ведь время чумы пришло!
… В то утро грозно и неожиданно Вулкан извергнул в небеса огненную струю ядовитой блевотины. В воздухе закружились хлопья чёрного пепла, пожирающие апрельские снежинки – пух с растерзанных ангельских крыльев. На этот раз воинство Михаила оказалось не на высоте.
Великая Банковская Стена на улице Маши Порываевой ощетинилась пушками. Бомбардиры и фейерверкеры носятся по офисам с запалами в руках. Вечером будет салют, халявная жратва и выпивка. «Инаугурация манифеста Авена».
Вот и оно, Иуды
Лживое время настало.
В небе иссиня-паскудном
Солнце себя растеряло.
След по Земле кровавый
В горестную обитель:
Это бредёт усталый
Преданный всеми Спаситель.
Он – проходящий мимо,
Он – никому не нужен,
Где клубами чёрного дыма
Ад выползает наружу.
Где ритуальные пляски,
Пьяные хороводы,
Ведущие без опаски
В расступившиеся воды.
Как потерявшие разум
Пьют ядовитые зелья,
С жадностью, чтобы всё сразу
Утопить в безумном веселье.
Чтобы не видеть, не слышать
Плача оставшихся зрячих.
Ниже теперь или выше —
Слова ничего не значат.
К Храму идут обманом,
Крестятся по привычке,
А в оттопыренных их карманах —
Бутылки с бензином и спички.
И. Иванов
Мои Петровские выселки
Из каникуловой тетради
Петровские Выселки и деревней-то не назовёшь. А какое уж там село: ближайший Храм, и тот за пять километров, на берегу Красивой Мечи – быстрого, неспокойного, но всегда тёплого многорыбного притока Дона. А Выселки – так, деревенька, деревушка в шесть дворов. Среди зелени лесов и золота полей прилепилась она неожиданно к лебедянской дороге. Конечно же, эта асфальтовая лента в две полосы появилась гораздо позже, чем само поселение, недаром ведь, эти Выселки называются Петровскими. Должно быть, название это сохранилось еж с 16 столетия, времён Петра Великого. А может, и нет. Просто какой-нибудь заурядный помещик Петров прописал в географии России своё скромное имя.
Впрочем, это теперь не так уж и важно. Какая-никакая, а сама-то деревня ещё существует. И люди в ней живут, и скотина, и птица. И погост за околицей, почти проглоченный подступившим лесом, небольшое кладбище, на крестах и надгробных камнях которого можно встретить всего лишь две фамилии. Типичное родовое захоронение. И кругом, кругом неудержимая, самоуверенно прущая из земли растительность. Чернозём здесь – будто маслом пропитанный и, кажется, круглый год огороды завалены овощами, а сады – фруктами.
Тьфу! – на цивилизацию; это ли не Рай?
Я сидел у окна и наблюдал, как свихнувшиеся от жары куры забирались на невысокий, травянисто-лохматый бугорок древнего погреба, с разбегу спрыгивали с противоположной стороны, где ещё болталась на одной ржавой петле маленькая деревянная дверца, обегали вокруг и снова карабкались наверх. В комнату, где я коротал своё безделье, набилась густая душная тень. Мухи нудно зудели под потолком возле пыльной лампочки. Скучно.
Мимо проковыляла стайка гусей, общипывая на ходу подвядшую траву. Пришла чумазая рыжая кошка, посидела, подивилась на кур недолго. Унылая собака выглянула из зарослей репейника, понюхала брошенное кем-то ржавое ведро со рваной дыркой в дне и скрылась восвояси.
Делать ничего не хотелось, и математические таблицы не лезли мне в голову. Каникулы. «Каникулы» – я произнёс про себя по слогам несколько раз это слово, решил, что происхождения оно латинского, и забыл. Те же гуси, в прежнем порядке прошлёпали в обратную сторону. Нет, этим птичкам Рим не спасти, подумалось мне, когда я провожал их взглядом. Курам, наконец, надоел погреб, и они дружно и громко убежали куда-то.
Через некоторое время появились деревенские мальчишки, их было четверо, и каждый нёс в руках маленького котёнка. Котята, наверное, родились совсем недавно, потому что глупо тыкались мордочками в разные стороны. Они были: два серые, один чёрный, а ещё один какой-то непонятный. А мальчишки были знакомые и, проходя мимо меня, предложили мне пойти с ними на пруд.
«Котят топить», – пояснил один из ребят. «Зачем?» – совсем по-городскому удивился я. «А куда их ещё? Всё равно сдохнут, с голоду или ещё как. Так, чтобы не мучились – бултых и всё». Я не совсем понял, почему котята обязательно должны сдохнуть, но на пруд пошёл вместе со всеми, даже не из любопытства – просто от нечего делать.
Поля по обе стороны дороги были уже убраны, и из них торчала колючая солома. А сама дорога была обильно посыпана потерянной грузовиками пшеницей. Редко попадались и целые колоски. Я подобрал один, расшелушил, обдул и стал жевать. Забавно и непривычно. Настоящий живой хлеб, не то, что из городской булочной.