Пламя нашей жизни

И, в конце концов.

То, что проклятая Савада выжила на церемонии. Теперь сей факт представал перед ними в совершенно новом свете. Никто на кораблях не поднимал этот вопрос, и тем не менее это не значит, что он ни у кого не возник…

Как?

Загвоздка состояла лишь в том, чем это было. Удачей или сговором. И если второе, то как широк круг тех, кто в него посвящен.

К тому же, если верен вариант, в котором Савада и Спейд играют на одной стороне, возможно, все только начинается.

И следующим ходом эти двое, что было бы закономерно, могут начать ставить условия.

Цуру Сэтоши бросил взгляд на Хибари Хизэши, который в раздумьях разглядывал убранство каюты, уже готовый к обсуждению сложившейся ситуации и ждущий только Цуру.

Сэтоши решил. Сколь бы ни было печально положение Торикай, следует продолжить прощупывание почвы, придерживаясь выбранного курса, и быть готовыми ко всему. А пока что задать верный настрой своим людям.

***

Конотори Куро сидел в трюме, прислонясь затылком к холодящему металлу и глядя невидящим взглядом в стену напротив.

Куро не приходилось никогда ждать от жизни чего-то особенно хорошего. Но и то, что он имел, было уже не так уж плохо.

Родился он далеко не в главной семье ветви далеко не первым сыном, и да — его имя говорило об этом лучше других всяких слов**. У четы, что дала ему жизнь, был удивительный случай: каждый раз у них рождались близнецы. И каждый раз мальчики. Видимо, на Куро, на последнем ребенке, мать решила отдохнуть, и близнеца ему не досталось. Кажется, после первоначального всеобщего недоумения все вздохнули с облегчением. Отдохнуть решили и фантазией на его имени. Хорошо хоть не назвали «нечетным»***.

Все было как у всех, единственное, что он мог сказать еще особенного про свою семью — очень странными взглядами время от времени поглядывали некоторые взрослые на окаа-сан. Старшие братья ему говорили что-то непонятное про то, что кто-то пропустил женщину с сильным солнцем. А что солнце на самом деле было Солнцем и многое-многое другое, он понял лишь тогда, когда подрос. Например, почему он девятый, если братьев всего четыре. Почему самые старшие действительно близнецы, а младшие выглядят с разницей минимум в два года.

Понял он и что такое тренировки, чем грозит клеймо «слабый», как зубами хвататься за жизнь; что родители не станут прикрывать кого-то одного с риском подставить других детей; что бывает, что каждый сам за себя, но своих лучше держаться. Когда молчать и когда говорить. Оглядываясь назад, понял, что сам стал тем, на кого раньше смотрел снизу вверх, но есть планка, выше которой ему не подняться, и есть те, с кем ты не равен уже от рождения.

Понял, где кончается привязанность и начинается долг. С какой стороны держаться за оружие — и не только. Если бьешь, бей насмерть, учиться сдерживаться будешь потом, когда привыкшая разить рука не дрогнет — нельзя вспоминать, что твой противник, возможно, будет тот, с кем ты рос и даже дружил, как умел. Куро научился убивать. Если пойти должен дальше кто-то один, пойдет сильнейший.

И сильнейший — это действительно сильнейший. Где гнутся все — он стоит прямо, где все ломаются — тот согнется с тем, чтобы распрямиться. Он верен. Он надежен. Он опытен и удачлив, но скромен — жизнь научила. Он умеет побороть и страх, и слабость с ненужным милосердием. Нет ничего, с чем не справится клан, а он — часть клана, и больше ничего не требуется. Он был ужасно горд, когда его вместе с самыми старшими двумя братьями и отцом взяли в поход на иллюзиониста, хоть и не позволял взбудораженной крови ударить в голову.

Но…

Куро медленно поднял руки. Линии, прочерченные на ладони складками, чернели запекшимся темно-бурым цветом. Куро знал, что, если он повернет ладони другой стороной, увидит такую же бурую кайму вокруг ногтей. Куро не волновал красный, потихоньку проступающий через бурый, который в свою очередь был на белом, что охватывал весь его торс. Сизый рукав хаори чернел, но Куро было не обмануть: это тоже был бурый, сползший на руку с головы Торио и обхвативший ее холодными липкими бесформенными щупальцами.

Куро тогда не сразу понял, что это голова именно Торио. Торио был не какой-то головой с выпученными остекленевшими глазами и несколько отвисшей челюстью, взятой отдельно от тела. Торио, так похожий с близнецом, Тору, был яркий и сильный. У него были крепкие руки с большими теплыми ладонями. Голова маленького Куро в них помещалась с запасом, когда втихаря Торио трепал младшего по макушке. У него была смуглая кожа, но ему и не требовалась бледность и холодность аристократии. Им не требовалась. Зато им можно было, пока никто не видит этого безобразия, поиграть в укромном уголке. Недолго. Чтобы не нашли. Детям Торикай старше пяти всегда есть чем заняться более полезным, чем обычные детские развлечения, и «более полезное» совершенно не носило рекомендательный характер.

Тихий и неулыбчивый Тору, слегка прохладный, как и отец, им никогда не мешал.

Торио и Тору быстро отдалялись от семьи, бывая в общем доме все меньше, возвращаясь обратно все более уставшими и какими-то жесткими, трогать их не хотелось. Но Куро было известно, — это был их секрет, — Торио где-то там, глубоко, все еще теплый.

Поэтому, объективно говоря, отдельно от тела взятая голова, вытащенная из прочих, сваленных жуткой горой на палубу, с искаженным в гримасе бледно-землистым лицом могла быть даже скорее обычно холодным Тору, чем Торио.

Руки и губы от этого открытия затряслись у и без того не спокойного Куро не меньше.

Только этот шрамик у основания челюсти был все же у Торио.

По руке на рукав с головы ползло темно-бурое. От оглушительного удара наотмашь по лицу Куро, качнувшись всем телом, начал дышать. Переведя взгляд, который он с посторонней помощью оторвал от того, что держал в руках, он уставился на кого-то, кто подошел к нему. «Кто-то», темноволосый, с бледным лицом и напряженными от сжатых челюстей скулами, требовательно делал жест рукой. Куро, тупо уставившись на руки, не понимал, чего от него хотят.

— Не задерживай, — сказал не знакомый ему по имени соклановец, бросив короткий выразительный взгляд на то, что было в руках у Куро.

Тот не понимал, что нужно с этим делать.

До этого они разбирали головы вместе с предельно деликатно обращавшимися с внезапным объектом логистической задачи мафиози, но сейчас в руках у Куро был Торио, а не голова. Вернее, не совсем. Не совсем Торио или не совсем целиком — это будет правильнее сказать? Куда-то туда его было отдавать… зачем? Всё, Торио у него. Но какой-то неправильный Торио, но как это исправлять?

Слишком холодный…

Слишком…

Надо же что-то делать.

Но…

Приблизившийся вплотную соклановец тем временем попытался аккуратно освободить из рук Куро его ношу, но тот вцепился мертвой хваткой. Это какое-то недоразумение, то, что он держит — его, принадлежит ему, неужели не ясно?

— Это Торио, — несколько растерянно и в то же время твердо объяснил Куро, внимательно ища в глазах, видно, соратника понимание.

Соратник, возможно, знающий толк в том, как должен выглядеть его, Куро, Торио, а возможно, из каких-то иных соображений, пристальнее посмотрел в лицо Торио, потом Куро, потом снова Торио, очень медленно кивнул своим мыслям. Встал на место Куро, что-то сказал дальше по цепочке, кто-то откуда-то подошел поближе, кто-то потянул было Куро за локоть, но он уперся:

— Остался еще… То-Торио и Т-Тору очень похожи. Нужно еще… — тут пронзительно крикнула чайка, подлетевшая на свет прожекторов. Все дружно вздрогнули. Послышались еще крики чаек. Помрачнев лицами еще больше, люди стали задирать к небу головы.

Кто-то потянулся угрожающим движением за пазуху или к кобуре на поясе, но у обычно бдительного Конотори сбоили все инстинкты и рефлексы. Куро внезапно стало отпускать схватившее его изнутри оцепенение; он резко вдохнул зловонный воздух, поперхнувшись им. Оттаивал ледник, в который превратилась его голова, и теперь содержимое почти точно больного разума все больше с каждой минутой напоминало кашу. Куро, покачнувшись, рухнул на одно колено, прижимая к себе неправильного Торио.