Страница 10 из 13
Действительность возможного претендует на заполонение горизонтов нашего сознания. Выбор как действие в пространстве возможного забирает все ресурсы. Наоборот, самоопределение осуществляется тогда, когда ни одна из множества возможностей не годится, минуя пространство возможного, на гране возможного и невозможного. Парадокс заключается в том, что там, где свобода реализовалась, ей не осталось места.
Действие выбора соответствует процессу самоидентификации. С точки зрения духовного усилия он гораздо менее энергоемкий, но одновременно он способен поглотить все жизненные ресурсы, выступая как почва для властных технологий. Для самоопределения не остается места, его место занято, и ирония судьбы заключается в том, что из внешней позиции неразличимы эффекты самоидентификации и самоопределения. Ответы на вопрос «кто я, где и как действую?» могут быть получены разными путями: и из мягкого навязывания с экрана виртуальной реальности, и в результате жесткого предписывания из репродуктора. Порядок тоталитаризма, из которого мы нечаянно и сразу угодили в постмодернистский хаос, точно так же не оставлял места для вопроса о должном, мы были свободны от необходимости отвечать на него. «У них твердые убеждения. Наверное, потому, что у них нет выбора», – сказал о нас прошлых Ланцелот в фильме «Убить дракона». Можно было бы продолжить про нас настоящих: «У них нет убеждений, слишком много выбора».
Без представлений о самоопределении и опыта вступили мы в иной мир, где они тоже не затребованы. Общество потребителей потребляет образы человека так же, как товары повседневного спроса. «Прямое попадание» из тоталитарности в постмодерн означает, что каждая из культурных автономий будет порабощать пусть на год, на день или на сезон. Говоря словами метафоры из известного фильма М. Захарова, «дракон остался внутри своих подданных». Раньше в условиях тоталитарного образа жизни самоопределение было равно маргинальное™, противостоянию, а в большинстве случаев не востребовалось. В условиях постмодернистского общества, несмотря на его критику власти, свободы не прибавилось, если только не рассматривать само постмодернистское общество как экстремальную ситуацию, из которой необходимо выйти. Дело не в том, что должное исчезло как единственно заданное, и не в том, что теперь среди множества реанимированных идеалов нет места должному, а в том, что нет необходимости определения должного.
Но между самоидентификацией и самоопределением все-таки лежит пропасть. И эта разность фиксируется по линии рефлексии и ответственности. Категория должного в модальной рефлексии причастна к разрешению проблемы конечности-бесконечности существования. В познавательной установке должное равно закону, которому подчинялись все объекты, это следование ему. Если применять модальную парадигму к деятельностному миропониманию, то содержание необходимого (должного) становится единственным содержанием, которое придает смысл деятельности и является гарантом действенности удерживаемых ею смыслов. Пространство возможного «как место жительства» дает забвение бессмысленности бездеятельностного бытия.
Если объявить существующее местом ограничений свободы, возможное – местом ее предъявления, то должное является сферой употребления свободы. «Кризис свободопользования» возник именно вследствие исчезновения категории должного из понятий «повседневного спроса».
2. Проблема самоопределения. Человек психологический, человек демократический, человек технологический… Субъективная невозможность самоопределения
Вернемся к истории. Какие имена получала проблема самоопределения в разное время своего «выплывания на свет»? Для Сенеки это была тема судьбы, рока и противостояния ему. Для Христа – тема искушения и исполнения силой духа. Для Лютера и Кальвина противотемье: оправдания – предопределения. На переломе XIX–XX веков – тема свободы в противовес теме судьбы (другой полюс проблемы определения): odium fati русской религиозной философии вместо amor fati Ницше. Тема свободы и способа ее употребления – самоопределения – потонула затем в постмодернистском наводнении. Радикальное онтологическое сомнение избавило человека от его сущности: человек – это его история. Тема сокровенного желания, призвания, поиска человека – сквозная тема Стругацких. Идея номадов-кочевников постмодернизма, не имеющих своей территории, пути как способа существования. Борхес с его образами судьбы – книги, библиотеки, лотереи. В древнеиндийской традиции – это понятие кармы, включающее в себя противостояние свободы и несвободы. Кстати, это понятие ошибочно отождествляется с понятием судьбы. Принципиальная разница между ними состоит, во-первых, в том, что карма не предопределена, а нажита своим владельцем в его свободном деянии, а во-вторых, в том, что ее надо не разгадать для того, чтобы следовать ей, а именно изжить – освободиться от нее.
Самоопределение как понятие, фиксирующее проблему, имеет два полюса: полюс свободы и полюс несвободы – судьбы, жребия, общественного долга и т. д. Сама по себе тема, соответствующая полюсу несвободы, присутствует практически как сквозная именно в эпохи некризисные, эпохи смирения с установившимся порядком, а проблема самоопределения и появление в фокусе размышления эпохи двух полюсов этой темы (предопределения и самоопределения) характерны именно для кризисных, переходных периодов. Для «гладких» исторических периодов или полагаемых таковыми в размышлении философов характерно другое отношение к самой проблеме определения – это мантические искусства, гадания, попытки узнать, предвосхитить свою судьбу. Либо отказ даже от этого при полагании, что, тем не менее, предопределение есть.
Принципиальная разница между парадигмой предопределения и свободы и понятиями судьбы и самоопределения заключается в том, что в первом случае все главные вопросы уже имеют свои ответы, ответы даны, и надо, самое большое, их разгадать, понять и соответствовать им. Во втором – само должное кладется по воле человека, и в этом-то и состоит его свобода, несмотря на его, может быть, и данную «карму». В первом случае речь идет о самоопределенности, а во втором о самоопределении. Логически нет никакой разницы (онтологически есть) между понятиями судьбы и предназначения. В обоих случаях оно означает прежде всего несвободу, бессилие человека либо перед лицом натуральных ограничений его природы, либо перед силой онтологических обстоятельств – неважно, будь они зло- или благонамеренны, как безликая Природа, Космос или личность Бога.
Понятие самоопределения, наоборот, предполагает, что человек сам определяет, какая высшая истина будет руководить им, чему он будет служить, даже если он совершенно не годится для служения ей.
Эпоха Позднего Возрождения, беспредел лицемерия папской власти. Крах первых проповедей Савонаролы, тщедушного монаха с сиповатым голосом и провинциальным наречием, на фоне проповедей любимца Лоренцо Медичи – Фра Мариано да Дженаццано, обладавшего изящным слогом и изысканными манерами, развлекавшего просвещенную публику и льстившего ей, в то время как первый посмел ее осуждать, призывая вернуться не к образцовой античной форме, а к содержанию веры. Но уже тогда, не снискав еще славы, так серьезно обеспокоившей Рим, задолго до костра он стал тем, кем должен был стать.
Можно привести много примеров того, как самоопределение делало людей, равно и того, как при этом его необязательно удавалось реализовать. Биографии великих людей Запада, ставших великими по воле и против воли судьбы, обстоятельств, задатков, являются хорошим примером для рассмотрения реализованного самоопределения. Притчи Востока, не сохраняя имен, расскажут о самых малых поступках как об образцах свободного служения должному. В наше время даже мировая знаменитость – это майя, фигура массовой иллюзии, в создании которой принимают участие остающиеся в тени агенты индустрии имиджа. Следование имиджу, а не следование идее является сегодня путем к самоутверждению.
Что из себя представляли варианты полаганий, само-полаганий должного, запечатленные историей?