Десантники

Говорю: «Помогите, товарищ майор. С тыла на фронт бегу. Хочу на передовую, а начальство в тылу меня не отпускает. Воевать хочу!» Мне со всеми моими «приключениями» оставался только один выход —

попасть в стрелковую роту на передовую, там лишних вопросов мало задают. Майор спрашивает: «А ты кто по специальности?» Отвечаю: «Могу стрелком воевать, могу радистом».

Ладно, говорит, жди меня здесь, землячок, через два часа поедем. Уже в темноте, он вернулся к машинам, увидел меня: «Залезай, сержант. Фронт тебя ждать не будет!»

Приезжаем в какой-то лес. Майор мне говорит: «Следуй за мной». Заводит в большой блиндаж и говорит: «Рота связи, принимай радиста!» И оказался я в роте связи штаба 107-й СД. Больше никаких проверок. Через пару дней подошел к писарю и осторожно так начинаю: «Слышь, старшина, документы мои у капитана Иванова на формировке остались». В ответ: «Ну и что. Мы тебе сейчас новую красноармейскую книжку выпишем». И все… Получаю я новый документ…

Направили меня радистом к командиру дивизии Петренко. Никакие особисты меня больше не проверяли. Так что наш извечный бардак иногда и судьбу человеческую спасает… Но в штабе долго сидеть я не мог. Не хотел лишний раз СМЕРШу глаза мозолить. Там же как просто внешне даже не понравишься – и начинают «разработку». И вскоре я выпросился на передовую. Я уже знал, что на этой войне меня больше не убьют, исчерпали немцы лимит, выделенный для моего убийства. Я верил, что вернусь домой живым.

До 1981 года я никому больше не говорил, что был в плену и был в Днепровском десанте. Об этом знали только моя семья и несколько двоюродных братьев. Но им я доверял, все фронтовики, люди, проверенные войной…

Ходить с клеймом пленного в сталинские времена означало одно – быть изгоем. Да и чекисты при первой же разнарядке «на посадку» арестовывали бывших пленных, давали срок – «десятку в зубы за плен и на Колыму». О плене молчали все, кто в нем был…

Вы сказали, что поверили в то, что Вас больше пуля не заденет. Но впереди еще были долгие месяцы войны. Неужели больше не пришлось оказаться на волосок от смерти?

Были такие бои, что небо в овчинку показалось, но, повторюсь, – я верил, что выживу.

Хотя, если вспомнить. Одна атака с сандомирского плацдарма чего нам стоила!

В конце войны, вообще никто не думал о возможной смерти, но…

1 мая 1945 года, когда я уже служил в 17-й артиллерийской минометной бригаде 13-й артиллерийской дивизии прорыва РГК, наша колонна попала в немецкую засаду. Бригада была вооружена тяжелыми минометами 160-мм. Развернуть минометы для стрельбы мы не могли, минимальная дальность стрельбы из них где-то шестьсот метров, а немцы находились на расстоянии сто метров. Это уже в Чехословакии было, наступление на Оломоуц. Жуткий бой. С горки по нам стреляли пулеметы и снайперы, «выщелкивая» солдат одного за другим. Лежим, отстреливаемся, укрыться толком негде, машины горят. Рядом со мной в цепи снайпер убил троих подряд. Я только посмотрел в сторону и все понял, следующая пуля моя, спрятаться я не успевал. А снайпер промазал…

Об окончании войны мы узнали на марше. Праздновать Победу в тот день нам не дали, бригада принимала участие в боях по добиванию окруженных немцев в чешских горах. Только 15 мая 1945 года для меня закончилась война…

Вижу у Вас орден Красной Звезды, медали «За Отвагу». Какая из этих наград за Днепровский десант?

За Днепр я не был отмечен наградой. Ничего особенного я там не совершил, просто воевал, как все, выполнял свой долг. Если говорить о справедливости в этом вопросе, то надо весь личный состав бригады наградить медалями «За Отвагу». Всех без исключения: выживших, погибших при высадке и в окружении, попавших в плен, пропавших без вести… Всех!

Вы упомянули, что служили какое-то время рядом с командиром дивизии Петренко. Личность легендарная и колоритная. Я имею в виду не рассказы служивших в 107-й СД, как комдиву адъютант каждую ночь в блиндаж очередную связистку с коммутатора приводил. Речь идет о боевых качествах комдива.

Генерал Петренко был вояка неплохой и дело свое командирское знал. Мог и автомат в руки взять, и появиться в цепи залегшего под немецким огнем батальона. А то, что Петренко очень слаб был по «женской части», так это ему сам Бог велел. Мужик он был здоровенный, красавец, генерал. А у нас испокон века, что генералу не положено, так то ему дозволено.

У нас в дивизии была приданная штрафная рота. Послали ее в атаку, на немецкий укрепленный пункт в лесу, который назывался «дом лесника». Штрафники пошли в бой, а назад вернулись только офицеры этой роты. Остальное происходило на моих глазах. Выходит к ним грозный Петренко с дубиной! в руках и с перекошенным от злобы лицом, задает вопрос: «Где ваши солдаты?! Угробили роту, недоноски! Кровь солдатскую не жалеете?! Возвращайтесь в лес и найдите своих солдат! Приказ об атаке я не отменял!».

Был период, дивизия голодала. Говорили, что эшелоны с продовольствием шедшие к фронту бандеровцы пустили под откос. Слышим, как в блиндаже комдива Петренко распекает своего повара: «Ты, что мне здесь ресторан соорудил!? Ты откуда эти разносолы набрал?! Как я бойцам в глаза смотреть буду?! Вся дивизия сухари жрет, а ты мне тут кремлевский банкет устроил! Забирай все назад, к такой-то матери!»

После всех ужасов и издевательств перенесенных в немецком тылу, как Вы лично относились к немецким пленным и гражданскому населению? Жажда мести, как говорится, была сильной?

У каждого свои понятия о мести. В апреле сорок пятого немцы прорывались через наши позиции к своим. Бой в лесу. Пошли после прочесывать лес. Взял я в плен одного верзилу, унтера. Заслуженный был немец, с крестами, еще с нашивкой «за танки». Мы в немецких регалиях уже хорошо разбирались. Веду его к своим. Метрах в сорока пробегает еще один немец. Я жму на спусковой крючок, а у меня патроны в диске кончились! Взял в руки «лимонку» и говорю пленному: «Форвертс». Пошли с ним рядом. Привел его на батарею. Он меня спросил: «Почему ты не убил меня?» Немецким языком я владел неплохо. Что я мог ответить немцу? Что я не зверь? Ребята тоже меня спросили: «Немец-то матерый. Сразу видно, что не одну сотню наших убил. Чего же ты его не «шлепнул»?» Не мог я стрелять в безоружного.

То же самое касалось и моего отношения к гражданскому немецкому населению. Видел я пару раз, как немок бойцы «употребляют», но даже мысли в голове не возникло принять участие в этом б…..е.

Хотя я этих бойцов не осуждал. Наш комбат Киселев и замполит, татарин, старший лейтенант, подходили к таким «сластолюбцам» и говорили: «Опомнитесь! Прекратите! Хотите, чтобы нас из за ваших художеств расстреляли? Да мы вас самих лично к стенке поставим!!!». Но никаких массовых зверств мы не устраивали.

Интервью и литературная обработка: Г. Койфман

Гришанов Константин Сергеевич

Родился я 5 октября 1923 года в селе Щеголиха, ныне это село Спешневка Кузоватовского района Ульяновской области.

Пару слов, пожалуйста, о корнях вашей семьи, довоенной жизни.

Мой дед по отцу был офицером царской армии, но он погиб еще в Первую Мировую, и бабушка осталась с тремя детьми на руках. Но она сама и до тридцати лет не дожила, умерла от туберкулеза. А отец с двумя сестрами воспитывались в детском доме. Одна там и умерла, а та, что помоложе, помню, нас нянчила.

Когда отец с мамой поженились, родили нас четверых: меня, Валю, Таисию и Анатолия, но жили мы очень бедно. Хотя отец по тем временам считался грамотным человеком, тем более имел удивительно красивый почерк и был, как сейчас говорят, служащим. Одно время даже в милиции работал. В нашем Майновском районе участвовал в проведении коллективизации и боролся с кулаками. Ему и угрожали, и что хочешь, а однажды на сходе в каком-то большом селе как-то так ударили по спине, что портупея лопнула. А он ведь и сам был крепыш и силач.