Десантники

Не одолевали сомнения: может, их просто назначили и они ни в чем не виноваты?

Одно дело назначили, но он ведь выполнял указания немцев. Кто он после этого? Враг! Вот такой показательный случай хочу рассказать.

Село Маслово – в нем домов к сотне, наверное. И вот немцы дали задание старосте собрать весь скот, а сами должны были приехать утром и угнать. Но в каждой деревне у нас были свои информаторы, мы это дело узнали и решили устроить засаду. Засели в крайних домах, человек четырнадцать нас было.

А немцев приехало человек тридцать. Особенно нас взбесило, что, развалившись в санях, они весело пели под губную гармошку. Словно у себя дома… И только поравнялись с нашими домами, как мы открыли шквальный огонь. Но самое интересное случилось потом. Как только стрельба стихла, что тут началось…

Люди бросились кто с чем, кто с косой, кто с топором, лопатой, молотком, подбегали и добивали немцев… Некоторые, может, и легко совсем были ранены, а к ним подбегают, бьют, добивают… Мы просто стояли и радовались, как народ наш ненавидит оккупантов. Представляешь, около сотни людей собралось и каждый, буквально каждый хотел чем-то стукнуть, ударить, добить. За считаные секунды их растерзали… После такого, конечно, хочется воевать.

А закончилось тем, что всех убитых немцев собрали, что можно было с них снять, сняли. Погрузили в сани, вывезли и где-то за деревней закопали.

А вам самому убивать приходилось?

Ну, за те три месяца десятка полтора-два на моем личном счету точно набралось. Не меньше.

Не жалко их было?

Нет. Даже какую-то радость, азарт испытывал. Я ведь дважды участвовал в снятии часовых у штабов. Я был худощавый и легкий на ноги, и дважды мне довелось прыгать с крыши на часовых. Прямо на голову набрасывался, как кошка, он сразу паникует, тут ребята подбегают, кляп ему в рот и утаскивали. Меня поэтому и «кошкой» прозвали. «Константин – кошка».

Как вели себя пленные немцы?

Это же самое начало 1942 года, они еще были уверенные в своей силе, поэтому и не особенно рассказывали.

И как с ними поступали?

Известное дело как – «в расход». А куда их девать? Но я не расстреливал.

Ножом приходилось убивать?

Нет, слава богу, это меня миновало. По характеру я такой добрый, что, наверное, не смог бы этого сделать.

Хорошо известно, что за акции партизан немцы жестоко отыгрывались на мирных жителях.

Что-то я не припомню такого. Во всяком случае, мы действовали без оглядки на ответные удары.

В вашей группе большие были потери?

Давайте посчитаем. При высадке сразу погибло человек двенадцать. Осталось тринадцать-четырнадцать, а из них через линию фронта вышло только пятеро. Помню, раза три ребята погибали на минировании железной дороги. Вот был у нас случай на мосту. Пошли подорвать его, так одного ранило, а второй погиб. Даже не смогли вытащить его.

Но и не все из этих ребят погибли. Я уже не помню точно этого, и не хочу придумывать, но кого-то ранило, и мы их оставляли у людей, кто-то еще что-то.

Многие партизаны признаются, что в некоторых случаях им приходилось добивать своих раненых.

У нас таких случаев не было ни разу. Не доходило до такого. Вот этот раненый на мосту, например, выздоровел и продолжил воевать.

Где ночевали?

Мы продержались в немецком тылу до конца апреля, и все время меняли место ночевки. Это обязательно! Но представьте, за эти три месяца мне лишь раз пришлось ночевать в доме! А так все время ночевали среди елок… И представьте себе, никто не болел. Снег был очень большой, делали от ветра сугробы, подстилали лапник, так и спали. Но за все время ни разу толком не мылись, и вошь прямо заедала.

Как продукты добывали?

Народ встречал очень хорошо! Только намекни, сразу давали. Что-то у немцев добывали, так что определенные запасы всегда имели и не голодали. Помню, когда только высадились, лыжи оказались в другом месте, и первое время просили у населения лыжи. Народ был очень зол на немцев. Дали бы волю, в клочья разорвали…

Почему вы решили выбираться к своим?

К середине апреля из нашей группы в строю осталось всего пять человек. Тут как раз немцы разбили 1-й Гвардейский кавалерийский корпус Белова да и наш здорово пощипали. Можно сказать, разбили… Поэтому и решили выбираться. Пока шли, то тут, то там ноги, руки торчат из-под снега… Страшно было все это видеть…

Но линию фронта прошли без единого выстрела. Там у Ржева ее сплошной и не было. Но на том участке как раз перед этим захватили несколько немцев, а тут мы такие «красивые»: грязные, обросшие, с немецким оружием, у кого шапка немецкая, у кого плащ, а из документов только комсомольские билеты, зашитые в одежду. В общем, с недоверием поначалу приняли. Пленных немцев кормят, а нас нет… Отправили на проверку в Калинин: «Кто такие?» – «Звоните в Москву!»

В конце концов все выяснилось, и отношение к нам моментально переменилось. Сразу и почет, и уважение, а уж когда мы достали из вещмешков захваченные немецкие документы, то чуть ли не на руках готовы были носить.

Несколько дней дали отдохнуть, а потом попросили написать подробнейший отчет о деятельности группы в тылу врага. Насколько я помню, мы его писали шесть суток… А спустя какое-то время, где-то в июле, нас вдруг вызывают в Москву. В министерстве обороны еще раз рассказали обо всем, а следующий день стал для нас особенным.

Нас вызвали в Кремль, и сам Калинин вручал нам награды. Когда до нас дошла очередь, он сказал: «Смотрите, какие герои! На смерть пошли, и вернулись! Молодцы, ребята!» Каждому пожал руку, а Мокрова Михаил Иванович даже расцеловал.

А вы помните, как звали ваших товарищей?

Конечно. Командиром нашей группы был Михаил Мокров из Глазова что ли. Его заместителем был Николай Мисюра, который в финскую кампанию воевал разведчиком. И нас трое. Володя Кузин из Мордовии. Никишов Семен года с 22–23-го и я.

Не знаете их дальнейшей судьбы?

Мокрову всего через месяц под Сталинградом оторвало ногу по самое-самое… Так получилось, что я оказался у его носилок, и мы простились. Но я предполагаю, что он умер, уж больно серьезным было ранение.

Мисюра был из Краснодара. Его я после войны искал, в газеты писал, но так и не нашел. Про Володю Кузина я ничего не знаю. А Никишов Семен, если не путаю, был вроде наш, рязанский, из Путятинского района, но что с ним случилось, как, чего, не пойму. Сколько искал, так и не нашел его.

Еще после возвращения из немецкого тыла нас всех повысили по службе. Мокрова назначили командиром роты, Мисюру его заместителем, а нас троих назначили командирами отделений. Корпус как раз получил пополнение из ребят 1923 года рождения и мы в кратчайшее время должны были сделать из них настоящих десантников.

Вот тут уже и прыгали, как положено. Я сделал восемь прыжков, у меня и значок есть. И, конечно, передавали ребятам свой боевой опыт. Я, например, ничего не прятал, все откровенно им рассказывал.

И торопились, как вскоре выяснилось, не зря. Уже в начале августа наш 4-й Воздушно-десантный корпус перебросили в Тейково, там его быстро переформировали в 38-ю Гвардейскую дивизию и перебросили под Сталинград. Где мы точно располагались, уже не вспомню, но там творилось что-то жуткое. По сравнению с «работой» в тылу врага, там была настоящая мясорубка. Бывало, выглянешь из окопа, и твоему взгляду открывается бескрайняя степь, до самого горизонта усеянная телами…