Неподходящие

— Надо выпить таблетки, Генри. Врач сказал, что тебе станет лучше, — сказала еще Эрин, более-менее уняв дрожь в голосе. Но это все равно не принесло никаких результатов, и Дример, вздохнув, поставила все обратно на поднос. В сияющей блеском стали она видела свое отражение, которое казалось ей еще более не живым, чем Бауэрс сейчас.

Она присела рядом с ним сбоку и взяла одну руку в свою. Руки Генри были холодными, как лед. Эрин со страхом подумала о том, что этому виной нисколько плохое отопление в больнице, сколько нежелание Бауэрса жить — от того и сердце слабо бьется. Пальцы Эрин, словно обретя собственную волю, погладили шею Генри, после переместились выше и прошлись по колючей щетине, темной тенью охватывающей его подбородок. Эрин притянулась и поцеловала парня в уголок губ.

Ластишься, как кошка, Эрин. Мне это нравится, но давай не вести себя так на людях. Еще испортишь мне репутацию грозы этой школы. Этого города.

Дример тихо простонала, кладя голову на плечо Бауэрса. Ей не нужно было видеть его лицо, чтобы понять, что на нем все еще нет ни одной эмоции. Сдается, что он уже никогда не начнет ничего чувствовать. Что произошло? Что уничтожило его изнутри? И прекратит ли она когда-нибудь себя винить в том, что не была столько времени рядом? Но смогла бы она это предотвратить…

Генри уже родился последним сукиным сыном, держащим людей под своими ногами еще со времен яслей. Отношения с Дример ничего в парне не изменили. Для простых смертных, присутствующих в его жизни в качестве лишнего мусора, точно. Они не общались до того, как все это началось. Эрин, признаться, вообще боялась к нему лишний раз приближаться слишком близко. А Генри наоборот этого хотел. И однажды что-то подорвалось в ней. Некогда вечное выражения страха на смазливом личике исчезло, а руки сами потянулись к Бауэрсу. И он обвил своими руками ее талию, как в цепи заковал — она больше не сбегала, да и, собственно, не собиралась этого делать. Ей было тринадцать, когда он на всю школу провозгласил ее своей подружкой. И с такой гордостью, будто она была неприступной королевой красоты, а не самой простой девчонкой, к чьим друзьям еще он относился с неприкрытым презрением.

Эрин путалась пальцами в отросших волосах Генри, не зная, что ей сделать еще. Любое ее движение все равно бы не вернуло Генри к жизни. Это было под силу только прибывшим санитарам, на которых парень бросался каждый раз, как бешеная собака. На Эрин он не реагировал. Порой девушке казалось, что рядом с ней он даже не дышит.

Придя в их компанию сравнительно недавно, Эрин успела стать там, пожалуй, самой родной. Реджи однажды написал шутливый список о том, что было с ними всеми «до» и «после» ее появления. Хотя Эрин никогда не могла понять, что позволило парням принять ее в свою компанию так легко.

«Ты симпотная, крохотулька», — говорил Реджи.

«Терпимее кретина Реджи и ебанутого Патрика будешь», — сообщал Виктор.

«Из тебя, как из глины, можно сотворить все, что захочешь», — загадочно верещал действительно ебанутый Патрик.

«Наверно, это все Генри», — думала про себя Эрин, но постоянно что-то мешало ей согласиться с этим утверждением.

Шло время и с каждым днем Эрин узнавала всех ребят получше. Они уже не были в ее глазах отбросами общества или незаконными королями всей школы. Напротив. Эрин считала, что их слава заслуженна. И до внутренней дрожи в собственном теле она хотела стать такой же. Уважаемой всеми на словах и ненавидимой в душе. Парни встречали подобное ее желание с улыбкой, а Патрик открыто скалился. Он преподавал ей парочку уроков о том, как быть плохой девочкой. Как быть той еще сукой. Уроков, правда, было не так много, ибо не хотелось лишний раз злить Генри. В пылу вечной ревности он не выделял людей, которые под нее не должны попадать. Готов был резать всех без разбора.

Эрин поднялась, встала напротив Генри, потом присела перед ним на корточки. Дример взяла его лицо в маленькие ладошки. Ей казалось, что она держит голову куклы, и эти стеклянные и пустые глаза делали ее ассоциации не такими бредовыми. Эрин рассказывала ему парочку сочиненных лично историй о паре школьников, которые катили к ней свои яйца. Она до безумия надеялась заметить хотя бы слабый гневный огонек во взгляде Бауэрса, но нет. Может, она чертова эгоистка, но ей больше всего неприятно было осознавать то, что больше она не нужна. Генри слетел с катушек, да. Это по истине печально. Но Эрин вдвойне печальней то, что она не умеет поворачивать время вспять. Раненое и еще подростковое сердце вопило «Это все, Генри? Это все?!», но вслух Эрин всегда молчала. Нельзя же быть такой сукой.

Как остальные члены гоп-компании, он был старше ее почти на три года. Взрослые в один голос, в частности и из-за этого, осуждали их союз, но Эрин была в восторге от такой разницы. Генри не был сопляком — он мог за нее постоять и делал это даже тогда, когда кто-то просто криво смотрел на нее. Однажды Дример даже завела себе тетрадь, где шутливо описывала каждого, чью голову Бауэрс чуть не топил в унитазе и причины, для чего он это делал. Самой адекватной и разумной до сих пор оставалась «Он столкнулся со мной в коридоре и не помог поднять книги.» Завистливые (точно такие!) курицы с ее класса и с параллели, когда Генри совсем распоясывался, кудахтали, что ей нужно его успокоить. Эрин пару раз натравила парня и на них. Она имела безграничную власть над ним и, априори, над всей школой. Остальные парни (либо по приказу Генри, либо по собственной инициативе) тоже всегда крутились рядом. Другие Дример ненавидели. Презирали. А она была действительно(?) счастлива и ощущала себя чертовой бандитской принцессой.

Лично для Генри она была его ласковым котенком. В народе она стала драной кошкой.

Бауэрс всегда был ублюдком, но выключал его рядом с Эрин. Главным доказательством тому служило то, что он не принуждал ее к близости. Были попытки, правда — некоторые чересчур суровые и закончившиеся сильной истерикой. Но после Генри не брал быка за рога и не слетал с катушек, когда Эрин в очередной раз просила его остановить глубокие поцелуи, слезть с ее тощего тела и подождать еще немного. Годика два. Последнее — только мысленно. О половой жизни Эрин знала, кажется, все. Особо важным фактом в ее сознании был тот, что без месячных точно не забеременеешь. И они не пришли до сих пор, хотя ей было уже целых пятнадцать. Дример понимала, что, будь Генри сейчас в здравом уме, со своей невинностью она бы точно рассталась. Возможно, все таки без своего желания.

Во многом Генри жалел ее, но это не означало, что жалких людей он был намерен терпеть долго. Он еще с момента их отношений дал ей всего пару месяцев на адаптацию к новой жизни. Учитывая то, как она жила прежде — это слишком мало. Но она справилась, во многом благодаря помощи того же Патрика. Он научил ее, как правильно выражаться. Как терзать человека морально и так, чтобы точно было больно. Все его учения были чрезвычайно полезными. Но однажды он пытался научить ее убивать животных и в качестве первого задания велел принести труп какой-нибудь домашней живности какого-нибудь бывшего друга. Эрин отказалась. И немного винила себя в этом.

Рина мечтательница всего за каких-то пару месяцев была похоронена под завалами прежней старомодной одежды, прошлыми целями и мечтами; под воспоминаниями о старых друзьях и мыслями о том, что она все делает неправильно. Эрин, та еще сука, родилась под грубыми поцелуями Генри, ехидными шуточками Реджи, суровым взором Вика, учениями Патрика и презренными взглядами тех, кто знал Рину очень давно.

Но обе жизни, в том представлении, в каком они были изначально, уже было не вернуть. Если только…

Если…

Если бы она перестала быть такой трусихой! Если бы громогласные возмущения Виктора взяли наконец свое!

Крисс, кажется, никогда особо не любил ее. Он, суя ей в руки парочку белоснежных таблеточек, говорил «Когда съешь эти — дам еще. Нечего так смотреть, Эрин. Когда ты воссоединишься с Генри, то скажешь мне спасибо. Ты ведь любишь его также, как он тебя? Ты же знаешь, сколько ему пришлось провернуть, чтобы ты так изменилась?»