Страница 25 из 32
– Кто там доносит? Об что?
Яковлев сочувственно развел руками.
– Не имею права говорить! Государственная тайна.
– Не-е-е!.. – выдохнул Заславский. – Не-е-е… Тут такое что-то есть неправильное. Покажи бумагу! – потребовал он.
– Ты думаешь, я такие важные документы ношу с собой? – спросил комиссар Яковлев, тоже переходя на «ты». – Если думаешь так, то ошибаешься.
– Так ты же… так ты за царем приехал. Откуда тут вэчека? – и он беспомощно огляделся и посмотрел на Новосильцеву и матроса Гончарюка.
Новосильцева была спокойна и недвижима, как римская статуя в Летнем саду. У матроса Гончарюка был такой вид, словно перед ним был не Заславский, а морской змей, вынырнувший из пучины. А Кобылинский, на лице которого застыло изумление, вообще ничего не понимал.
– Хорошо, так уж и быть, – сказал Яковлев. – Скажу, но исключительно по дружбе и из уважения к тебе. Дай только слово, что промолчишь.
– Даю, – проговорил Заславский. – Десять слов даю.
– Мне достаточно одного, – успокоил его комиссар. – Подойди ближе.
Заславский подступил чуть ли не вплотную.
– Видишь ли, друг мой Шимон… – и Яковлев заколебался. – Нет, пожалуй, нельзя…
– Скажи, Яковлев! Ты ж дал пообещание… пообещал, – не отставал Заславский.
Комиссар еще раз сокрушенно вздохнул, еще помедлил и, наконец, отважился.
– Только учти, Шимон, – предупредил он. – Сам я доносу на тебя не верю. Пока не разберусь, что и как было на самом деле.
– Учту! – заверил Заславский.
– Итак, некие местные товарищи, из числа твоих друзей, доносят, что гражданин Заславский, командир и одновременно комиссар отряда красной гвардии, незаконно произвел несколько обысков у Романовых, причем каждый раз сам был сильно пьян. Перебил посуду, отобрал у женщин все драгоценности, а расписки не дал. Похитил у фрейлины Гендриковой панталоны, совсем новые, модные – прямо из Парижа. И еще два лифа у юнгферы Демидовой; ну, у этой бельишко попроще – от московской фабрики «Трехгорная мануфактура».
По мере того, как Яковлев перечислял пункты «доноса», челюсть Заславского опускалась все ниже и физиономия зеленела все больше.
– Вы… – выдавил из себя Заславский. – Ты… Что ты выдумываешь в своей голове, комиссар? Что за бред? – взвизгнул он, брызгая слюной. – Врете вы все! Обман врете! Какие еще панталоны?! У тебя головные мозги есть?
– Со мной все в порядке, – заверил его комиссар. – Я же сказал тебе: не думаю, что ты стащил у фрейлины Гендриковой парижские панталоны.
– А… посмотреть? – спросил Заславский.
– Панталоны?
– Нет, – мотнул головой Заславский. – Документ посмотреть.
– Можно, – неожиданно смягчился Яковлев.
– Тогда дай!
– Дам, – пообещал комиссар. – После проверки. Через недельку-две. Потерпишь?
На лице Заславского появилась кривая улыбка. Кажется, он стал догадываться. Ничего не сказав, резко повернулся и пошел вниз по лестнице.
Николай и Александра стояли в стороне. Но обрывки странного диалога слышали, обмениваясь растерянными взглядами. И облегченно вздохнули, когда Заславский исчез.
– Разрешите идти, гражданин комиссар? Выяснить относительно собрания, – невозмутимо подал голос Кобылинский.
– Сделайте одолжение, Евгений Степанович, – сказал Яковлев. – Выясните.
Однако Кобылинский не уходил, вопросительно глядя на Николая. И лишь когда тот ему кивнул, полковник козырнул Николаю, потом Яковлеву и зашагал вслед за Заславским. Матрос Гончарюк перевел дух, вытер слезы, поправил усы и поспешил вслед за полковником.
Новосильцевой было не до смеха. Она была мрачна, как грозовая туча.
– Что за хулиганство? – возмущенным шепотом спросила она. – Зачем вы устроили балаган? Заславский все поймет уже через несколько минут. Теперь его никакие тормоза не удержат!
Но комиссар Яковлев был доволен. Он потер подбородок, который после бритья горел и слегка зудел.
– Сударыня, – спросил он. – Вам приходилось когда-нибудь читать или слышать, что такое гальваническая терапия? Иными словами, лечение электрошоком.
– Да, но какое это имеет?..
– Самое непосредственное, – сказал он. – Лучшего момента вывести Заславского из себя и вывернуть его наизнанку, я не нашел бы. Теперь он будет сгорать не только от служебного рвения. Но и от злобы. А значит, делать ошибки. Так что мы сейчас получили определенное преимущество.
И он повернулся к Николаю.
– А теперь, Николай Александрович, нам необходимо где-нибудь уединиться.
– Вечером?
– Нет, в сей же час, – ответил Яковлев. – Где есть место, чтобы мы могли бы поговорить без свидетелей?
– Да, прошу сюда!
И он открыл дверь в соседнюю комнату.
– Здесь еще одно мое прибежище. Правда, оно больше на кладовую похоже… Но это и в самом деле есть кладовая… моих невысказанных мыслей! – с легким смешком добавил Николай.
Комната была небольшой, тесной, с одним письменным столом у голландской печки. Вся она была уставлена почти до потолка сундуками, чемоданами, баулами, багажными плетёными корзинами.
Сесть Николай не предложил, да здесь и был всего один стул, на спинке висела длиннополая солдатская шинель. Её Николай стал носить почти постоянно и снимал только в комнате, потому что солдатский комитет постановил снять со всех офицеров погоны. Подчиниться требованию Николай не захотел. Штатскую одежду он не любил, с четырнадцатого года вообще перестал ее носить, да здесь у него ничего из цивильного и не было. Поначалу Николай выходил на публику в черкеске – к ней, по форме, погоны не полагались. Потом просто набрасывал на плечи гимнастерки шинель.
Он перекатил через порог коляску с женой и плотно прикрыл дверь.
– Ваше величество, – заговорил комиссар. – Прошу вас выслушать меня с максимальным вниманием…
– Я готов, – сказал Николай.
– У меня поручение правительства доставить вас и вашу семью в Москву.
– Ах! – воскликнула Александра, схватившись за сердце и озираясь по сторонам. – It’s impossible! Это нефозмошно!..
– Уверяю вас, это именно так, как я сказал, – произнес Яковлев.
– Но зачем, зачем? – молитвенно сложив руки, спрашивала она, и в ее речи снова звучал сильный немецкий акцент. – Чьто ви от нас еще хотить… пожелаль? Ви будете делать цирковой программ? Возить нас в клетках? А ми будем зверь? Тиггер или лёве? Или обесьян? А дети – обесьянки?
Комиссар отрицательно покачал головой.
– Ваше величество! Уверяю вас, ничего, что могло бы оказаться непочтительным или неуважительным по отношению к вам, нет в моих намерениях и быть не может!
– О, господин комиссар! – покачала головой Александра. – Кто сейчас и что понимает? Все так стало глюпо и неумно!
Николай растерянно молчал, левое веко его мелко дергалось, запульсировали вздувшиеся на лбу сосуды.
– Но тогда… зачем? Нам дадут уехать?.. Неушли?.. Это правда? – с тихой надеждой спросила Александра.
– К величайшему моему сожалению, больше ничего я вам сказать не могу. Все остальное вы узнаете сами уже в Москве. Но там, куда я вас приглашаю, вам будет лучше, чем здесь – поверьте! – ответил Яковлев.
Александра часто и глубоко задышала. Николай держал ее руку и нежно поглаживал. Вдруг он оставил руку жены и решительно заявил:
– Нет, Василий Васильевич! Прошу меня простить, но я никуда не поеду. И делайте, что хотите. К сожалению, я уже никому не могу верить. В том числе и вам. Уж не взыщите! Нет. Мы остаемся здесь.
Яковлев неодобрительно покачал головой и произнес – веско и не скрывая сожаления:
– Ваше величество! Прошу вас этого не делать. Вы должны меня понять: я любой ценой обязан выполнить приказ правительства. Меня никто не может от него освободить – ни человек, ни обстоятельства. Поэтому я не имею права вернуться в Москву без вас. И по долгу моей службы…
– Меня совершенно не интересует ваша политическая карьера! – неожиданно отрезал Николай. – И поэтому я отказываюсь принимать участие в ваших личных или служебных заботах.