Страница 15 из 32
– И сколько же их? – спросил Шикин.
– Примерно пятьдесят верховых. Ну – шестьдесят, и никак не больше, – ответил Павел Зенцов.
– Как это ты высчитал? – фыркнул младший брат.
Старший огорченно вздохнул и, не отвечая, повернулся к Яковлеву:
– Вот, товарищ комиссар, видишь? До чего же бестолковая молодежь нынче. Разве мы такими были? Нет, чтобы потом – тихонько, скромно подойти, чтобы глупость свою не показывать, и спросить: «Брательник, научи, как определять по следу, сколько верховых прошло?» Так нет же – он экзаменты устраивает старшему да еще на людях. При боевых товарищах! На штабном совещании!.. Повторяю для тех оболтусов, которые слушать не умеют: всадников перед нами прошло не больше пятидесяти. В самом крайнем случае, шестьдесят. Но уж никак не сотня.
– Они, наверное, уже в Тобольске, – предположил Шикин.
– Недалеко от него, – согласился Зенцов-старший. – Резво идут.
– Будем надеяться, – проговорила Новосильцева, – что полковник Кобылинский просто так Романовых им не отдаст. И у нас будет еще немного времени.
Расположились в крайней избе, где жила вдова солдата, погибшего в пятнадцатом году. Она осталась с пятью детьми. Старший мальчишка раздувал сапогом самовар. Братья носили ему щепки и сосновые шишки из леска, который начинался сразу за огородом.
Вдова вытащила из погреба два ведра картошки, трое солдат сели ее чистить, а матрос Гончарюк своим огромным золингеновским тесаком вскрывал английские консервы, на которые дети смотрели во все глаза. Они никогда не видели такого мяса – запакованного в железо и так аппетитно пахнущего, что сводило кишки в пустых животах.
Павел Зенцов откашлялся.
– Есть еще два интересных обстоятельства, – сообщил он. – Кобылинский будет там не один.
– Что значит – «не один»? – спросил Яковлев. – Откуда ему ждать помощи?
– То есть, я хотел другое сказать, – уточнил Зенцов. – Он не один столкнется с Заславским, если придется: этот Шимон – не единственный претендент на Романовых. Из Омска и Тюмени двинулись еще два отряда. И тоже за царем.
– Да, знаю, Белобородов предупреждал, – подтвердил Яковлев.
Матрос Гончарюк, выставляя на стол открытые банки с тушенкой, на которых было написано большими красными буквами «Stewed meat»24, подал реплику:
– Как же они там разберутся, кто свой, кто враг? Полгорода переколошматят…
– Ничего там не произойдет! – заявил Гузаков – он со своими людьми тоже присоединился к Яковлеву. – Воевать они не умеют. По пьяному делу подраться или выстрелить в спину из-за угла, поставить к стенке безоружного – это могут. А на серьезное – нет, не способны. При первых же выстрелах разбегутся – и одни, и другие.
– Почему? – спросил Шикин. – Ты их знаешь? Всех?
– Не каждого, но, в общем-то, знаю, – ответил Гузаков. – Сплошь пьянь, рвань и эсеры!
Главный пулеметчик Росляков недовольно кашлянул и повернулся к Гузакову. Он сам был эсером, долго состоял в партии и только месяц назад из нее вышел и стал большевиком. И Яковлев отозвался немедленно, чтобы не дать разгореться спору:
– Ну, насчет эсеров ты, друг мой, не прав. Среди них больше всего настоящих боевиков, смелых и бесстрашных товарищей. А вообще, никогда не надо считать противника хуже или слабее себя.
Хозяйка поставила на стол самовар, глиняные кружки, большую деревянную миску с картошкой. Яковлев подозвал к себе ординарца:
– Павел Митрофанович, – тихо спросил он. – Мы можем хозяйке оставить что-нибудь из еды?
– Уже оставил, – ответил матрос.
– Что?
– «Антанту» – десять банок, две пачки чая, немного сахара.
В Тобольск прибыли к вечеру. Скакали без передышки, постоянно меняя аллюр – с рыси на галоп и снова на рысь. Хуже всех досталось Гончарюку, сидевшему на лошади второй раз в жизни, и Новосильцевой, севшей в седло впервые. Но если матрос нашел в себе силы самостоятельно сойти с коня, то Новосильцеву, совершенно застывшую и окаменевшую, снимать с седла пришлось двум солдатам.
В гостиничный номер Гончарюк внес Новосильцеву на руках. Уложил на постель и долго растирал ей руки и ноги жесткими, словно просоленными в морской воде, ладонями. Она немного стала оживать и даже слегка всхлипывать от боли. Матрос улыбнулся, подмигнул и вытащил из кармана плоскую серебряную фляжку.
– Милости прошу, откройте ротик, товарищ Колобова!..
Она тоже улыбнулась сквозь слезы, вспомнив их первую встречу в ЧК на Гороховой.
– А если я не открою?
– Тогда… – печально вздохнул Гончарюк. – Тогда я… – он таинственно выдержал паузу. – Я ждать на этот раз не буду! Пожалеете!
И он решительно поднес фляжку к ее губам. Она сделала два глотка и откашлялась.
– Что это? Немного на водку похоже.
– Похоже?! – поразился Гончарюк. – Только, похоже? И всё?
Он понюхал фляжку. Сам сделал глоток, отдышался.
– Нет, вроде все в порядке.
– А что это?
– Чистый продукт! – сообщил он. – Чистейший! Как раз для таких случаев, как наш.
– Так что же?
Вместо ответа он протянул ей фляжку.
– Попробуйте еще.
Она сделала еще два глотка и чуть задохнулась.
– О, Господи… Медицинский спирт! А я сначала не почувствовала.
– Еще бы! Как вы могли почувствовать, если вы совсем ничего чувствовали! – успокоил ее матрос Гончарюк и завинтил крышку фляжки.
– А вы?
– Мне пока не нужно, – ответил матрос. – Я пока держусь лучше, чем на лошади. Кому рассказать – не поверят: комендор, старшина второй статьи боевого крейсера «Аврора» – и скачет на коняке! Хлюп-хлюп!
– А я? – от души засмеялась Новосильцева. – А я-то? Кто? Амазонка в большевистской куртке! Видел бы меня сейчас полковник Скоморохов!
– Какой полковник? – удивился Гончарюк.
– Ну… ну, этот… – «Господи! – ужаснулась Новосильцева. – Я же совершенно пьяна!» – Скомороха, который изображал… – она пьяненько покрутила пальцем у виска, – Александр Васильевич…
– Полковник Александр Васильевич? – насторожился Гончарюк.
– Ну-у-у… – она сделала вид, что опьянела окончательно, – ну не то чтобы полковник… а… ну… этот, смешной старичок, в парике таком… Он еще водку редькой закусывал. Редька воняла, а императрица Екатерина все равно редьку ему подавала в Зимнем дворце… А-а-а! Вот, вспомнила – Кутузов… Нет… Кто? – с пьяной требовательностью спросила она Гончарюка. – Отвечай же, Павел Митрофанович!.. А то напоил меня, а сам отвечать не хочет… Я комиссару пожалуюсь… Кто этот был, с редькой? Не числом, а уменьем!..
– Суворов, наверное? – с надеждой спросил Гончарюк.
– Вот! Именно он… Но ты – не Суворов, и тебе на пьяную женщину, хоть молодую и красивую, смотреть нечего! Иди к своему генералиссимусу!.. – потребовала она.
– К кому? – обескуражено спросил матрос.
– Ну, к этому… Который такой добренький ко всем, только с близкими людьми недобренький!.. Уходи!
Матрос был очень смущен. «Нельзя бабам пить! – подумал он. – А хорошим – тем более! Мозги сразу навыворот. И зачем я дал ей спирту? И так бы отогрелась, а теперь будет стыдиться, злиться на меня… Ну, всё!»
Ни слова не говоря, он кивнул и торопливо ушел. Новосильцева подбежала к двери, задвинула ригель, и дала себе волю. Слёзы текли в два ручья без перерыва минут десять. Но странно: она при этом не чувствовала ни обиды, ни горя, ни усталости. Наоборот, с каждой минутой, душа оттаивала, как тает около печки ледышка, и когда Новосильцева снова глянула в зеркальце, она увидела там довольно милое личико, с дерзко-пьяненьким прищуром глаз и вызывающей улыбкой.
– Вот теперь ты настоящая профессионалка с Лиговки25! – сказала она особе, глядевшей из зеркальца. – А вообще-то, пора уходить со службы, – ее охватил запоздалый страх. – Хорошо, что Гончарюк меня слышал, а не Росляков. Этот эсер – еще та штучка. Вцепился бы, пока не выяснил, что за Суворов-Скоморохов объявился в русской истории… Второй раз Господь в таких случаях не выручает. Всё, со службой покончено! Скорей бы с этими разобраться, а там можно и ехать. Через Финляндию можно. Можно через Польшу. Скомороховская агентура наверняка там осталась – не разбежались же все по большевикам… Так: даю себе шестьдесят минут. Команда: глубокий отдых, полный отдых – сон!..»
24
Тушенка.
25
На Лиговском проспекте собирались самые дешёвые проститутки Петрограда.