Волчье лезвие

– Почему нет папы?

– Был в своих покоях, ― пожал Гундоальд плечами, ― вот только нашему сводному брату всё равно, за кого ты выйдешь. Говорит, лишь бы сестра была довольна и детей нарожала.

Вскоре размашистым шагом отец внёс своё грузное тело в зал. Несмотря на бодрый голос, на его избитом годами лице с белой бородой явственно проступала озабоченность. Завтрак закончился, и отец обратился к ней, но так, чтобы услышали все:

– Теоделинда, гости скучают по родным землям и скоро нас покинут, а потому, раз уж тучи дали место солнцу, прогуляйся с ними по окрестностям.

Мужчины вокруг обменялись многозначительными взглядами, и когда Теоделинда выходила из зала вместе с Тассилоном, он подмигнул ей со словами: – Сегодня до заката решится.

***

В то время как Теоделинда, Людер и Брюн в сопровождении шести вооружённых баваров и трёх франков – лейдов короля Хильдеберта – выехали через восточные ворота, герцог Гарибальд занял кресло в главном зале. Он ждал сыновей. За последние две зимы его пятидесятилетнее тело каждое утро напоминало, что у него есть суставы, что в одной из битв выломали кусок правого ребра, что на левом предплечье надрублено сухожилие, а теперь ещё и от полученных утром известий в затылок пришла тупая боль.

На рассвете он получил два послания. Сидя за столом в спальне, развернул свиток из Меца: сведения неприятные, но ожидаемые. А вот когда прочитал послание лангобардов, то так треснул кулаком по дубовым доскам, что пышнотелая девица от испуга выскочила из постели и убежала.

– …Уверен, Хильдеберт даст Людеру земли с крестьянами, если он женится на Теоделинде, – заговорил Тассилон. – Но я так понимаю, отец, мы собрались потому, что нас пихают глубоко между конскими ягодицами? – кивнул он на свиток перед герцогом.

Герцог смял свиток, оглядел сыновей.

– Я надеялся по-тихому связать нас с франками и обрести союзника на многие годы. Но кто-то среди приближённых проболтался. С умыслом или нет – пока не знаю… Если отбросить все эти заверения в дружбе и прочую чушь, то смысл послания в том, что Аутари ждёт вашу сестру. Ждёт, чтобы вместе с ней – дочерью принцессы Вальдрады – править королевством.

Гундоальд подал вперёд узкие плечи. В свои семнадцать лет он выглядел едва на четырнадцать, а расшитая шёлковой нитью серая рубаха выпячивала его щуплость.

– Длиннобородые достойный союзник. Ни римляне, ни франки их не тревожат.

Гримоальд бросил грозный взгляд на младшего брата, а щербины на лице, казалось, ещё сильней врезались в кожу.

– Когда бороду отрастишь, то, может, в башке что прояснится. Длиннобородые хотят только Теоделинду. Франкам же нужно наше войско, и мы можем с ними договариваться. Отец, что если гонец Аутари пропадёт на обратном пути, а я отправляюсь к Хильдеберту, чтобы получить выгодную сделку для нас? Пока прибудет другой, мы сторгуемся с франками.

После слов старшего сына у герцога даже ушла боль из затылка и стало легче на сердце: «Ты почти готов занять моё место. Однако Аутари ещё тот лис».

– Гонцов было два, и один из них уже на пути обратно, так что он будет знать, что я получил послание, когда мы ещё не дали ответ. Но ещё хуже, что послы уже на пути сюда. У нас нет времени на переговоры с франками.

– Отец, я согласен с Гундоальдом, что лангобарды сильный союзник, – опять вступил Тассилон в разговор. Лицо его, как и всегда, светилось жизнелюбием. – Может, Теоделинда желает быть королевой? …Или захочет стать женой того, кто ей приглянулся? Наша мать же вышла за рядового вождя одного из родов, а не герцога всех баваров.

Братья молчали и смотрели на отца. Он же словно вернулся в то время, когда Вальдрада стала хозяйкой в его деревянной халупе: вспомнил, как после рождения Гримоальда ощущал себя королём, способным противостоять всем древним богам, как жгли её глаза из-за Тассилона, как чуть не запорол до смерти пуповязницу после рождения Гундоальда.

«Так может и правда позволить Теоделинде найти своё счастье?».

***

Теоделинда вела Брюна и Людера узкой змеистой тропой среди елей и буков, брызгавших с тёмно-зелёных ветвей дождевыми каплями и запахом хвои, пока лес, отступив с десяток шагов, не оголил каменистую рану в пологом склоне. Здесь словно великан рубанул топором, отчего земля разошлась на десятки миль вправо и влево и теперь глубоко на дне кровоточила едва слышной речкой.

– Мне нравится вон та поляна. Как часто пропасть не пускает нас к тому, что любим, – показала Теоделинда за широкое, в сотню шагов, ущелье, где в низине ели и пихты выстроились изгибистым хороводом вокруг лужайки с волнистой травой и оранжевыми, голубыми и белыми цветочными пятнами. Там громоздились три серых валуна с мшистой опушкой. Они выглядели как низкорослые люди с жёлто-зелёными волосами, которые остановились передохнуть и теперь всматривались что происходит на противоположной стороне пропасти.

Она бросила взгляд вправо, где Людер сломал ногой в кожаной обмотке горную лилию цвета пламени и сорвал стебель душистого ясменника с четырьмя сиреневыми лепестками. Брюн же, сунув большие пальцы за широкий кожаный ремень вокруг серой шерстяной рубахи до середины бёдер, направил острую бороду на туманные лесистые холмы далеко впереди, над которыми у самого горизонта высилась белоснежная вершина.

– Можно перейти пропасть, спустившись на дно, – сел Людер на камень и свесил ноги вниз, в ущелье. – Мы с братом поднимались по склону, когда не стало матери, и разглядывали, как внизу блестит озеро с десятком лодок-щепок. Иногда оно было ярким от солнца, иногда сверкало чернотой под тучами, но оставалось безразличной ко всему холодной водой.

– А мне вот любопытно, что наглый гепид делает, – вставил Брюн, и его поддержал стук дятла в лесу за спиной, откуда едва слышно гавкал Крувс. – Опять рыбу ловит?

– Вряд ли, – сунул Людер стебель цветка себе в зубы, – думаю, он уже в пути.

– Если взлететь как птица, то не пришлось бы спускаться так глубоко, – вздохнула Теоделинда, услышав протяжный крик «ки-и-и, ки-ки-и» – это над поляной за ущельем, куда выбежало семейство пугливых косуль, промелькнул ястреб. – Что стало с вашей матерью? – обхватила она плечи руками.

Здесь, на возвышении, ветер студил, и даже расшитый кожаный жилет поверх шерстяной рубахи не спасал от мурашек. Холодок пробирался и под суконные штаны, что спрятались под юбкой с золотой брошью в форме парящего сокола.

– Если взлететь, то и плюхнуться недолго, – пнул Брюн камешки в расщелину.

– Мать зачахла через две зимы после того, как не вернулся отец, – взглянул Людер на Теоделинду.

– Что значит такой рисунок на коже? – обратилась Теоделинда к Брюну. – Никогда не видела ничего подобного.

Тот опять уставился вдаль, замолчал, и только ветер шумел, кричали птицы, лаял пёс под стук дятла.

– У меня от них спина в мурашках. Не люблю, когда кто-то сзади, – обернулся Брюн к двум баварам в суконных жилетах с нашивками из толстой кожи, с короткими мечами на поясе и фрамеями10 в руках. Они стояли в пяти шагах позади Теоделинды.

– Я привыкла. Не отпускают одну, – улыбнулась Теоделинда. – Не удивлюсь, если в приданом будет сотня воинов… Так расскажите про эдельвейс.

– В четырнадцать я спустился с отцом в долину на ярмарку. Она была старше на три зимы, и сказала, что выйдет за меня, если привезу с гор живой эдельвейс. Но каждый раз с них слетали белые, как первый снег, ворсинки. Они чахли. Я поднимался снова, пока спустя зиму не привёз один… Но она сбежала с каким-то заезжим купцом… Вдруг встречу её – а цветок уже со мной, – улыбнулся Брюн, провёл ладонью по лысине.

– Если бы не слышал на каждом постоялом дворе, то разрыдался бы, – выплюнул Людер изжёванный стебель, встал и подтянул штаны под шерстяной рубахой с вырезом на груди в форме наконечника стрелы. – Почему не спросите, что стало с моим отцом? – шагнул Людер вплотную к Теоделинде, чем дёрнул с места двоих баваров.

10

Копьё