Анискин и Боттичелли

- Зачем ругаешься, - сказал Вано. - Не надо ругаться... А ты, дорогой друг Юра, если виноват, иди - признавайся...

- Жить честно надо, - сказал Кадыр. - Человек ворует - не люблю. Иди, признавайся, без тебя достроим...

- Н-да, положеньице, - сказал Евгений Молочков. - Хуже архиерейского...

Юрий Буровских стоял растерянный и робкий - так на него наседал бригадир.

Самый лучший день, пожалуй, вызрел над деревней и Обью! Просторно было так, что глаз не хватало, красиво - что сердцу тесно. Анискин и Качушин шли по улице неторопливо, находили время и поговорить и по сторонам посмотреть. У трех древних осокарей они остановились, полюбовались на деревья, реку, заречье, чаек, что с криками носились над безморщинной, но стремительно и плавно несущейся к Ледовитому океану рекой.

- Красота какая, - сказал Качушин. - Теперь даже в райцентре четырехэтажные дома загораживают небо...

- Во! О красоте и поговорить охота, - обрадовался Анискин. - О ней, красоте, все собираюсь вам слово сказать, товарищ капитан... Ну, ладно, Игорь Владимирович... Я ведь прочел "Черные доски" Солоухина, который Владимир... Деревенский мужик, хоть и словом красуется... Так что прочел я "Черные доски"...

- Понравилось?

- Наверное, понравилось, - задумчиво отозвался Анискин. - Да нет, просто понравилось, ежели я теперь пропавши иконы со смыслом ищу! Это и правда: народное достояние да неоценимое богатство...

Они пошли по улице дальше, к клубу, на котором висела афиша фильма "Калина красная".

Бежала серединой улицы, собирая за собой толпу, баба-сплетница Сузгиниха, махала руками, вопила:

- Все иконы у Валерьяновны украли, всю одежонку увели, все Сережкины деньги забрали... Ратуйте, люди, ратуйте, обратно банда завелась, а чего милиция глядит! Ой, все у Валерьяновны скрали, ничего в доме не оставили, окромя щербатой сковородки!

За Сузгинихой и толпой шла согнутая временем Валерьяновна. Подойдя к крыльцу клуба, на котором стояли Качушин, Анискин, Паздников, Молочков, она выпрямилась, сделалась той Валерьяновной, которой была когда-то: красавицей, бой-бабой, грозой деревенских мужиков.

- Это чего же получается, товарищи милиция? - спросила Валерьяновна. - Что у меня барахлишко увели - это Сузгиниха брешет, а вот... У меня Иоанна Крестителя украли!

- Ну! - остолбенел участковый.

- Я на вас, милиция, не богу буду жаловаться, - сказала Валерьяновна. - Я вашему министру пожалуюсь...

Зазвонил телефон, Качушин поднял трубку, обрадовался:

- Да! Капитан Качушин! Здравия желаю, товарищ подполковник. Слу-у-у-шаю! Так! Так! Понятно! Советуете повторить операцию "Чемодан"... Есть, товарищ подполковник! Есть повторить!

Качушин положил трубку, разочарованно уронил голову на руки; вид у него, как и у Анискина, был усталый: не спали всю ночь.

- Советуют повторить операцию "Чемодан", - сказал Качушин. - Никто Григорьева не встретил...

- Это я уже засек! - вздохнул Анискин. - На операцию "Чемодан" надо пять дней туда, пять дней - обратно... Декада! А Валерьяновна грозится министру пожаловаться, у нее это дело не прокиснет... Шутка дело министр! На меня кроме как в область еще не жаловались... Во! Председатель колхоза, сам Иван Иванович пожаловали. Здоров, Иван Иванович!

- Здравствуйте, Федор Иванович! Игорю Владимировичу - наш пламенный! Зачем звал, Федор Иванович? У меня ремонт уборочной техники...

Анискин хлебосольным жестом указал на самый новый, удобный и мягкий стул, стоящий почти рядом со столом.

- Милости просим, Иван Иванович! - Он посмотрел на часы. - Слух такой прошел, что твои шабашники к нам с Игорем Владимировичем преступника-ворюгу с минуту на минуту привести хотят... А нам без тебя, Иван Иванович, в это дело трудно встревать... Ты - председатель!

Помолчали. Качушин перелистывал отлично изданную книгу "Русские иконы", разглядывал лики святых. Участковый медленно перелистывал свой неизменный блокнот.

- Иван Иванович, а, Иван Иванович! - сосредоточенно окликнул он задумавшегося председателя. - Ты сколько денег колхознику, в среднем сказать, на трудодень кладешь?

- Около пяти рублей, - машинально ответил Иван Иванович. - Год на год не приходится...

- А этому, так его, шабашнику, как я говорю, вольному стрелку?

Председатель сразу утратил задумчивость.

- Вот оно и есть! - после длинной паузы сказал Анискин. - На кажном колхозном собрании с трибуны от тебя только и слышать: "Соцсоревнование, соцсоревнование, соцсоревнование!", а вольному стрелку больше колхозника платишь... Чего помалкиваешь?

- Думаю.

- Во! Во! Думай!.. А хочешь, я тебе сейчас, не отходя от кассы, бригаду определю из колхозников, да такую, что они тебе не одну, а две силосны башни построят... Начнем с бригадира - им делаем Валентина Проталина, который что с топором, что с новой техникой - как повар с картошкой...

- Проталина нельзя! - вздохнул председатель. - Кто будет тракторным парком распоряжаться?

- Герка Мурзин.

- Ну, ты скажешь, Федор Иванович! Он же молодой, неопытный, молоко на губах не обсохло...

Анискин по-бабьи всплеснул руками.

- Молодой! Ему сколько лет?

- Двадцать пять.

- А тебе, который целым колхозом управляет?.. Во! Молчишь, так как тебе - тридцать первый пошел, а ведь колхоз-то миллионный, даже на новые деньги... Затираешь молодежь, а?

- Видишь ли, дядя Анискин, - начал председатель, но замолк, так как в сенях загрохотали многочисленные тяжелые сапоги, дверь мощно распахнулась, в проеме показался бригадир, держащий за шиворот упирающегося Юрия Буровских. Следом за ними в кабинет вошли остальные шабашники.

- Берите грабаря, начальнички! - прохрипел бригадир. - Накололи мы его, сявку и голошлепа! Побармите с ним. Среди нас - народ честный, работящий, старательный.

Анискин прищурился.

- Звучно выражаешься, Иван Петрович, - сказал он грозно. - "Сявку", "накололи", "побарми"... Все еще тюрьму забыть не можешь? А? Чего молчишь?

Бригадир отпустил воротник Буровских, наступая на участкового, свирепо замахал ручищами.

- Я с тобой не разговариваю, Анискин! - заорал он во всю мощь необъятных легких. - Я к следователю обращаюсь!