История предательства

Немало пришлось приложить сил паракимомену и дворцовым евнухам, чтобы вывести Вана из непрекращающегося запоя. Палатины отливали его холодной водой и даже, остерегаясь крутого и взрывного характера, запирали на ночь в изолированной комнате. Их усилия были не напрасны. Вскоре базилевс появился перед сенаторами. До смерти бледный, с потухшими глазами, но все же трезвый. За ним всюду как тень следовал всесильный паракимомен.

Цимисхий своим указом отменил «томас» Никифора, ограничивающий права церковного синода, и вернул из ссылки епископов, сосланных базилевсом за отказ признать его нововведения.

Все требования патриарха были исполнены, и отец Полиевкт допустил Иоанна в святой храм Софии. Коронация состоялась 25 декабря 969 г. Помазание на царство сняло с Цимисхия смертный грех убийства, и тот вернулся в царские палаты, приветствуемый гвардией и народом. Когда он вступил на императорский престол, ему шел сорок пятый год.

Предательство – самый тяжкий грех для человека чести. Покончив с одной крайностью – пьянством, базилевс Цимисхий кинулся в другую – душевное самобичевание и безмерное расточительство. Он стал испытывать такое сочувствие и жалость к страданиям плоти, что, встречая больных, забывал о достоинстве Владыки вселенной и о гордости, рождаемой пурпурным одеянием.

Состояние Цимисхия было велико: оно слагалось из того, что он унаследовал от своих предков, а также из царских даров, которые переходили к нему в качестве щедрых трофеев во время войн. Одну часть своих владений Иоанн приказал распределить между окрестными и соседними земледельцами, а другую часть предназначил для больницы прокажённых, расположенной на другом берегу от Константинополя, с тем, чтобы пристроить новые здания к прежним домам страдающих священной болезнью. Он часто навещал их, подходил к прокажённым, раздавал им золото и, хотя был человеком изнеженным и брезгливым, не гнушался врачевать, насколько это было возможно, их покрытые язвами и разрушенные недугом члены.

Распорядившись своим имуществом, он потихоньку стал транжирить и государственные средства. Фему Армениаки, что находилась на побережье между Пафлагонией и Халдией, он освободил от налога, потому что был оттуда родом. Потом стал подумывать об увеличении выплат чиновникам. Но тут уж вмешался паракимомен и на корню пресек разбазаривание государственных средств.

Горе. Невосполнимая потеря. Убийство обретённого брата и духовного супруга. Стена, за которой жизнь Анастасии была легкой и беззаботной, – рухнула. В её глазах померк свет. Она была как в тумане, когда её, рыдающую от горя, отрывали от обезглавленного тела Никифора. Ей было все равно, когда её заперли в её собственной опочивальне. Апатия свинцовым грузом сковала её чувства. Краски жизни поблекли. Вновь и вновь перед её мысленным взором проходили сцены былой жизни.

Пришла в себя она от холода. В каменном мешке без окон. На охапке гнилой соломы. Нагая. Со скованными цепью руками и ногами. Вместо служанок, предугадывающих каждое её желание, – заплесневелые, сырые стены.

Это был тюремный подвал женского монастыря на острове Принкип. Каждый монастырь Византии, стараниями базилевса Никифора, был превращён в неприступную крепость. А каждая крепость должна была служить опорой государства либо на её рубежах, либо быть местом содержания преступников. Тех, кого нельзя было быстро умертвить на площади Быка по политическим соображениям.

Дверь каземата со скрипом отворилась. В камеру вошли три монахини.

– Я мать Эеридайк, что означает «широкое правосудие», – благочинная монастыря. В мои обязанности входит размещение гостей монастыря и паломников. А это, – монахиня указала на сопровождающих её монахинь, – духовная мать Кимоун, которая слушает, и сестра Аполлония, разрушающая.

– А я севаста Феофано! Немедленно снимите с меня эти цепи и принесите одежду.

– Ты никто, и у тебя нет имени. Ты никто должна покаяться в совершенных грехах матери Кимоун. И это будет первым шагом на пути к обретению имени. Только тогда она испросит благословления у матери игуменьи и тебе выдадут власяницу.

– Как вы смеете?! Сообщите о моем пребывании здесь главному постельничему дворца Михаилу или брату базилевса Льву Фоке.

– Оба названных тобою преступника арестованы и предстанут перед судом.

– Мои сыновья – цезари!

– Наш базилевс Иоанн Куркуас. Он, преисполненный великодушия, пощадил тебя, преступницу, виновную в смерти базилевса Никифора. И он предоставил тебе возможность покаяться.

– Что?! Цимисхий базилевс? Это ложь!

– Я знала, что ты будешь упорствовать в своих прегрешениях. Сестра Апполония поможет тебе встать на путь покаяния. – С этими словами две монахини покинули каземат.

– Нет! Вернитесь! – крикнула им вслед Анастасия.

– Покайся в прегрешениях, тварь, – произнесла сестра Аполлония и, достав из-за пояса плеть, стала осыпать ударами обнажённое тело Анастасии.

Сколько минуло времени, Анастасия не знала. Солома гнила от испражнений. Вонь от нечистот перемешалась с запахом немытого тела и крови. В кромешной темноте нельзя было понять, день сейчас на дворе или ночь. Гремел замок отпираемой двери. Затем мрак озарялся тусклым фонарем. Входила сестра Апполония и начинала экзекуцию. Ни крики боли, ни мольбы о милосердии не могли тронуть её зачерствевшее сердце.

– Я согрешила! Каюсь! – кричала в отчаянии Анастасия.

– Покайся, грешница! – словно глухая, сквозь зубы произносила сестра Апполония и продолжала избиение.

Утомившись, она оставляла Анастасию в полуобморочном состоянии. Поставив для заключенной чашку воды с зачерствевшим объедком лепешки, сестра Апполония закрывала за собой дверь.

И снова на Анастасию наваливались давящая тишина и вонючий мрак. А еще озноб и холод, медленно высасывающий жизнь из её изувеченного тела. Анастасия отчетливо поняла, что жить ей осталось совсем немного.

И вдруг, как по волшебству, всё изменилось. Как обычно, загремел замок отпираемой двери. Но вошла не сестра Апполония с плетью, а мать Эеридайк. И сопровождали её несколько сестер. Они сняли с Анастасии цепи и вывели из каземата. Затем провели в моечную комнату и отмыли её тело от засохшей крови и нечистот. Смазали лечебными мазями её раны и одели во власяницу. Глаза её отвыкли от яркого света, поэтому вывели её из каземата в сумерках.

Анастасию провели в келью, расположенную в башне. На единственном окне были решетки. А у входа стоял караул. Но зато из окна было видно небо, море и чайки, а в углу стояла просто сколоченная деревянная, но настоящая кровать. С подушкой и одеялом.

– Мать игуменья услышала твои мольбы и покаяние. Ты заслужила имя Леда, что означает – женщина. Мать игуменья благословила твой перевод в более удобную келью. Отныне навещать тебя будет не сестра Апполония, а духовная мать Кимоун. Ей ты сможешь покаяться в своих грехах.

– Передайте матушке игуменье, что и в дальнейшем я искренне надеюсь на её покровительство и её благословение, – смиренно ответила Анастасия.

– Еще матушка игуменья благословила твоё, Леда, свидание с посетительницей. Вы можете пообщаться в моем присутствии, но не более десяти минут. Предупреждаю. Говорить только о погоде и здоровье. В противном случае посещений больше не будет, а замаливать грехи будет помогать сестра Апполония. Я понятно говорю?

Убедившись, что Анастасия все правильно поняла, мать Эеридайк распорядилась: – Приведите сюда гостью монастыря.

Вскоре в келью вошла девушка.

– Добрый день наставница, – сказала она, обращаясь к Анастасии.

– Феофана, племянница Марии Склирины, – вспомнила Анастасия одну из своих учениц, которой преподавала высокую науку сценического перевоплощения.

– Да. И племянница базилевса Иоанна Куркуаса, – подтвердила Феофана и в порыве эмоции подошла к Анастасии и взяла её за руки. – Меня послала в монастырь моя мать София, потому что она беспокоится о твоем здоровье.