Отдых и восстановление

— Я стараюсь ни к чему не привязываться. — Я указала ему на вешалки, а сама, сбросив плащ, разожгла горелку (честно купленную у Дромара, а не оставленную «хоть до лета») и заглянула в кувшин на окошке. Воды там было на донышке, потому что я забыла принести свежей, и пришлось мне несколько раз призывать сосульки, чтобы накидать их полный чайник: Людо наверняка замёрз, пока добрался до казармы из Бирюковой усадьбы, стучась по пути в запертые ворота.

— Теперь тебе придётся искать другого напарника?

— Наверное, — равнодушно сказала я. — Или попрошусь в уже сложившуюся команду.

Людо сел, как и Меллер, боком к столу, устало сложив на коленях руки. Ему совершенно точно хотелось спать, но он совершенно точно собирался меня утешать и поддерживать, и я проговорила, скрывая раздражение под тяжким вздохом:

— Людо.

— Да?

— Я не хочу говорить о Шаке.

— А я ни о чём и не спрашиваю, — возразил он. — Я просто хочу быть рядом.

Я промолчала. Я вот очень хотела побыть одна, да только опять целая толпа лучше меня знала, что для меня будет лучше. Но не гнать же человека за пол-лиги морозной зимней ночью только потому, что в одиночестве мне было бы гораздо спокойнее.

Так что мы пили кипрейный чай под принесённые Людо неудавшиеся фигурные кексы — какие-то шестерни, рычаги и вообще непонятные штуковины, заказанные гномами на тот самый их праздник. Неудавшиеся — это чуть пригоревшие, плохо заполнившие формы или с обкрошившейся глазурью… Я сказала, что гномы победнее наверняка купили бы такое за полцены, с руками бы оторвали, но Людо возразил, что репутацию Под Горой ему ещё предстоит зарабатывать и ему совсем не хочется запомниться таким вот убожеством. Я подумала, что мальчишки-рекруты, убираясь утром в комнатах, подерутся за остатки этого убожества, но признала, что Людо прав: самый первый праздник с подобным угощением запомнят куда лучше, чем десяток последующих, так что лучше поставить к нему безупречные… э-э… детали.

Разговоры эти, правду сказать, отвлекали от невесёлых мыслей о Шаке, но я постаралась не засиживаться за столом.

— Давай спать, — сказала я, оставляя и заварку, и миску с недоеденными кексами на столе. — Завтра рано вставать.

— Вас тут рекруты будят?

— Да, сперва стучат в двери с воплем: «Вашмилсть, просыпайтесь!» Если не отзовёшься, без затей вваливаются и трясут за плечо.

— Лишний повод лечь с краю, — проворчал Людо. — Не хочу, чтобы какие-то сопляки тебя лапали.

Может быть, вдов и утешают в постели, не знаю. Может быть. В конце концов, много ли людей вступает в брак не то что по страстной любви, а хотя бы по сердечной склонности? Но лезть с такими вот… утешениями в панталоны к женщине, потерявшей отца или брата, даже названого — это каким уродом надо быть? Людо уродом не был, и мы оба почти что выспались, просто пролежав в обнимку всю ночь. Кстати, лапать ни меня, ни его не пришлось — на клич: «Вашмилсть!» — мы дружно рявкнули: «Да!» Не знаю, что подумал мальчишка, обходивший спальни начальства и услышавший два голоса вместо моего одного. Впрочем, его могли и предупредить о том, что у ведьмы гость из тех, кто остаётся ночевать.

Кошмаров мне, вопреки моим опасливым ожиданиям, никаких не снилось, даже сам Шак не приснился, просто стылая пустота внутри никак не желала заполняться обыденными делами. Я знала, что это пройдёт. Переживётся, как переживается любая потеря. Месяц-другой, потом год, потом… Потом только тяжкий вздох и сказанное к слову: «А вот у меня в молодости был напарник… не напарник даже, а прямо-таки старший брат, мы с ним даже кровь смешали…» Осталось всего-навсего — прожить эти первые полтора-два месяца с душным, тоскливым провалом в сердце. Пытаясь заполнить его чем угодно, любой ерундой. Я прошлась после завтрака по крепости, подпитав магией руны, даже если они совсем того не требовали. Потом Мадлена попросила помочь ей с переводом песенки про девушку, которая несла кувшин с водой, запнулась и разбила его, а теперь плачет, приговаривая, что матушка побьёт её за это. Мадлена одновременно пыталась и перевести заученную песенку, и подобрать к ней аккомпанемент на дядиной лютне, способное и старательное дитя, и мы с нею чуть ли не по слову разобрали немудрёные стишки (дословный перевод, как обычно и бывает, получился корявым и неуклюжим, зато точным).

— Как-то не верится, что побьёт, — сказала Мадлена. — Когда вправду боятся, не так плачут. Её, наверное, парни должны утешать и обещать купить новый? Давайте ещё куплет сочиним про это. А почему кувшин? В вёдрах же воду носить удобнее.

— Не знаю, — созналась я. — Но во всех Серебряных городах, где я бывала, женщины к фонтанам ходили с кувшинами. Такими здоровенными, ведёрными, наверное. Ставили их на плечо и несли домой. Может быть, глины там много, посуду делают самых разных форм и размеров — очень красивую, кстати, и прочную: это надо в самом деле на камни кувшин уронить, чтобы разбился. А вот дерева мало, и оно очень дорогое, потому что строевой лес вообще обычно везут морем с запада.

— А я читала в одной книге про кожаные вёдра. На востоке не делают кожаные?

— Орки-степняки делают и вёдра, и мехи для воды из кожи, но они неудобные, и вода в них пахнет этой кожей. В керамическом кувшине у воды никаких запахов-привкусов нет. А ещё среди тамошних гончаров есть умельцы, у которых в кувшинах вода без всякой магии остаётся холодной. Не знаю, почему. Какой-то хитрый гончарный секрет.

Мадлена помолчала немного, старательно тренькая на лютне. Потом спросила:

— А в магической академии правда можно учиться, даже если ты не чародейка?

— Конечно. Можно алхимии, можно теории магии. А ещё там есть факультативы музыки и стихосложения, потому что заклинания вообще легче читать под какой-нибудь аккомпанемент и к тому же в рифмованном виде.

— Это очень дорого, да?

Я вздохнула:

— Не то слово.

Вообще-то, Меллеру было вполне по силам оплатить год-другой подобного образования для племянницы. Вопрос только в том, зачем оно ей в здешнем-то медвежьем углу? Отпугивать женихов — простых деревенских сеньоров? Тётушка наверняка что-нибудь в этом роде и скажет, а решать ей, ведь глава семьи именно она. Так что вряд ли Мадлене доведётся учиться в Академии. А на нашей стороне Данувия учебных заведений для девушек нет в принципе. Только частным порядком учителей нанимать. Хотя бы тех же увечных или престарелых магов.

— Жалко, — вздохнула Мадлена. — Когда вы рассказываете про Серебряную лигу, так и хочется хоть одним глазком посмотреть, какая она.

— Лет через пять проситесь съездить с надёжным поверенным за специями и сухофруктами, — посоветовала я. — Дорога не опасна, только утомительна очень. Заодно и посмо’трите, хотите ли вы в этой пекарне сидеть целый год.

Она хихикнула над «пекарней», но тут вошла сира Клементина с тетрадками, и Мадлена неохотно отложила лютню. Правописание она не особенно любила, хоть от занятий и не отлынивала. Наверное, ей, как и мне в детстве, занятия эти казались глупыми и ненужными: я тоже много читала и потому просто знала, как надо писать, без всяких правил грамматики. Я их, собственно, до сих пор помню с пятого на десятое, но ошибок почти не делаю, одни глупые описки.

Клементина тем временем начала свой урок, поглядывая на меня с видом: «Я тебе не мешала, вот и ты мне не мешай». Я не собиралась ей мешать и вообще задерживаться на чужом уроке не собиралась, но меня всю последнюю неделю тревожила зеленоватая, гнилостная какая-то дымка, которая… виделась?.. чудилась?.. ощущалась мною вокруг гувернантки. Феликсу, приезжавшему проведать фаворитку младшего бароныша, не понравились отёки, начавшие досаждать Клементине настолько, что ей пришлось носить старушечьи бесформенные чуни вместо щегольских вышитых ботиков. Я же подозревала, что дело вовсе не в слабых почках, вот только об этом не с целителем надо было говорить, а с малефиком. Но разве богобоязненная девица, добродетельная прихожанка подпустит к себе малефика? Она и на Феликса-то с Браном до сих пор поглядывала искоса и, если бы не прямой приказ её покровителя, наверное, считала бы, что молитв и подношений храму вполне достаточно, чтобы благополучно доносить и родить баронского внука. Надо сиру Кристиану сказать, пусть берёт Лоренцо, а для поддержки — ещё и отца Вернона и везёт их сюда. Потому что чует моё сердце, тут не простой сглаз. Тут кто-то всерьёз хочет зла выскочке-горожанке.