Страница 9 из 13
Мать считает меня изворотливой тварью, бездонным колодцем дурной воли. Я явно нарочно разбрызгиваю по бумаге чернила, и так же нарочно я отколола кусочек у стеклянной столешницы большого обеденного стола. Я нарочно оступаюсь или сдираю кожу, когда выпалываю в саду сорняки. Падаю и получаю царапины тоже нарочно. Я «обманщица» и «притворщица». Я всегда стараюсь привлечь к себе внимание.
В то же время, когда начались уроки чтения и письма, я училась ездить на велосипеде. У меня был детский велосипед с тренировочными колесиками у заднего колеса.
– Теперь мы их снимем, – сказала однажды мать.
Отец стоял позади нас, молча наблюдая эту сцену. Мать заставила меня сесть на вдруг ставший неустойчивым велосипед, крепко взялась за меня обеими руками и – вж-ж-жж – сильно толкнула вперед по наклонной подъездной дорожке. Упав, я разодрала ногу о гравий и разразилась слезами боли и унижения. Но, когда я увидела эти два бесстрастных лица, наблюдавшие за мной, рыдания прекратились сами собой. Не говоря ни слова, мать снова усадила меня на велосипед и толкала меня столько раз, сколько потребовалось, чтобы я научилась самостоятельно держать равновесие.
Ссадины мои лечили на месте: мать крепко держала мое колено, а отец лил медицинский спирт прямо на ноющие раны. Плакать и стонать было запрещено. Мне приходилось «скрипеть зубами».
Так же я училась плавать. Разумеется, о том, чтобы ходить в местный плавательный бассейн, не было и речи. Летом, когда мне исполнилось четыре года, отец построил бассейн «специально для меня», в конце сада. Нет, не красивый бассейн с голубой водой. Это была довольно длинная узкая полоса воды, стиснутая с обеих сторон бетонными стенками. Вода там была темной, ледяной, и дна я не видела.
Как и в случае с велосипедом, мой первый урок был незатейливым и быстрым: мать просто швырнула меня в воду. Я забилась, заорала и нахлебалась воды. Как раз когда я уже готова была камнем пойти ко дну, она нырнула и выловила меня. И все повторилось заново. Я снова завопила, заплакала и захлебнулась. Мать снова меня вытащила.
Мать считает меня изворотливой тварью, бездонным колодцем дурной воли. Я «обманщица» и «притворщица». Я всегда стараюсь привлечь к себе внимание.
– Ты будешь наказана за это дурацкое нытье, – сказала она, прежде чем бесцеремонно бросить меня обратно в воду.
Мое тело пыталось удержаться на воде, в то время как мой дух с каждым разом сворачивался внутри меня в чуть более тугой клубок.
– Сильный человек не плачет, – утверждал отец, наблюдая за этим представлением с расстояния, стоя так, чтобы не долетали брызги. – Тебе нужно научиться плавать. Это жизненно необходимо на случай, если ты упадешь с моста или тебе придется спасаться бегством.
Я постепенно научилась держать голову над водой. А со временем даже стала хорошей пловчихой. Но я ненавижу воду, так же как ненавижу этот бассейн, где мне по-прежнему приходится тренироваться.
Чтобы показать, что я не «трусиха», мне теперь приходится бестрепетно нырять прямо в ледяную воду. Каждый раз у меня перехватывает дыхание. Но отец настаивает, чтобы я не упускала ни одной возможности «укрепить свои способности к стойкости».
– Сильный человек не плачет, – утверждал отец, – тебе нужно научиться плавать. Это жизненно необходимо на случай, если ты упадешь с моста или тебе придется спасаться бегством.
Мыс Гри-Не
Друзья моего отца, супруги Жинетт и Франсуа, приезжают к нам в гости на пару дней. Мне очень нравится Франсуа, небольшого роста дружелюбный мужчина, совершенно лысый и всегда уравновешенный. Он говорит со мной ласково, он веселый и любит посмеяться.
Есть планы на такую редкую для нас вылазку: мы едем на мыс Гри-Не, который острием указывает на английское побережье!
– О, это будет весело! – восклицает Франсуа, и я нахожу его энтузиазм заразительным.
Заодно с ним я уверена, что это будет куда приятнее, чем поездки на азбрукский рынок. И это решение было принято так легко! Может быть, теперь мы будем ездить и в другие места? Я чувствую себя легкой, как бабочка.
Но как только мы приезжаем на побережье, отец задает мне новое упражнение по «закалке воли»: он настаивает, чтобы я пошла и перегнулась через край утеса. Нет-нет-нет, я не хочу, я не могу! Я теперь уже довольно хорошо научилась скрывать свой страх, но на этот раз это просто невозможно. Я настолько обездвижена ужасом, что не могу сделать ни единого шага. Взбешенный, отец велит матери и Жинетт схватить меня. Они силком волочат меня к краю пропасти и держат там, свесив мою голову за край. Я сжимаюсь от ужаса. Плотно зажмурив глаза, чувствую, как обрыв утягивает меня вниз. Меня тошнит от головокружения.
Но как только мы приезжаем на побережье, отец задает мне новое упражнение по «закалке воли»: он настаивает, чтобы я пошла и перегнулась через край утеса.
Вырываясь, я мельком вижу голубой свитер и светлые брюки Франсуа. Он делает вид, что любуется видами. Руки он сунул в карманы, вид у него неуверенный. Я благодарна ему за то, что он держится в стороне от этих хватающих меня рук, против которых я совершенно бессильна. Я принадлежу своим родителям; я их вещь. Внутри меня и вокруг меня нет пространства для жизни. Кричу ли я? Плачу ли? Помню только, как они швыряют меня на заднее сиденье машины и запирают там.
И я, ни о чем так не мечтавшая, как об этой прогулке, теперь надеюсь изо всех сил, что меня так и оставят запертой здесь… Если уже одна мысль о том, чтобы постоять рядом с краем утеса приводит меня в такое истерическое состояние, значит, я слишком глупа, слишком труслива! Я слишком большое разочарование для всех. Мать права: если бы не они, я оказалась бы в Байёле.
На следующий день отец трижды звонит в колокольчик. Меня вызывают. Сердце начинает биться часто-часто. Я сразу же прекращаю читать и иду посмотреть на доске в кладовой, откуда идет звонок: оказывается, из его спальни. Полная недобрых предчувствий, поднимаюсь по лестнице, стучу в дверь и жду от него позволения войти. Потом сажусь, стараясь принять «позу сосредоточенности»: не слишком наклоняясь вперед, не слишком откидываясь назад.
Родители считают, что любой, кто опирается на спинку стула, – лентяй, а тот, кто садится на краешек, – слабак. Отец проводит сжатым кулаком по моему позвоночнику, чтобы убедиться, что я не прикасаюсь к спинке. Затем резко пинает одну из передних ножек стула. Если я села слишком близко к краю, то упаду. Поскольку я сижу «точно посередине», этот пинок не выбивает меня из равновесия.
Теперь он садится лицом ко мне и пристально вглядывается прямо в мои глаза. Что бы ни случилось, я не должна отводить взгляд.
Отец начинает свое «поучение»:
– Третий рейх был одним из сильнейших государств, сильнее даже, чем Спарта. Народ Третьего рейха вернется и будет править миром. Он превосходит всех в результате обучения и подготовки, которые дает своей молодежи. Это обучение сурово. – Отец выделяет последнее слово, не повышая голоса. – В нем нет места слабости. – Снова каждое слово подчеркивается отдельно. – Суровые, жестокие, сильные молодые люди, бесстрашные, неколебимые. Таков мой урок. Нет места слабости. Тебе необходимы тяжелые физические упражнения. Твой разум одержит победу, потому что он сильнее, чем твое тело, и тогда он сумеет управлять материей.
Нет места слабости. Тебе необходимы тяжелые физические упражнения. Твой разум одержит победу, потому что он сильнее, чем твое тело, и тогда он сумеет управлять материей.
Отец умолкает, его глаза по-прежнему буравят взглядом мои.
– Теперь иди, – через некоторое время резко командует он.
Я встаю осторожно, чтобы не царапать стулом пол. Царапать стулом пол после «поучения» запрещено.
Мое неописуемое поведение на мысу Гри-Не влечет за собой максимальное наказание: за исключением этих поучений, со мной не будут разговаривать три недели. Жинетт и Франсуа тоже не будут со мной разговаривать. Потом еще три недели ко мне будут обращаться только официально, не глядя в глаза. Мне самой запрещено подавать голос весь этот шестинедельный период, за исключением ответов на обращенные ко мне вопросы, и я тоже должна использовать официальную форму обращения и не смотреть никому в глаза.