Страница 9 из 13
Если бы не Господь был с нами, —
да скажет Израиль, —
если бы не Господь был с нами,
когда восстали на нас люди,
то живых они поглотили бы нас,
когда возгорелась ярость их на нас;
воды потопили бы нас,
поток прошел бы над душею нашею;
прошли бы над душею нашею
воды бурные (Пс. 123: 1–5).
Так что в могуществе Бога у Израиля никогда сомнений не было. Отцы Израиля при исходе из Египта полагали, что вся мощь и сила Бога направлена на защиту избранного народа и против народов ему враждебных. Вообще-то говоря, так считало и множество современников Иисуса Христа. «А как иначе?» – сказало бы большинство иудеев того времени. Разве в Законе не говорится, что Бог ненавидит язычников, врагов Израиля (см.: Втор. 7:1–3; 12: 31)? Ну а тех, кого ненавидит Бог, должны ненавидеть и израильтяне! А кого Бог ненавидит, на тех и направлена Его ярость и мощь! Это считалось само собой разумеющимся. И можно себе представить, как шокировали многих (не всех, но многих) слова Иисуса Христа о любви к врагам. Ведь столь привычному образу Бога, направляющего Свое могущество против врагов Израиля, Иисус противопоставил Свой образ Бога, Который «повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф. 5: 45). Понять и принять эти слова Иисуса Христа могли немногие. Но все же такие понимающие люди были. Ведь это были уже не древние времена отцов или Моисея. Шли века, и чем дольше Израиль общался с Богом, чем более развитым в интеллектуальном и богословском смысле становился, тем лучше понимал он и своеобразие могущества Божия. Однако о заповеди непротивления и даже любви к врагам речь еще впереди.
Вернемся к вопросу о «всемогуществе Божием». Да, Израиль не сомневался в «могуществе» Бога. Но во всех своих исторических бедах и даже катастрофах, когда Израиль говорил об этом могуществе, он думал вовсе не о том (как мы сегодня), будто Бог может сделать «все, что только можно», стоит Ему захотеть. Такая мысль, как мы уже видели, абсурдна и парадоксальна. Израиль думал о всесилии правды Божией, Его верности, о том, что благоволение Божие, Его дружба и любовь не могут быть побеждены и разрушены никакой другой силой. Но на основании этой веры ни Израилю, ни Иисусу Христу, ни Его ученикам не приходила на ум идея о «всемогущем Боге». Эта абстракция была чужда израильскому богословию.
Здесь у многих могут возникнуть сомнения, так как в Синодальном переводе Ветхого Завета читатель, проверив по словарю, найдет полтора десятка случаев, когда Бог назван «Всемогущим». Однако этому есть простое объяснение. Все дело в переводе, который происходит иногда трудными и извилистыми путями.
Там, где мы в нашем Синодальном переводе находим слово «Всемогущий», в еврейской Библии ничего подобного нет. Не вдаваясь в лингвистические сложности, скажем только, что древние переводчики Библии с еврейского на греческий язык в поисках, по их мнению, наиболее адекватного перевода нашли замечательное новое греческое слово – παντοκράτωρ, которое в славянском и русском языках передано как «Вседержитель». Но ведь Пантократор, Вседержитель, вовсе не означает Всемогущий. Вседержитель – это абсолютно свободный, ни от кого и ни от чего не зависимый Суверен, Правитель («Держитель») «всего», всей вселенной[14]. Бог «держит» все, то есть правит всем, а вовсе не «что хочет, то и делает». А далее произошла лингвистическая подмена. Когда греческая Библия была переведена на латинский язык, слову Пантократор не было найдено адекватного эквивалента, и оно было переведено так, как показалось лучше, а именно – словом Omnipotens. Таким образом греческий Пантократор, то есть Вседержитель, стал латинским Omnipotens’ом, то есть Всемогущим. Вседержитель в латинской Библии превратился во Всемогущего!
Можно сравнить всем известный Никейский символ веры на латыни и в православной традиции. На церковнославянском языке начало символа таково: «Верую во единого Бога Отца Вседержителя, Творца неба и земли…». А на латинском языке это звучит так: Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, factorem caeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium (то есть «Верую во единого Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли, видимого всего и невидимого»).
Иначе говоря, само понятие «всемогущества» не только происходит не из библейского мира, а из латинского языка, но и стало догматически значимым для Западной Церкви. Именно из латыни это слово проникло и в переводы Библии на русский язык. К счастью, в русском переводе иногда используется и замечательное слово «Вседержитель». Однако в учебники по богословию и вообще в богословский язык все же вошло – увы! – не библейское, а латинское слово «всемогущий» и соответствующее ему понятие «всемогущества».
Возможно и возражение: разве в истории Авраама не сказано о том, что Богу все возможно? «Есть ли что трудное для Господа?» (Быт. 18: 14) – говорит Бог Аврааму. Но ведь здесь речь идет не об абстрактном всемогуществе (мол, что пожелает, то и сможет сделать), а совсем о другом. Аврааму и Сарре Бог дарит в их старости новую жизнь и утешение. Речь идет о конкретном чуде новой жизни, о животворящей силе Божией, а не об абстрактном всемогуществе.
Новый Завет дважды подтверждает такое понимание ветхозаветного текста. Один раз – в конце сцены Благовещения, когда Ангел говорит Марии: «…у Бога не останется бессильным никакое слово» (Лк. 1: 37). Второй раз, когда Иисус Христос реагирует на скептический вопрос Его учеников. Если уж праведному, да к тому же и богатому юноше трудно войти в Царствие Божие и легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, «так кто же может спастись?» Иисус «сказал им: человекам это невозможно, Богу же все возможно» (Мф. 19: 24–26). Но в этих двух новозаветных местах речь тоже идет не об абстрактном всемогуществе, а о Боге Творце, о безграничной животворящей силе Божией: о чуде рождения Спасителя и о чуде дарования вечной жизни.
Следовательно, если мы, исходя из Писания, зададимся вопросом, в чем состоит могущество Божие, ответ будет примерно таким: «Божие могущество состоит не в том, что Он может делать все, что пожелает, но оно состоит в Его нерушимой верности и любви к Его творениям. Своею мощью Бог может постоянно творить и давать новую жизнь. Не разрушать, а давать жизнь! Разрушают жизнь бесчисленные силы зла в этом мире, в том числе и люди. Власть же, сила и могущество Бога – Его любовь!». Таков ответ Иисуса Христа и христианства на «парадокс всемогущества», который есть просто пустая забава человеческого ума.
Ну а там, где абсолютная любовь, – нет места насилию, подавлению жизни и свободы. Именно поэтому Бог не все может: Он не может просто убрать из мира творящих зло и неправду. Могучий Бог бессилен там, где Он наталкивается на отсутствие любви к Себе и к другим. Заставить полюбить невозможно даже для Бога, ибо Он именно по Своей любви создал человека по Своему образу, то есть свободным выбирать любовь или ненависть, добро или зло.
Конечно, это довольно формальный и предварительный ответ на сложнейший вопрос о существовании зла в нашем мире. В одном мы можем быть уверены – Творец не может быть одновременно разрушителем, Спаситель не может быть одновременно губителем и Жизни податель не может быть одновременно убийцей жизни. Поэтому христиане веруют, что последнее слово нашей истории будет спасительным словом: к утешению всех плачущих и гонимых, к насыщению всех алчущих и жаждущих правды. Там, где эта вера принимается всерьез, умом и сердцем, а не только на словах, последующие «блаженства» и «заповеди» Нагорной проповеди становятся понятными, получаются как бы сами собой.
14
Русскому читателю этот греческий корень «κρατ» хорошо знаком по словам «теократия», «демократия», «плуто<i>крат</i>ия», «автократия» (переводимое как «самодержавие»).