Страница 308 из 314
Несмотря на то, что все его побеги не увенчивались успехом, мальчик не потерял силы духа, необходимой для борьбы — хотя бы такой, пассивной. Он не сдавался, как в Азкабане не сдавалась его мать, Беллатрикс, смирившись лишь для виду, чтобы усыпить бдительность опекунов. Вот и сейчас стоило показать, что он всем доволен и со всем смирился, а потом бежать… бежать… Главное — не верить никому из взрослых, они обманут, снова отвезут его к Вайсмюллерам и опять начнётся Ад…
Мальчик замер у зеркала, но тут его поверхность пошла рябью и приятный женский голос сказал:
— Какой милашка! Сразу видно Блэковскую кровь…
Мальчик отпрыгнул назад, в постель и сжался в комок. Это видеокамера? За ним следят? Что это за женщина?
Бедняга и не знал, что в спешке Вальпурга позабыла наложить Силенцио на говорящее зеркало, да и откуда ему было знать о говорящих зеркалах?
Но тут голову мальчика пронзила короткая вспышка боли, и он вспомнил вчерашние события. Он сидел в карцере уже неделю. Последний клиент на него пожаловался, сказал, что он недостаточно старается, и опекун сначала выпорол его, а потом посадил в карцер на хлеб и воду. Да ещё и приходил каждый день, чтобы читать нотации, обещая отдать «неблагодарное отродье» и «тупого выблядка» особому клиенту. А чем такое заканчивалось, мальчик знал слишком хорошо. Пару раз он сталкивался с тем, что привезённые в дом Вайсмюллеров дети исчезали неизвестно куда. А ещё он прекрасно понимал, что когда станет постарше и перестанет представлять интерес для определённого сорта клиентов, на которых и специализировался достойнейший член общества Фридрих Вайсмюллер, его судьба будет печальной.
У Вайсмюллеров были и другие приёмные дети, от которых остались только могилки на маленьком кладбище бывшего хутора, стоявшего в отдалении от небольшого восточногерманского городка Болен-Катцен. Хутор этот Вайсмюллеры, не имевшие собственных детей, купили пять лет назад, и сразу позиционировали его, как «семейный дом для детей-сирот». Мальчик мог многое рассказать про этот «семейный» дом, но его никто не слушал. Более того, в Болен-Катцене Вайсмюллеров считали чуть ли не святыми, которые заботятся о несчастных, неизлечимо больных сиротках и даже полиция упорно не замечала очевидного… Да, когда мальчик в первый раз сбежал, он пришёл в полицию… наивный дурак, он тогда ещё надеялся, что взрослые его защитят. Он всё рассказал, но его назвали «грязным маленьким лжецом с дурными фантазиями» и сдали с рук на руки опекуну, который с постной физиономией просил «господ полицейских» извинить мальчика, добавляя, что ребёнок неизлечимо болен и что это сказывается уже на состоянии его головного мозга, отсюда и все фантазии.
Ох, и выпороли же его тогда… Особо усердствовала опекунша, фрау Вероника, которую мальчик про себя называл Гадюкой. Да, со стороны казалось, что всем на хуторе заправляет сам Вайсмюллер, но на деле его жена вертела им, как хотела. Мальчику она казалась не человеком — просто куском злобы. Как же она ненавидела детей… в особенности его, хотя в те редкие дни, когда на хутор заворачивали представители опеки, Гадюка казалась самой добротой во плоти. На хуторе царил порядок, в детских комнатах — чистота, дети были милы и опрятны, на кухне вкусно пахло пирожками, в аптечке рядами стояли необходимые лекарства, а в шкафах висела красивая одежда… так что, поставив очередные галочки в очередном отчёте, представители социальной службы отбывали восвояси, и Ад продолжался…
Мальчик вздохнул, вспомнив своих товарищей по несчастью. Георг, Минни и Труди. Вайсмюллеры умели дрессировать своих подопечных, и дети всегда говорили то, что от них хотели и слушались их беспрекословно. А когда Георг попробовал взбунтоваться… Даже сидя в карцере мальчик слышал его крики и понял, что Георга отдали «особому клиенту». Жив ли он? Лучше бы умер, потому что мальчик не хотел ему ничего плохого, а если Георг умер, значит больше не будет мучиться. Его не будут пороть, морить голодом, сажать на цепь, как собаку, заставлять заниматься всякими гадостями с противными мерзкими дядьками…
Когда-то давно, когда он жил ещё в приюте, к ним приходила лютеранский пастор преподобная Лотти и рассказывала о добром Боге, который защищает сирот. Увы, видимо Бог не мог защитить живых сирот, так, может быть, если Георг умер, он попадёт в тот самый Рай, с яркими цветами, белыми облаками и безупречно синим небом, где нет ни боли, ни страха, ни мерзостей — только любовь?
Мальчик тряхнул головой, словно выныривая из вязкого болота дурных воспоминаний, и обратился к новым — куда более приятным. Вот дверь карцера слетает с петель, и в проёме показывается незнакомый человек со странной палкой в руке. Он бросается к мальчику что-то бормоча, но мальчик не понимает ни слова. Человек снова что-то бормочет и осторожно проводит рукой по волосам мальчика, задержавшись при этом за ухом. И тут же непонятные слова словно трансформируются в знакомую речь.
— Ты в порядке, малыш? — озабоченно спрашивает человек.
Мальчик испуганно кивает, а человек коротко, как-то лающе смеётся, машет своей палкой и в воздухе возникает огромный призрачный серебристый пёс.
— Северус, я его нашёл! — кричит человек, и серебристый пёс, мотнув головой, исчезает в стене. Мальчик холодеет. Колдуны. Гадюка любила рассказывать страшные сказки о том, как маленьких непослушных детей забирают ужасные колдуны, которые режут их для своих жутких обрядов. Она рассказывала так убедительно, что дети верили… и боялись… А когда с мальчиком случались странности, Гадюка порола его скрученным проводом, зашитым в тряпку и орала, что выбьет из него всю дурь. От такого наказания видимых следов почти не было, а болело потом долго…
Значит, Гадюка не врала про колдунов… Значит, его принесут в жертву…
Мальчик испуганно пискнул, вжимаясь в стену, но человек мягко сказал:
— Не бойся. Больше никто тебя не обидит. Пойдёшь со мной?
Мальчику на мгновение захотелось поверить взрослому, ему было всего десять лет… и ему показалось, что этот человек не хочет ничего плохого. И он тихонько кивнул.
Странный колдун подхватил мальчика на руки и выбежал из карцера. Дальнейшее мальчик помнил смутно. Вот его подхватывает второй мужчина, очень похожий на первого, вот их окружает странная темнота… а потом они оказываются совсем в другом месте. Там красиво, много книг и горит камин, а их встречают красивая женщина, пожилой мужчина и мальчик с чёрными волосами и яркими зелёными глазами. Все они смотрят с сочувствием, пожилой мужчина что-то говорит про родню, а потом мальчик чувствует, как из него начинает рваться наружу что-то тёмное и злое… А что было потом, мальчик не помнил совсем. Помнил только имя — Мицар Рудольфус Блэк… и ему казалось, что это его настоящее имя. Не Петер Вайсмюллер, не Рудольф Шварц, как звали его ещё до того Ада, которым была жизнь с Вайсмюллеррами, а Мицар Рудольфус Блэк.
После того, как в воспоминаниях воцарился некоторый порядок, Мицар подумал, что раз эти колдуны — его родня, может быть всё будет не так уж плохо. Тот, другой мальчик, был хорошо одет и не выглядел запуганным и избитым. Может быть, его не заставляют делать разные гадкие вещи? Может, и его, Мицара, не заставят?
Тут мальчик вздохнул. Вряд ли… Какая им от него польза? Но если его не будут бить, то можно и потерпеть. Может быть, ему даже позволят ходить в школу и встречаться с другими детьми. Хотя нет, нереально… Он же плохой… грязный… испорченный…
Мицар и не заметил, как вокруг него снова стала закручиваться в спирали тьма, зато домовик, незримо наблюдавший за мальчиком, быстро перенёсся за хозяйкой. И изумлённый Мицар увидел, как прямо из воздуха посреди комнаты возникает та самая немолодая красивая женщина в синем бархатном платье. Он отвлёкся, и тьма стала рассеиваться. А женщина ласково улыбнулась и сказала:
— Мицар, ты уже проснулся? Не пугайся, в этом доме никто не причинит тебе вреда, никто не заставит делать что-то плохое. Ты сын моей племянницы, мы будем защищать тебя. Поверь мне, всё будет хорошо. Сейчас Кричер принесёт тебе одежду, и мы спустимся к столу. Вчера ты не познакомился со всеми членами семьи, и я хочу исправить это упущение. Хорошо?