Раскаяние Бабника (ЛП)

Тэтч обернулся и нахмурился.

— Остин? Тебе плохо? Что случилось? — он снял фартук, а затем перчатки и маску. — Остин?

Я покачала головой.

— Мне нужно идти.

— Но...

— Увидимся позже. Просто... — я не закончила.

Мне необходимо убраться отсюда.

И где-то отыскать чувство ненависти к этому человеку.

Оно явно было не в операционной, где он дарил женщинам нечто ценное.

И вряд ли появится, пока я наблюдаю, как волшебные руки Тэтча проводят операцию. Он мог делать это с закрытыми глазами.

— Остин, — его голос парализовал меня. Я застыла, но не обернулась.

— Ты должна научить меня ездить на велосипеде, помнишь? Мне ехать с твоим папой и моим партнером утром в пятницу.

— Скажи им, что заболел.

— Остин.

— Хорошо, — рявкнула я, — у меня дома, в семь.

И выбежала вон, словно неудачница, прочь от того, кто все еще владел моим сердцем и отказывался вернуть его мне.

Прочь от единственного мужчины, которого я хотела.

Глава 16

ТЭТЧ

Я был весь на нервах после бегства Остин, как будто за ней гнались зомби и угрожали сожрать мозг, если она остановится.

Поэтому ляпнул единственно возможное, чтобы вновь ее увидеть. Потому что я больной на голову или, может, потому что понимал: зависимость от нее становилась все хуже, как настоящий наркоман, я говорил себе – еще один раз, и я завязываю.

Еще один взгляд на ее тело, и я оставлю ее в покое.

Еще один поцелуй, и я, правда, удалю ее номер телефона. Всего один.

Но к моменту, когда я вернулся в квартиру, чтобы принять душ и переодеться, у меня уже было ужасное настроение. Какого хрена она так запаниковала?

Она пережила укус тарантула и не упала в обморок, так почему же так побледнела при виде операции? Я сделал всего несколько стежков, это меньше, чем при других операциях. Это несравнимо с ринопластикой или, например, абдоминопластикой.

Я вставил ключ в замок и замер.

— Папа.

— Сын. — Он вышел из его квартиры и скрестил руки на груди. — Нам стоит заказать что-нибудь из еды, как в старые времена, и, может, по бокальчику пива.

Я был не в настроении для подобного дерьма. К тому же, судя по голосу, он уже был пьян.

— Я занят, — сказал я и толкнул дверь. Естественно, отец пошел за мной.

— С этой маленькой шлюшкой? — он гадко усмехнулся. — Думал, ты с ней порвал.

Я стиснул зубы и сжал кулак. Я не ударю его. Снова.

— Так и есть, — выдавил я сквозь зубы, — помню, ты был в курсе всех вещей, потому что жил через коридор и не понимал значение понятия «личная жизнь».

— Она была сексуальной, я говорил тебе это.

Я закрыл глаза и прислонился к столешнице.

— Чего ты хочешь?

Его улыбка была холодной.

— Как и всегда — обнять своего сына!

— Ты опоздал на тридцать два года. Теперь уходи. У меня был длинный день.

Он откинул голову назад и расхохотался.

— Ох, длинный день, да? Что? Трогал бабские сиськи? Бьюсь об заклад, это тяжко. Все еще не могу поверить, что ты выбрал пластическую хирургию, тогда как мог стать настоящим хирургом, как я! Как твой дед, который получил Нобелевскую премию в медицине...

— Да, я знаю. Ты говорил мне это миллион раз. — Во всяком случае, я крупнее него и способен с помощью веса дотащить его до двери. Я положил руки ему на плечи и подтолкнул в сторону коридора. — Уходи. Думаю, ты достаточно вылил на меня своей родительской заботы, на всю жизнь хватит.

— Убери от меня руки! — он отшатнулся и гадко улыбнулся. — Она такая же плохая, как твоя мать! Слышишь? Она шлюха и дрянь, и...

Я ударил его в нос достаточно сильно, чтобы мы оба почувствовали и услышали хруст.

— Проклятие! Ты сломал мне нос!

— И тебе, вероятно, придется поискать другого тупого пластического хирурга, чтобы его исправить. — Я хлопнул дверью перед его окровавленным лицом и прислонился к ней лбом.

Гнев вылился наружу.

Боже, как это возможно, чтобы меня вырастил такой ублюдок?

Хотя ни он, ни мать меня не воспитывали. Большую часть времени я проводил у бабушки и с няней.

Становилось все сложнее сдерживать гнев. Особенно, когда смотрел в глаза Остин и видел, что она действительно хотела помочь.

Часто спрашивала, в порядке ли я и хочу ли поговорить о своем детстве. Она собственноручно показала мне меньше чем за месяц, каково это — делить с кем-то как боль, так и любовь.

А я отверг ее. Все отверг.

Потому что иногда можно достигнуть такой точки, когда понимаешь, что твоя боль слишком отвратительна, чтобы с кем-то делиться ею; она может уничтожить то, что ты любишь больше всего.

Но еще мне больше всего на свете хотелось разделить эту часть себя именно с ней. Но теперь не в моих силах так сделать.

Остин лучше не знать правду. И не только ей.

Меня бросило в дрожь при мысли, что она выяснит сама.

Нет. Отец обещал.

А как бы сильно я не ненавидел его, знал, что, по крайней мере, он мог держать слово.

С другой стороны, он больше не получит денег.

Так как алкоголика-хирурга пенсионного возраста на работу не брали, я был его единственным источником пропитания до тех пор, пока он не получил половину состояния, унаследованного матерью от моих бабушки и дедушки.

У отца не было бы никаких проблем, не живи он как знаменитый миллиардер и не трахай всех подряд, кроме моей мамы.

Выругавшись, я отпрянул от закрытой двери и направился в спальню. Мне нужно переодеться и принять душ.

И огромный глоток пива, если я собираюсь провести вечер с Остин.

Один.

Мне нужен контроль над своим телом, особенно когда сердце грозило разорваться на части, стоило ей посмотреть на меня со слезами на глазах.

Господи, и что ее так расстроило сегодня? Что ж, я собирался это выяснить.

Даже если идея ужасна.

Меньше всего на свете мне нужны ее слезы. Лучше пусть злится на меня.

Со злостью можно справиться. Печаль?

Останется.

Я знаю.

Я очень долго грустил.

— Мне так не думается, — я скрестил руки на груди. — Черт. Нет.

Остин рассмеялась и схватила меня за руку, что оказалось плохой идеей, потому что прикосновение вызвало чувство покалывания в груди, устремившееся вниз.

— Ты сказал, что тебя нужно учить!

— На велосипеде! — я отпрянул от нее и добавил: — Не на вот этой чертовой штуковине!

— Даша-путешественница, — она торжествующе кивнула, — с розовыми лентами и крутой корзиной, в которую можно сложить все свои лучшие игрушки!

— Остин, — я сжал зубы.

— Тэтч, — она приподняла брови и изобразила грустное лицо, словно я был плохим игроком или не умел проигрывать. — Ну же, если тебе идет хвост, значит, пойдет и велосипед Даши. Откопай своего внутреннего исследователя, — девушка посигналила.

Ну конечно, какой же детский велосипед без сигнала.

— Или, — Остин пожала плечами, — можешь учиться сам, признаться папе и своему коллеге, что ты соврал.

— Как же сильно я сейчас тебя ненавижу, — проворчал я. — Ладно, как мне на него взобраться?

Остин пристально посмотрела на меня и вытащила велосипед вперед.

— Так, Тэтч, это как надевать штаны, поднимаешь одну ногу и, вуаля, ты сидишь на велосипеде.

— У него учебные колеса!

— Так тебе не будет бо-бо, — она подмигнула. — Давай. Просто перекинь ногу, поставь на педали и вперед!

Это было глупо.

Мой страх ездить на велосипедах.

И конечно, хоть я и сказал Лукасу, что все из-за того, что чуть не попал под колеса грузовика с мороженым, правдой это было лишь наполовину.

Вся правда?

Я только научился кататься на велосипеде без учебных колесиков и ехал домой, чтобы рассказать родителям.